— Не пустыня следует говорить, а постыня. Эту пустыню филологи придумали. Есть такой вредный род ученых. То есть все ученые вредные, но эти вредные особо. Они слова переиначивают. А ведь в природе как: придумал слово, а следом и предмет может появиться. Тут ведь большая осторожность нужна. А этим все одно — переиначивают слова почем зря. Вот все и думают теперь, что пустыня — потому что она пустая. А на самом деле она — постыня, тут держат самый строгий, самый верный, самый праведный пост. Поститься должны в постыне, вот что. А что получается? Пустыня пустая, никто сюда не идет, вокруг ни души, потому что пустой придумали пустыню, самого главного недопоняли. Все держат пост абы где, там и сям, в различных и разнообразных местах, в миру и в жиру, где надо и не надо, а чаще всего вообще поста не держат, а держат собак, кошек, пчел, камни за пазухой, себя в руках и язык на запоре. Нет бы самым серьезнейшим образом отнестись к очищению душевному, просветлению, молитве! Нет, слова выдумывают. По мне, филологов этих, которые слова придумывают и обдумывают, в постыню надо на месячишко — враз у них мозги на место встанут. Разумеете?
— Разумеем, праведный звере, — отвечаем.
— То-то же! А то все разумеют, а потом из постыни вышли — и давай мясом обжираться. Вы вон небось тоже, перед тем как сюда прийти, мяса налопались? А?
Переглянулись мы тут и, словно уговорившись, решили зверю соврать. Потому что больно чудные вещи он говорил, а о том, что так пост держат, мы доселе слыхом не слыхивали.
— Не налопались мы мяса, удобосказуемый звере, — говорим. — Сухарей поели да воды попили немножко.
— Барана, говорю, небось зарезали? А?
— Вовсе нет. Свежей баранины почитай что недели две не видели.
— Знаю я вас, — говорит он, совершенно успокоившись. А сам идет вперед споро, легко, голова гордо задрана, — и мы следом бежим, совсем запыхались, потому что солнце жарит вовсю и бежать за зверем вероблюдом ох как трудно.
Наконец остановился он на верхушке одного бархана и вперед показывает. Глядим — кончилась пустыня, то есть постыня, и впереди какая-то холмистая страна, и солнце уже садится, и деревья видны, и под ними, верно, ручьи бегут, прохладные ручьи. А он нам и говорит:
— Дальше пешком пойдете. Потому что это страна чертей с лошадиными головами, которые считают, что произошли от древних благородных лошадей-тулпаров. И если кого увидят на лошади едущим, враз того лопают. Так что лошадей там оставьте, под деревьями, пускай пасутся. Никого другого не знаю, — говорит, — кто пребывал бы в большем заблуждении относительно своего происхождения. Потому что предки их вовсе не тулпары благородные, а самые настоящие черти, только полосатые. Ну идите. И не держите пост абы где, а приходите в постыню, потому что не я это придумал, заведено так испокон веков и одобрено вышестоящими органами на всех уровнях. Поняли?
— Поняли, саморазумный звере.
Тут попрощался с нами зверь вероблюд и скрылся из виду, а мы вошли в чертову страну.
Благодатна показалась нам та страна: тенистые деревья, плоды, зеленая трава, вода сладкая в ручьях. Попили мы, поели медовых плодов и лошадей наших отпустили по мудрому слову зверя вероблюда. Языгу изучил карту и показал, куда идти. Уже недалеко было до встречи с местными чертями. Признаться, побаивались мы их. Много рассказов мы про этих чертей слышали, и ни один из рассказов не радовал, не веселил душу, не поднимал настроение. Проще сказать, все эти рассказы тревожили, и пугали, и настраивали на худшее. В общем, страх как боялись мы этой предстоящей встречи с чертями и готовили себя ко всякому.
А тут еще солнце садилось. Помню, сидим, усталые, под деревом и уныло глядим на садящееся солнце. И вроде бы надо встать и пойти, а не можем — сил нет. И вот смотрим, как солнце садится, и смеркается вокруг и на душе, и косматые страхи поднимают головы, — а идти, спрятаться не можем, не можем.
Вот стемнело, и тут мы почувствовали прилив сил, и встряхнулись, поняв, что сидим одни в незнакомой местности, полной угроз, без лошадей, со скудными припасами в сумках. И только поднялись, чтобы пуститься в путь по залитой луной местности, как вдруг — иго-го! го-го-го! — явились черти.
Их было множество, громадных страшилищ с оскаленными лошадиными головами и черепами, а некоторые — как мы, ослепленные страхом, успели разглядеть — были с головами мышей. Не успели ноги наши, ослабевшие от страха, подогнуться, как окружила нас толпа этих чудовищ и принялась ржать, и пищать, и скакать, и пугать нас по-всякому. Мы же, прижавшись спиной к спине, как могли им противились и показывали свою стойкость.
