А может, именно что спятил?
– Да фактически так, Константин Михайлович, – добродушно согласился он. – Зачем нам совершенствовать телегу, когда можно сразу строить автомобиль? Вы садитесь, садитесь.
Журанков стрельнул глазами по сторонам и сел в то кресло, которое оказалось к нему ближе всего. Тогда и академик уселся у окна, спиной к сумеркам.
– Уверенности у меня нет, – с ходу признался Журанков. – Теория теорией… но… только эксперимент может ее подтвердить. Или опровергнуть.
Хорошее начало, саркастически подумал Наиль и проговорил:
– Вам бы, Константин Михайлович, агентом по рекламе работать.
– Почему? – искренне удивился Журанков. Он явно не понял юмора.
– Потому что вам бы сейчас следовало настаивать на своей правоте и стараться убедить нас, – едва сдерживая раздражение, подсказал Алдошин.
Журанков недоуменно обернулся к нему.
– Борис Ильич, как я могу настаивать на своей правоте, если я в ней не уверен? Я же могу вас подвести.
– Рассказывайте, – с ноткой безнадежности в голосе произнес Алдошин.
– Только подробно и популярно, – добавил Наиль. – Я ведь не специалист.
Журанков помедлил.
Смелее, сказал я ему.
– Оговорюсь сразу: с телепортацией реально экспериментируют уже почти пятнадцать лет, – начал он. – Мало кто об этом знает, потому что нас уверили: наука уже все главное открыла и теперь занимается только усовершенствованием технологий. Даешь, мол, наноконтрацептивы, а все остальное – заумь. На самом деле именно сейчас открываются совершенно новые пространства. Наверняка еще более завораживающие, чем после открытия деления урана. Еще в две тысячи третьем швейцарцами был телепортирован на два километра целый фотон. Годом позже удалось телепортировать целый атом бериллия. Люди работают вовсю, хотите верьте, хотите нет. Но там совсем иная методика. На мой взгляд – тупиковая. Или, во всяком случае, переусложненная, чересчур обходная. Однако на данный момент именно и только она реальна, а то, о чем буду говорить я… ну…
– Поведайте нам еще о журавле в небе, – ободряюще сказал Алдошин. – А то мы ни разу о нем не слышали.
Журанков смущенно улыбнулся.
– Понимаете, в теоретической физике некоторые открытия, даже самые фундаментальные, иногда начинаются просто от того, что для прежней картины мира перестает срабатывать математический аппарат, – без разгона бабахнул он. – Вот самые грандиозные концепции двадцатого века – общая теория относительности и квантовая механика. Внутри самих себя они объясняли мир с поразительной точностью. Теория относительности прекрасно годилась для всего очень большого: звезд, галактик, космоса, а квантовая механика для очень маленького: атомов, элементарных частиц. Но любая попытка обе концепции совместить и описать с помощью какого-то их синтеза одновременно и очень большое, и очень маленькое постоянно приводила к математическим бессмыслицам. А это же непорядок. Это как чесотка: зудит, зудит… Когда одни фундаментальные законы мироздания противоречат другим столь же фундаментальным законам, невозможно спокойно жить.
Свежая мысль, подумал Наиль, стараясь не улыбнуться. Мне бы ваши проблемы, господин учитель…
Жаль, прошло то яркое время, когда и я так полагал, горько подумал Алдошин. Но если один лучший сотрудник уезжает, а двух других сокращают, если сверху вдруг сообщают, что финансирование будет урезано, если на носу выборы в президиум, если то и дело прокатываются грозные слухи о реформе и чуть ли не о разгоне, потому что стало наконец понятно, кто именно разорил страну – конечно, академия со своей пустопорожней наукой; если старый дачный поселок, единственное место, где в последние два десятка лет ты только и мог хоть как-то вздохнуть, вдруг оказывается построенным незаконно, а по закону там должен быть бизнес-центр – все остальное мироздание отчего-то очень быстро становится непротиворечивым. Как это у Чехова в пародии на Жюля Верна? Кислород – химиками выдуманный газ. Утверждают, будто без него жить невозможно. Вранье. Без денег только жить невозможно…
– Было сделано несколько попыток примирить эти противоречия. На данный момент наиболее успешной такой попыткой является теория струн. Во-первых, этой теорией постулируется, что все элементарные частицы являются не разнородными объектами точечной величины, но различными видами колебаний одних и тех же объектов, чрезвычайно малых, но все же имеющих физическую протяженность. Принято в пояснение приводить такой пример: на одной и той же струне можно сыграть разные ноты, увеличивая или уменьшая частоту колебаний. В этом примере разные ноты являются аналогами разных элементарных частиц. И второе: чтобы получить из струн все уже реально известные элементарные частицы, оказалось необходимым предположить, что струны колеблются не только в трехмерном нашем обычном пространстве, а плюс еще в особых, чрезвычайно малых многомерных пространствах, называемых многообразиями, или пространствами, Калаби-Яу. Такие пространства, поскольку они очень малы и очень плотно упакованы, существуют в каждой точке трехмерного мира. И вот струны и компактифицированные пространства Калаби-Яу оказались чем-то вроде вспененного полиэтилена, идеальной амортизирующей прокладкой, которая позволила посадить общую теорию относительности на квантовую механику с ненулевым зазором и тем снять математические противоречия между ними. Я понимаю, что сейчас все это не очень понятно, но это и не важно: я гоню галопом по Европам, чтобы как можно скорее рассказать об уже известном и перейти к тому, о чем никто, кроме меня, еще не подумал.
