…Он пришел вовремя. Надел пиджак, подтянул галстук. Сел на свое рабочее место. Люди возвращались с перерыва, весело переговаривались.
– Ну как, выполнил просьбу жены? – спросил его Диттер.
Саня кивнул на пакет:
– Конечно. Как всегда.
Диттер улыбнулся.
Разговор был окончен.
Саня вытер руки влажной салфеткой и принялся за работу. Замечательный, добропорядочный господин, который пожертвовал обедом ради того, чтобы сделать жене приятное.
На мгновение под белой рубашкой, где-то ниже желудка, шевельнулось воспоминание о гольфах Лауры. Шевельнулось, заурчало, отрыгнуло пивным духом и свернулось калачиком до следующего раза. Он не изменит своих привычек! И в этом будет его месть миру.
И Соне.
Он только не знал – за что?
Приоткрыв свою дверь, Макс выжидал, пока семья Романа Ивановича наконец распрощается и освободит место в прихожей.
Увидел, как Вера Власовна, раздав и приняв поцелуи, пошла наверх. Он не любил встречаться с соотечественниками. Не любил их взглядов, в которых светилось превосходство и даже неприязнь. Но если хорошо покопаться, за этим взглядом таилось нечто совсем другое – недовольство собой. И нетерпение. И желание сохранить свое «реноме» в глазах других, мол, мы здесь временно и скоро переедем в собственную квартиру и достойно вольемся в ряды счастливчиков.
Это ему, Максу, не важно, где и как жить, где и кем работать – ведь свои планы он выстроил давно и не собирался ни перед кем отчитываться. А его нынешняя работа – лишь приобретение опыта, который он обязательно использует в будущем. Завтра он может пойти разносить пиццу, послезавтра будет вкалывать на заводе или танцевать в стрип-шоу.
Главное – увидеть и почувствовать как можно больше. А потом воплотить это в искусство. Но это будет позже и не здесь, хотя студия Бабельсберг, располагавшаяся неподалеку, сотрудничала с компаниями Лос-Анджелеса и на сегодняшний день была одним из центров европейской кинематографии.
Макс даже познакомился в одной пивнушке, где тусовались в основном околокиношные неудачники, с одним странным типом, стариком Петером Шнитке, который, по его хвастливым воспоминаниям, работал там оператором и снимал саму Грету Гарбо.
В это верилось с трудом, но Макс не терял надежду, что старый врун поможет ему устроиться туда хоть кем-нибудь – хоть помощником осветителя. Но пока дело не шло дальше разговоров в той самой пивнушке.
– Скоро сюда, на юбилей студии, должен приехать один мой старый приятель, – уверял старик, – большая шишка! Я вас познакомлю. Он почти такой же сумасшедший, как ты. Но ключик к нему уже сам будешь подбирать – он и послать может…
Макс мало верил в хмельное бормотание приятеля и поэтому прекрасно понимал, что здесь – лишь перевалочный пункт, прикидка собственных сил, закалка воли и достижение цели – научиться преодолевать трудности.
Но об этом никто не должен знать! Пусть думают, что он – гей, коридорный, обслуга. Ему интересно влезать в любые шкуры. Ведь прежде всего он – художник. Художник в том смысле, в каком был им Тарковский или Пазолини. На меньшее он не согласен.
Увидев, что за Верой закрылась дверь, Макс спустился в прихожую. Надел короткую потертую кожанку, прихватил с полки шлем, краги и вышел в гараж, где стоял его железный конь. На сегодня и завтра он взял выходные. И даже если бы хозяин гостиницы ему отказал, он бы, не задумываясь, уволился.
Ведь событие, на которое он спешил, было важным: на кинофестиваль привезли фильм, к которому он несколько лет назад написал сценарий. Он и представить себе не мог, что такое может произойти! Но неделю назад ему позвонил из Киева Жека и, захлебываясь слюной (Макс хорошо представлял, как в запале тот, по давней, еще школьной привычке, за которую его и прозвали «Слюнтяй», заплевал всю трубку), сообщил, что «якобы» его бывшие работодатели с продакшн-студии пробили на фестиваль фильм, который имеет такое же название, как и его, Макса, сценарий. Поэтому, вероятно, это был тот самый фильм. Жека был журналистом и побожился, что судя по отечественным рецензиям – так оно и есть.
– Старик, – кричал в трубку приятель, – ты вернешься сюда на коне! Я в этом уверен!
Как бы там ни было, а информацию нужно проверить.
Могло быть и совпадение. Всю неделю Макс рылся в Интернете, набирая на клавиатуре название своего сценария. И каждый раз не верил глазам, читая краткие аннотации к фильму.
