У Сонсолес слабое зрение, веки всегда красны — кажется, будто она только что плакала. Ей, бедняжке, Мадрид пошел не на пользу. Первое время после замужества она была красивая, упитанная, холеная, любо смотреть, а теперь, хоть еще не стара, превратилась в развалину. Все получилось не так, как она рассчитывала, — она-то думала, что в Мадриде все как сыр в масле катаются, вот и вышла за мадридца, а теперь, когда уже никуда не денешься, она наконец поняла, что ошиблась. В родном ее городке Наварредондилья, провинция Авила, она жила в достатке, всегда ела досыта, а в Мадриде приходится так туго, что обычно ложишься спать без ужина.
Макарио и его девушка сидят, крепко держась за руки, на скамье в каморке сеньоры Фруктуосы — это тетка Матильдиты, консьержка на улице Фердинанда VI.
— Всегда, всегда…
Матильдита и Макарио шепчутся.
— До свидания, пташечка моя, надо идти на работу.
— До свидания, любимый, до завтра. Я буду все время думать о тебе.
Макарио после долгого пожатия выпускает руку девушки и встает, по спине у него пробегает озноб.
— До свидания, сеньора Фруктуоса, большое спасибо.
— До свидания, сынок, не за что.
Макарио — очень воспитанный человек, каждый день он любезно благодарит сеньору Фруктуосу. У Матильдиты волосы — как кукурузная метелка, она близорука, некрасива, небольшого росточка, но довольно изящная. Когда подвернется случай, дает уроки музыки — обучает девиц играть танго наизусть, что всегда производит очень хорошее впечатление.
Дома она помогает матери и сестренке Хуаните, которые делают вышивки на продажу.
Матильдите тридцать девять лет.
Как уже знают читатели «Херувима-миссионера», у доньи Виси и дона Роке три дочери: все три юные, хорошенькие, все три немного дерзкие и легкомысленные.
Старшую зовут Хулита, ей двадцать два года, она красит волосы в рыжий цвет. Со своей пышной волнистой шевелюрой она похожа на Джен Гарлоу.
Среднюю зовут, как мать, Виси, ей двадцать лет, она шатенка с глубокими мечтательными глазами.
Младшую зовут Эсперанса. У нее есть официальный жених, который бывает у них в доме и беседует с отцом о политике. Эсперанса уже готовит себе приданое, недавно ей исполнилось девятнадцать.
Старшая, Хулита, в последнее время ходит сама не своя — влюбилась в одного кандидата в нотариусы, он совсем вскружил ей голову. Зовут парня Вентура Агуадо Санс, уже семь лет — не считая военной поры — он безуспешно пытается получить место нотариуса.
— Послушай, сынок, ты бы покамест хоть в отдел регистрации подавал, — советует ему отец, сборщик миндаля в Риудекольсе, в окрестностях Таррагоны.
— Нет, папа, это несолидно.
— Но ты же сам видишь, сынок, в нотариальную контору тебе и чудом не устроиться.
— Не устроиться? Стоит только захотеть! Главное — получить место в Мадриде или в Барселоне, иначе нет смысла стараться. Лучше уж совсем отказаться от этой идеи. Нотариус пользуется авторитетом, и это очень важно, папа.
— Да, конечно, но… А Валенсия? А Севилья? А Сарагоса? Тоже неплохие города, я думаю.
— Нет, папа, у тебя в корне неправильная точка зрения. У меня ведь и конкурсное сочинение готово. Но, если хочешь, я могу отступиться…
— Нет-нет, сынок, не ломай себе жизнь. Продолжай, раз начал! Ты в этих делах лучше разбираешься.
— Спасибо, папа, ты человек разумный. Мне очень повезло, что я твой сын.
— Возможно. Любой другой отец уже давно послал бы тебя ко всем чертям. Да ладно, я и то частенько говорю себе, а вдруг ты в самом деле станешь когда-нибудь нотариусом!
— Не в один час была взята Самора, папаша.
— Верно, сынок, но, видишь ли, за семь с лишним лет можно уже было построить рядом другую Самору. Разве не так?
Вентура усмехается.
— Я буду нотариусом в Мадриде, не сомневайся, папа. Хочешь «Лаки»?
— Чего?
— Сигарету.
— Ишь ты! Нет уж, я предпочитаю свой табачок.
Дон Вентура Агуадо Деспухольс убежден, что его сын, который курит, как барышня, сигареты, никогда не станет нотариусом. Все нотариусы, сколько он их видел, — это люди серьезные, степенные, осмотрительные, основательные, и курят они развесной табак.
— Ты Кастана уже выучил на память?
— Нет, папа, не на память, это производит плохое впечатление.
— А кодекс?
— Выучил. Можешь спросить что хочешь, с любого места.
— Да нет, я только так, из любопытства.
