На набережной загорались огни, вкусно пахло шашлыками со всех сторон и у него заныло под ребрами, так захотелось съесть большой кусок мяса. Или картошки там. Интересно, хахаль поведет ее в кабак вечерком? Все тетки уже, поджимая губы, друг другу рассказали, вот, мол, и Вивина Инга поспела, возраст настал, вся в мать, сразу нашла, с кем закрутить, школы еще не закончив. Хотя свои же дочки уже какой год утюжат по вечерам набережную и стоят в кустах у калиток по полночи. Ну, добавляют, конечно, вздыхая, может, и правда, напишет с нашей барышни портрет и будет он висеть в Эрмитаже.
— Горчик? Это ты?
От неожиданности он закашлялся, хватаясь рукой за шиповник, свесивший на обочине парковой дороги длинные ветки.
— Черт!
Тряся рукой, пошел, хмурясь и одновременно удивленно улыбаясь. Инга шла рядом, озабоченно глядя, как щипает себя за ладонь, выбирая обломки колючек.
— Дай я.
— Обойдусь. Чего хотела?
— Поговорить.
Он встал под фонарем, что лил светлую желтизну в жидкий сумрак. Протянул руку ладонью вверх. Инга взяла ее, поднося к глазам и отклоняясь, чтоб не заслонять тенью. Провела пальцем.
— Тут? Колет?
— Угу. Да. Все уже.
Сунул руку в карман. Снова пошли рядом, а их обгоняли и шли навстречу белеющие одеждами люди.
— Так что?
— Давай сядем где-нибудь, — Инга оглядывалась, подыскивая место, — чтоб без народа.
— А что художник твой? На танцы не поведет, что ли? — хотел сказать ехидно, но голос получился скрипучим, будто долго перед этим кричал.
— Он… он сказал, что устал, и ему нужно побыть одному.
Она говорила печально, и Горчик снова передернулся внутри. Другая приврала бы. Сказала бы, та через часок да, свидание. Или там — та заболел, перегрелся. А эту, получается, отшили, она так и говорит. Устал он… Видите ли.
— Ну да, — согласился Горчик, — не мальчик чай, устает быстро.
— Ладно тебе, — мирно отозвалась Инга.
И он перестал злиться и воевать. Просто пошел рядом, вроде они вместе и вот — идут. Разговаривают.
— Пойдем. Есть место. У тебя время-то есть?
— Сколько угодно, — вздохнула Инга, — до самой ночи, пока спать не лягу, времени у меня.
— Хорошо тебе. А я жрать хочу, просто смертельно.
— Домой пойдешь?
— Та нету дома нифига. Рыба замороженная в холодильнике. Ну, хлеб еще.
Она сбоку посмотрела на хмурое лицо, темнеющее под выгоревшими волосами.
— А знаешь что? Пойдем картошку жарить? Наедимся. Потом и расскажу.
— На костре, что ли?
— Нет, — засмеялась Инга, — я тоже есть хочу, то долго — костер, к нам пойдем. Бабушка ждет, тоже сидит голодная.
— Не пойду я к вам, — отказался Горчик, сворачивая с дороги на Ингину улицу, — еще чего, не пойду.
— Да уже идешь. Не бойся, Вива сейчас отдыхает. А мы почистим и пожарим, с салом. А потом быстро съедим и уйдем. Сереж, не могу я одна сегодня. Чокнусь.
Тьфу ты, подумал Горчик, входя следом за девочкой в маленькую калитку. Не может она. А я значит, утешальщик нашелся…
На веранде Инга включила свет, и маленькая лампочка кинула на стол кружевные легкие тени. Они вползали на сахарницу и заварочный чайничек, трогали горстку вымытых поблескивающих ложек. Подвинула с края стола блюдце с комком пластилина и квадратную коробочку с чужими надписями.
— Зажигалка есть у тебя? Вот, зажги спираль, а то комары сожрут. Я сейчас.
Ушла в дом, а Горчик, выбрав себе стул подальше от света, вынул зажигалку, чиркая, подпалил кончик спирали, воткнул в пластилин и замер, прислушиваясь.
Через распахнутое окно слышал невнятный тихий разговор, вздрогнул, когда окно неожиданно загорелось, и пересел со света на другой стул.
Гремя миской, Инга вышла, таща на локте пакет, а в руке ножи. Нагибаясь рядом, сунула миску на стол и бухнула пакет у ноги Горчика.
— Сейчас воды наберу. А ты пока доставай и сюда в ведро чисти. Не бойся, Вива читает, она не выйдет к нам.
Пока за спиной в маленьком дворике звенела вода, Горчик, пошуршав, вытащил гладкую картошку и, прикусив губу, стал обстругивать с нее толстую кожуру. Инга водрузила на стол миску и села рядом, придвигая стул. Улыбаясь, поглядела, как чистит, и молча стала шкурить другую — быстро и аккуратно.
Мирно светило распахнутое окно, над резными, сложенными для сна листочками альбиции мелькали, попадая в свет, летучие мыши. Спираль тянула вверх дымную нитку с резким сухим запахом.
