Тут на знамени имеется крупный и совершенно отчетливый Георгиевский крест.
— Согласен, что знамя вполне различимо, — согласился я, разглядывая положенную мне на колени репродукцию. — Однако, судя по названию, это совсем другие святые.
— А по композиции те же.
— Не убедительно.
— Все равно версию стоит проверить. Если в одном случае на иконе могли приписать святым чужие имена, то почему подобное не могло повториться на другой иконе?
Словом, мы предположили, что это Великий князь Георгий (Юрий) Всеволдович, причисленный к лику святых, и его жена.
— Стоп-стоп. Как я понимаю, вы проводите прямую аналогию между Георгиевским крестом, Георгием Победоносцем и Георгием Всеволдовичем. А это совсем не очевидно.
— Не очевидно, — печально согласился Али. — Именно тут мы и закопались. Иван сейчас усиленно читает книги Носовского и Фоменко. А я штудирую «Историю государства Российского» Карамзина. Усилий много, результата пока нет.
— Понял, — сказал я, захлопывая книгу и вставая. — Сейчас всем спать, а утром я доведу до вас новое задание.
— Солдафон, — буркнул Иван без особого, впрочем, недовольства. Поспать он всегда был здоров.
8.15. Курский вокзал. Напутственный хлопок Артема по плечу. Краткая напутственная речь на тему «Хватит тухнуть перед компьютером». И вот пригородная электричка уже мчит наших приятелей в славный город Владимир.
Некоторое время просто осваивались. Вертелись на сиденьях, глазели в окно…
— Слышь, а тебя не ломает ходить по церквям? — не вытерпел, наконец, Иван.
— В смысле «не ломает»?
— Ну, в смысле ты же мусульманин, а церкви, куда мы пойдем, православные… Или у вас тоже веротерпимость?
— Вообще-то терпимость, но ты прав. Когда я был маленький, мне казалось, что христиане — это неверные. И относился соответственно. А отец, когда это заметил, велел мне пойти в церковь и купить там свечи. Помню, я тогда очень удивился: зачем ему свечи, он же и так может… Но раз отец велел, пошел. Вот так я первый раз был в церкви.
— И как впечатления?
— Ничего страшного.
— Ну молодец…
Некоторое время молчали, глядя на пробегающий за окном пейзаж. Потом Али спросил:
— А твой отец кто?
Иван некоторое время молчал, как бы не услышав вопроса. Только чуть вздернул плечо, отгораживаясь. Потом шмыгнул носом и неохотно признался:
— Он погиб.
— Прости. Давно?
— Мне было пять лет.
Иван снова сделал паузу, не отводя неподвижного взгляда от монотонной полосы леса, бегущей вдоль железнодорожного полотна. Потом, как бы через силу, продолжил:
— Ты знаешь, я его почти не помню. Он был механиком на атомной подводной лодке, а там ресурс хода такой, что они могут хоть целый год не всплывать на поверхность.
В общем, дома отец почти не бывал, да и был я тогда еще слишком маленький.
Но помню, как однажды мы ездили на острова — у отца был свой катер. На обратном пути поднялся ветер, взметнулись огромные волны. Наш кораблик против них казался маленьким, как спичечный коробок против горы.
Было очень страшно. Мама и я сидели в рубке, а отец стоял у штурвала и смеялся. Он вообще был веселым, но в тот раз (я потом понял) он смеялся для того, чтобы нам было не так страшно.
А потом он начал во весь голос декламировать «Песню о буревестнике». Наш катер то ухал глубоко вниз, то карабкался отважно навстречу очередной, вздымающейся волне, вода перекатывалась по палубе, ударяла по крыше рубки, а отец, напрягая голос, кричал нам сквозь гром моря: «То волны крылом касаясь, то стрелой взмывая к тучам, он кричит, и — тучи слышат радость в смелом крике птицы. Силу гнева, пламя страсти и уверенность в победе слышат тучи в этом крике. Он кричит, пророк победы: «Пусть сильнее грянет буря!».
Голос у Ивана подозрительно задрожал, и он совсем отвернулся к окну.
Но через минуту он справился и продолжил почти спокойно.
— Ты знаешь, раньше мне было обидно, что он так рано умер. Бросил нас с мамой. А потом я понял, что он иначе не мог.
— Расскажи, — тихо попросил Али.
— Ну, это совсем короткая история, — Иван криво улыбнулся. — Нам с мамой прислали письмо, где было всего несколько фраз. Во время боевого дежурства лодки в одном из отсеков начался пожар. На атомной подводной лодке это неограниченное повышение температуры.