Вентура Агуадо Санс вертит отцом, как ему вздумается, морочит ему голову «конкурсным сочинением» и «в корне неверной точкой зрения».
Вторая из дочерей доньи Виси, юная Виситасьон, недавно поссорилась со своим парнем — они встречались целый год. Прежнего ее поклонника зовут Мануэль Кордель Эстебан, он студент-медик. Теперь она уже с неделю ходит гулять с другим, тоже студентом-медиком. Король умер, да здравствует король!
У Виси в любовных делах тонкая интуиция. В первый день она с невозмутимым видом разрешила своему новому спутнику пожать ей руку, уже когда они прощались у дверей ее дома, — в тот вечер они выпили чаю с пирожными в ресторане «Гарибай». На второй день она позволила взять себя под руку, когда переходили улицу, — в этот раз они немного потанцевали и выпили по коктейлю в «Касабланке». На третий она покорно дала держать свою руку весь вечер — они ходили в кафе «Мария-Кристина» и, молча глядя друг на друга, слушали музыку.
— Начало любви между мужчиной и женщиной — самый волнующий момент, — осмелился он сказать после долгих размышлений.
На четвертый девушка не сопротивлялась, когда он взял ее под руку, — она как бы не заметила этого.
— В кино? Нет, в кино — завтра.
На пятый, в кино, он, будто невзначай, поцеловал ей руку. На шестой, в парке Ретиро, она с потрясающим хладнокровием уклонилась от объятий под выдуманным предлогом, предлогом женщины, уже наводящей свой подъемный мост.
— Нет-нет, пожалуйста, не надо, я прошу тебя, я не захватила губной помады, нас могут увидеть…
Она тяжело дышала, ноздри ее трепетали. Ей стоило больших усилий сдержать себя, но она подумала, что так будет лучше, изысканней.
На седьмой, в ложе кинотеатра «Бильбао», он обнял ее за талию и прошептал на ухо:
— Нас здесь никто не видит, Виси… дорогая моя Виси… жизнь моя.
Она, уронив голову на его плечо, проговорила тоненьким, еле слышным голоском, который прерывался от волнения:
— Ах, Альфредо, как я счастлива!
У Альфредо-Ангуло Эчеварриа застучало в висках, закружилась, как в горячке, голова и сердце учащенно забилось.
«Это надпочечники. Да, это надпочечники выделяют избыток адреналина».
Третья из дочерей, Эсперанса, быстрая, как ласточка, робкая, как голубка. Есть, конечно, и у нее свои штучки, но она знает, что ей к лицу роль будущей супруги, — она говорит мало, нежнейшим голоском, всем повторяет одно и то же:
— Как ты хочешь, я сделаю все, как ты хочешь. Жених Агустин Родригес Сильва старше ее на пятнадцать лет, он владелец аптеки на улице Майор.
Отец девушки в восторге, будущий зять кажется ему человеком достойным. Мать тоже счастлива.
— Представьте себе, мыло «Ящерица», то самое, довоенное, которого нигде не достанешь, и вообще все, что бы я ни попросила, он моментально для меня раздобудет.
Приятельницы глядят на нее с завистью. Вот счастливая женщина! Мыло «Ящерица»!
Донья Селия гладит простыни, вдруг раздается телефонный звонок.
— Кто говорит?
— Донья Селия, это вы? Говорит дон Франсиско.
— Привет, дон Франсиско! Что скажете хорошенького?
— Да ничего особенного. Вы будете дома?
— Да-да, вы же знаете, я домоседка.
— Прекрасно, зайду к вам часиков в девять.
— Когда хотите, вы же знаете, я вам всегда рада. Позвонить еще кому…
— Нет, никому не звоните.
— Ладно, ладно.
Донья Селия повесила трубку, прищелкнула пальцами и пошла на кухню выпить рюмочку анисовой. Бывают же такие удачные дни. Плохо, конечно, что выпадают и несчастливые, когда все идет вкривь и вкось, ломаного гроша не выручишь.
Когда донья Матильда и донья Асунсьон ушли из молочной, донья Рамона накинула пальто и отправилась нa улицу Мадера, там работает упаковщицей в типографии одна девушка, которую она учит уму-разуму.
— Викторита здесь?
— Да, вон она.
Викторита, стоя у длинного стола, упаковывает стопки книг.
— Здравствуй, Викторита! Не хочешь ли, милочка, зайти после работы ко мне в молочную? Придут мои племянницы сыграть в картишки, поболтаем немного, повеселимся.
Викторита краснеет.
— Хорошо, сеньора, зайду, если хотите.
Викторита готова разрыдаться, она прекрасно понимает, на что идет. Викторите лет восемнадцать, но она полная, статная, ей можно дать все двадцать или двадцать два. У девушки есть жених, его освободили от военной службы, потому что он болен туберкулезом; бедняга не может работать, весь день лежит в постели, совсем ослаб, одна у него радость, когда Викторита после работы заходит к нему.