Они работали, вполголоса перебрасываясь короткими словами. А потом, сходив к крану вымыть руки, Горчик снова сел, вытянул ноги под стол и стал смотреть, как Инга, стоя к нему спиной и светя выгоревшими шортиками на мальчиковой крепкой заднице, ворочает на газовой плитке у стены тяжелую сковородку.
— Может, помочь? — спросил, но она отрицательно помотала головой, качнулась над шеей густая грива волос. И он снова замолчал, кивнув. Подумал спокойно, хорошо бы она вечность жарилась, эта картошка. И было б все правильно. Всегда.
Поставив горячую сковородку на деревянную плашку, Инга накидала в большую тарелку жареной картошки, положила сбоку веточки петрушки и кусок хлеба, прихватила вилку и унесла Виве. Горчик расслабился и тихо выдохнул, радуясь, что не придется вести вежливых бесед.
А потом они быстро и жадно ели, запуская вилки в сковороду, заедали серым хлебом и Инга подсовывала ему то горчицу, то блюдце с петрушкой и укропом, нащипанным с грядки у крылечка. Он мычал набитым ртом и, смеясь, отрицательно качал головой.
— Фу, — сказала, наконец, откидываясь и держа обеими руками кружку с компотом, — ну, ты меня хоть остановил бы, наелась, как удав.
— Занят был, — коротко ответил Горчик.
И оба внезапно расхохотались, держа компот на вытянутых руках, чтоб не плескать.
Когда снова вышли на освещенную фонарями дорогу, Инга снова пожаловалась:
— Теперь не беги, я обожрамшись.
— Сам такой. Вкусно. Ты молодец. И Вива твоя классная тетка.
— Она лучшая. Куда ведешь-то?
— Увидишь, — загадочно сказал Горчик.
Дом Горчика, белый, в два окна, с пристроенной сбоку стеклянной верандой, стоял на крайней улице, вернее, в переулке из трех домов, что выходил на склон, заросший кривыми низкими соснами. У забора, увитого диким виноградом, Горчик помялся.
— Ты подожди тут. В кустах. Не маячь на виду, а то мать вдруг. Вернется.
Инга кивнула, послушно отступая в густой гибискус. Через переплетение веток смотрела на худую фигура мальчика. Пройдя за железными прутьями, обошел толстый ствол платана. Чуть слышно загремел ключ. И загорелся свет в одном из окон.
Ей захотелось писать и она, быстро оглядываясь, полезла глубже в кусты, досадуя, что не подумала об этом дома, а вдруг он уже вернется и что — окликать, со спущенными шортами?
Но успела и, застегивая пуговицу, снова встала меж двух толстых кустов, усыпанных крупными белыми цветками.
— Ты тут? — мальчик, возникнув внезапно, вдруг втолкнул ее дальше, закрывая собой, — тихо!
По дорожке, смеясь, прошла женщина в коротком платье, шлепнула себя по ноге, сгоняя комара и опираясь другой рукой на подставленный мужской локоть.
— Никого. Не бойтесь, Витя, — проговорила, прижимаясь и смеясь, — я одна, да. Вот, с вами.
Заскрипела калитка, Витя хохотнул, проходя следом. Горчик, дождавшись, когда окно снова загорится, уже другое, сказал:
— Пошли, что ли?
Они молча прошли мимо горящего окна, откуда доносился женский смех, и так же молча полезли в гору, по узкой тропинке между корявых ветвей. Горчик светил фонариком, и свет прыгал по белым в луче камням.
Инга открыла рот, спросить — это твоя мама да? А с кем… И благоразумно промолчала, понимая, не у всех дома так, как у нее с Вивой.
Комары прилетали, радостно зудя, и обиженно исчезали в темноте, не садясь на Ингины щедро намазанные лосьоном ноги. Самые умные возвращались к Горчику и он шлепал себя по шее и щекам ладонью.
— Чего не сказал, — упрекнула Инга, — я б тебе дала намазаться.
— Переживу.
Они шли по старому лесу, который танцевал вокруг, кривя стволы и раскидывая в темноте ветки, с метелками игл на концах. Пятно света прыгало, выхватывая то одно дерево, то другое. И наконец, впереди забелел забор с темными старыми воротцами. К ним вела заросшая колея дороги, спускаясь откуда-то с верхнего склона.
— О! — удивилась Инга, — это же трансформаторная, да? С той стороны вышки. С изоляторами.
— Угу. А тут старый корпус, пустой. Щас.
Гремя висячим замком, открыл узкую дверцу в воротах. Выключил фонарик и, взяв девочку за руку, повел через темноту вдоль каменного забора. В дальнем его углу, за стволами деревьев, белела встроенная в забор коробка сторожки.
— Не свались, тут ступеньки.
Она послушно поднимала ноги, натыкаясь на узкую спину в тонкой рубашке. И зажмурилась, когда щелкнул выключатель, заливая все вокруг ярким светом. Открыла глаза.