Те, кто там был, побежали в соседние отсеки, и пожар, следом за ними, перекинулся туда. Тогда капитан со своего мостика заблокировал люки этих трех отсеков так, чтобы открыть их ни изнутри, ни снаружи было невозможно.
Люди, которые остались внутри, были обречены.
Как нам потом сообщили, мой отец был единственным, кто побежал не от пожара, а навстречу ему.
В последний момент, он открыл люк своего отсека — трое успели выскочить, а он нырнул туда.
Не знаю, зачем он это сделал. Такой пожар на подлодке погасить в принципе невозможно, но он был механик, и, может быть, он думал, что сумеет что-то предпринять…
Те, кто остались внутри сначала очень кричали.
Но потом отец сказал им, что нужно составить послания родным.
И они, все 28 человек, по очереди через корабельную связь стали прощаться.
Капитан поклялся, что лично передаст семьям все записанные на пленку послания. Это обещание он выполнил.
Отец говорил самым последним. Поэтому сумел сказать только несколько слов. Самых простых. Он сказал мне: «Береги маму. Учись. Будь достойным человеком». И еще сказал, что он нас любит. А потом было только шипение пустой пленки.
На этом месте Иван, уже не скрываясь, зло вытер рукавом глаза, и, упрямо вздернув задрожавший подбородок, закончил с явным усилием, но внешне почти спокойно:
— После пожара лодка была в плавании еще полгода. Боевое задание она выполнила полностью.
Во Владимире было солнечно и ветренно, и потому не жарко. Прямо с перрона открывался вид на какие-то полуразвалившиеся деревянные строения, над которыми, словно белые лебеди над помойкой, возвышались белоснежные стены и золотые купола церквей.
Сориентировавшись на местности путем опроса местных жителей, мальчики отправились в сторону прямо противоположную манящим взгляд церквям — единственный проход располагался именно там. Проход этот представлял собой некрутую лестницу и, судя по табличке на одиноком, явно нуждающемся в ремонте доме, назывался «Богословский переулок».
Поднявшись по лестнице, наши герои оказались в цивилизованной части города. Автострада, по которой не создавая толкучки, катили машины, имела гордое имя «Большая Московская».
— А мы сувениры будем покупать? — поинтересовался Иван, углядев на противоположной стороне улицы вывеску антикварного магазина.
— У тебя много денег?
— Нет, но понимаешь… По Носовскому и Фоменко, владимирский князь Андрей Боголюбский — это Иисус Христос. Разве не прикольно купить крестик на земле, по которой ходил Христос, а?
Али в ответ как-то неопределенно приподнял бровь.
— А, ну да, — спохватился Иван. — Я забыл, что ты мусульманин.
Дорога некруто забирала вверх, мальчики шли легко и глазели по сторонам.
— Интересно, а вот эта белая стена — это здешний кремль или что другое?
— Кремль.
— Что-то больно низкий. По Фоменко Владимир был столицей мира. Влади-мир. Типа как Влади-восток или Влади-кавказ. Но в столице мира крепостная стена должна быть громадная, верно? А тут запросто перелезть можно, — Иван повертел головой по сторонам. — Особенно, если ты подсадишь. Попробуем?
— Нет.
— Да не боись, никто не видит!
— Если заберут в милицию, то тебя отпустят, а про меня скажут, что арабский террорист хотел взорвать русскую святыню.
— Блин. Трудно тебе жить.
— Как всем.
Минут через 15–20 приятели вышли к цели своего путешествия. Дмитриевский собор — один из старейших храмов России, прославленный своей уникальной белокаменной резьбой, стоял над городом.
Князь Всеволод, по повелению которого, как считается, был построен этот собор, оказался талантливым ландшафтным дизайнером — место выбрано на изломе высокого правого берега Клязьмы, и храм будто парил над бескрайними просторами левобережья.
Мальчишки подошли к собору с севера и первое, что бросилось в глаза — красивая надпись поперек запертой двери: «Дорогие молодожены! Желаю счастья, но предупреждаю, что барабанить в двери храма — ПЛОХАЯ ПРИМЕТА! Князь Всеволод».
— Народ здесь с юмором, — оценил Иван. — Жаль только, что заперто.
— Если дверь в храм заперта, — невозмутимо изрек Али, — значит вход с другой стороны.
— Ты прям Саади… — Иван задрал голову, и принялся внимательно изучать фигуры на фасаде. Али в это время рылся в сумке, извлекая фото и видеокамеры.
— А ты знаешь, — произнес мурманчанин, — Артем об этом не говорил.