И тогда они внезапно остановились, сильно озадаченные.
— А чего вы не пугаетесь? — спросили они подозрительно.
А мы отвечали:
— Мы пугаемся, господа черти, еще как пугаемся! Аж поджилки трясутся от страха.
— Да? — сказали они. — А то мы смотрим — чего-то не пугаются.
— У вас сложилось о нас неправильное впечатление, — отвечаем. А сами смотрим: они точно нестрашные, только большие очень. И мы помаленьку выпрямились и расправили плечи.
— А куда это вы идете? — спросил нас один, по-видимому, главный.
— В страну Огон, — отвечаем.
— Го-го-го! И эти в страну Огон, — говорит он.
— Это вы точно подметили, — отвечаем.
— Ну вот что, — говорит он. — Раз вы идете в страну Огон через наши земли, мы вас пропустим, только если вы исполните одну задачу. Задача же — разгадать три загадки. Сможете их разгадать — пройдете. Не сможете — запряжем в плуг и будем на вас землю пахать, чертополох сеять.
Признаться, смутила и огорчила нас эта задача. Особенно смутила и огорчила она меня, человека малодогадливого. Но тут Языгу и говорит:
— Все бы хорошо, господин черт, да несвычны мы загадки разгадывать. Видите ли, у нас культура иная. Мы даже и не знаем, что это такое — загадки разгадывать.
— А что же вы умеете? — спрашивает тот.
— Разгадки загадывать, — отвечает Языгу.
Переглянулись тут черти, говорят:
— О таком мы еще не слыхали. Ну-ка, загадай-ка нам разгадку.
— Только уговор, — Языгу отвечает. — Не сможете разгадать наши разгадки — пропустите нас. А не то пахать нам землю плугом.
Я его толкаю локтем: ты что такое говоришь? А он повторяет:
— Сможете отгадать наши разгадки — пахать нам плугом землю под чертополох.
Обрадовались тут черти, заржали:
— Иго-го! Такого сроду не бывало, что наш брат разгадку не разгадал.
А Языгу загадывает им первую разгадку:
— Вот вам разгадка про лодку: еду, еду — следа нету. Режу, режу — крови нету. Что это такое?
Напало на чертей великое раздумье. Один говорит:
— Ножик.
Другой говорит:
— Ветер.
Третий кричит:
— Лошадь!
— Не угадали, — говорит Языгу, — потому что это лодка.
Наступило тут молчание, а потом черти хором кричат:
— Давай еще загадывай!
— Ну вот вам еще, — говорит Языгу. — Про сороку. Бела как снег, черна как жук, поет как бык.
Крепко задумались черти, а потом один говорит:
— Снег!
Другой говорит:
— Жук!
А третий кричит:
— Лошадь!
— А вот и нет, — говорит Языгу. — Потому что это сорока.
Наступило продолжительное молчание.
— Никак что-то мы не поймем твоей хитрости, человек из земли Магог, — сказал наконец старший черт. — Ну-ка, загадай-ка нам третью разгадку, а то я готов уже землю грызть со злости.
— Ну ладно, — говорит Языгу. — Только это очень трудная разгадка. В свое время триста восемь тысяч пятьсот семьдесят два бутора из земли Магог бились над этой разгадкой, а разгадать не смогли. Разгадка же про имя: на воде не тонет, на огне не горит, в земле не гниет. Что это такое?
Черти задумались. И видим мы, что они тянут с ответом, и колеблются, и толкают друг друга в бок, и боятся слово сказать. И, увидев это, Языгу как гаркнет:
— А ну отвечать, чертово племя!
— На воде, говоришь, не тонет? — бормочет один.
— Не тонет, — подтверждает Языгу.
— Лодка? — нерешительно говорит тот.
— Нет, не лодка!
— На огне не горит — так, может, железо? — предполагает другой.
— Нет, не железо!
И тут третий черт как заорет:
— Понял! Это — лошадь!
— Лошадь! Лошадь! Лошадь! — загремело отовсюду нестерпимое эхо.
— Нет, — сказал Языгу. — Не лошадь. Это — имя. Разгадка про имя была. А теперь ведите-ка нас отсюда.
— Э, так не пойдет, — заюлили черти. — Ты нам трудные разгадки задавал. Задай что-нибудь полегче.
— Ну уж нет, господа черти, — произнес Языгу. — Уговор есть уговор. А он, как известно, дороже денег. Кстати, вот вам о них разгадка: кругло, мало, всякому мило. Что это?
— Уговор? — говорит один.
Тут взял его Языгу крепко за хребет и вскочил ему на спину.