– Ах, вот оно что! – проговорил Наиль. – Я-то было решил…
Он не стал продолжать. Он и сам не знал, что мог бы сказать в продолжение. Иронизировать было бессмысленно, прерывать было глупо, требовать разъяснить то, что звучало непонятно, было еще глупей. Поначалу ему казалось, будто он, человек грамотный, отнюдь не лишенный здравого смысла, вполне натасканный думать, сможет угнаться за этой шалой абракадаброй. Первые фразы и впрямь оказались внятны, но потом накатила мгла. Надо быть полными психопатами, чтобы заниматься вот такой наукой, думал он. С рождения иметь мозги набекрень. Скажем, после родовой травмы. Башка лезла боком, с сильным креном на ухо… Наиль уже понял: решать придется чисто интуитивно. Этот странный субъект может говорить еще хоть полчаса, хоть час, и академик может потом в ответ плести хоть до утра свое академическое “с одной стороны, с другой стороны” – но ему, Наилю, решение придется принимать на уровне “верю или не верю”. Сегодня. Уже почти сейчас. Вот Журанков еще поговорит, и придется. Наиль опять ощутил, как внутри него все дрожит.
– Но струнная теория начала развиваться очень бурно, и уже в ней самой возникло несколько школ. И многие их построения опять-таки противоречат друг другу. При этом ученые уверены, что каждая из школ выхватывает какую-то часть одной и той же реальности, не видя остального. И все ждут не дождутся, когда можно будет найти или понять нечто такое, что объединит школы, снимет противоречия и позволит из нескольких частных теорий создать наконец одну, исчерпывающую и всеобъемлющую. И постепенно, короткими перебежками, каждый по кирпичику, такую теорию, судя по всему, физики создают. Сейчас я расскажу про свой кирпичик, и должен еще раз оговориться: я полагаю, что это все так и есть, но доказать не могу ни логикой, ни экспериментом, ни ссылкой на авторитеты или хотя бы единомышленников. Постараюсь говорить как можно короче.
– Какая скромность! – проговорил Наиль.
Журанков помолчал, а потом смущенно ответил:
– Просто ответственность…
– Хорошо, – сказал Алдошин. – Пусть так. Давайте, Константин Михайлович, не томите.
Журанков улыбнулся.
– Не томлю. Но прежде чем рассказать про кирпичик, надо дать вводную еще к одной теории. С точки зрения здравого смысла она уж совсем нелепа. До сих пор со струнной теорией ее всерьез никто не увязывал, но, по-моему, подсознательно какую-то связь все чувствуют, потому что вечно к делу и не к делу поминают Эверетта.
Трачу время, подумал Наиль с досадой. Трачу время… Но что-то мешало ему прервать Журанкова и после нескольких формально благодарных слов вежливо распроститься. Дотерплю, решил он.
– Эверетт еще полвека назад предложил гипотезу, прямо вытекающую из нескольких ключевых положений квантовой механики, но звучащую с бытовой точки зрения вполне безумно. Согласно ей, не имеет смысла говорить о большей или меньшей вероятности тех или иных событий, например, в связи с принципом неопределенности, потому что в каждый момент времени реализуются все возможные варианты развития событий. Наш мир не уникален, более того, он даже не один из стационарных параллельных миров. Он постоянно ответвляет свои варианты, отличающиеся в одной мелочи, в двух мелочах, в трех – в зависимости от того, какой выбор, выбор между чем и чем в данный момент происходит. Я стараюсь короче. Я скоро закончу. Я предположил, что во всех пространствах Калаби-Яу постоянно происходят осцилляции так называемых склеек Эверетта-Лебедева. Самое вероятное тому объяснение – то, что постоянное декогерирование миров при ветвлениях вызывает напоследок столь же постоянные интерференционные всплески. Но речь идет об очень коротких промежутках времени и очень малых размерах. По имени физика Планка они называются планковскими – планковское время, планковская длина… Попробуйте только представить: в секунду, в каждую одну секунду колебания происходят… нет такого слова. Количество осцилляций в одну секунду измеряется числом с сорока тремя нулями. Миллиард, чтоб вы помнили, – это девять нулей.