Но он точно помнил, как, расплатившись с ним за работу, продюсер грустно сообщил, что проект закрыт. Один бывалый режиссер, его старший товарищ, успокаивая парня, сказал, что такое сейчас случается часто и называется «отмыванием денег»: кто-то «заказывает кино», платит определенную сумму наемным исполнителям, а по завершении работы закрывает проект по разным «объективным» причинам, и большая часть денег оказывается у него в кармане. И Макс давно смирился с тем, что его работа пропала.
…Было еще довольно рано. Макс осторожно выкатил мотоцикл со двора и решил дойти с ним до угла улицы. Он до сих пор не поставил на мотор глушитель и поэтому старался не раздражать жителей городка.
В конце улицы заметил Марину, которая спешила на электричку.
Хорошая девушка. Живет в этой сахарно-сливочно-показательно-образцовой семье, где все делают вид, будто вот– вот получат наследство от дедушки-миллионера.
Марина его не заметила. Макс уже хотел завести мотор, но еще на полминуты пожалел тишины. Заметил, как из-за угла выехала машина – последняя марка «майбах-цеппелин», и широко раскрыл глаза: у местных таких автомобилей не замечалось.
Роскошная машина остановилась рядом с Мариной. Девушка по-хозяйски открыла дверцу. Ого, улыбнулся Макс, так вас, господа хорошие, вероятно, ждет сюрприз! Видно, нашла девка богатенького спонсора.
Макс завел мотор, нарушая идиллию утра. Объезжая дом фрау Шульце, бросил взгляд на дворик – заметил, что к своему участку в палисаднике вышла закутанная в мужское пальто Соня. Села на скамейку, подняла голову к яблоне, улыбнулась своей нездешней улыбкой, которая так ему нравилась. Вообще, Соня привлекала внимание больше, чем другие. Напоминала тихую поверхность моря, на которую вылили миллионы тонн нефти, и она покрыла его плотной пленкой, под ней бьются в молчаливом отчаянии стаи рыб.
Он кивнул Соне и выехал на трассу. Несколько часов придется провести в дороге. И это замечательно.
…Берлин ударил в лицо влажным ветром, в котором уже чувствовалась весна. Макс оставил мотоцикл на въезде в город на стоянке мотеля и пересел в метро. Добрался до центра, где проходил кинофестиваль.
Макс не любил Берлин. Он казался ему помпезным, пустым и слишком хрестоматийным. Время, когда сюда стекались туристы, художники и предприниматели со всех континентов, прошло вместе с восторгом от падения Берлинской стены. Вызов, который этот город бросил европейским столицам, не оправдался, и мегаполис снова будто заснул, подавленный кубической архитектурой времен Хоннекера. Хотя все памятники истории сохранялись в аптечной стерильности и педантичном совершенстве. Бунтарский дух и творческая экзотика сохранялись разве что в районе Кройцберг, где вокруг Ораниенштрас– се сосредоточились турецкие забегаловки, там до сих пор находились точки встреч престарелых «неформалов» – рокеров и байкеров – и галереи современного андеграунда. Но все это тоже казалось Максу искусственным, вторичным, отражением той жизни, к которой он стремился. Но не здесь. Не здесь…
Толкаясь в очереди за билетом, больше всего Макс не хотел встретить знакомых. Тогда придется объяснять свой отъезд из страны. Но открыть правду – еще рано, а признаться, что разносишь пипифаксы по номерам, – несолидно.
Стены кинотеатра были завешены множеством ярких афиш. Макс с волнением нашел перечень отечественных фильмов. Негусто. Но «Осколки» там действительно были, и до показа оставалось полчаса.
Он взял билет в последний ряд, отстояв громадную очередь из любителей кино, и в очередной раз от всей души позавидовал стране, в которой кинофестиваль приравнивается к событиям вроде «Евровидения» или чемпионата мира по футболу. Люди разметали билеты даже на показ лент стран третьего мира. Возможно, кто-то таким образом просиживал в зале несколько часов, чтобы попасть на «мировую премьеру», а кто-то заходил погреться. Как бы там ни было, но все четыре зала кинотеатра были заполнены до отказа.
Среди зрителей Макс заметил немало представителей бывшего Союза. Было много пожилых людей, была молодежь. Стопроцентное заполнение зала! То, о чем он мечтал. Но его не покидала мысль, почему ему не сообщили об этом выдающемся событии, ведь, уезжая, он оставил на студии все контакты. Хотя, с другой стороны, размышлял Макс, он исчез на два года, а его текст является собственностью компании. А насчет того, как в его стране относятся к интеллектуальной собственности, он не имел никаких иллюзий.
