— Зачем? — не могла понять Ксюха. — Зачем тебе велосипед?
— А зачем тебе, беременной, французский язык?
— Действительно, — хихикнула она. — Как только я забеременела, почувствовала, что глупею с каждым днем. Все-таки рассмешил, — Ксюха потрепала Ворыпаева по плечу, и он приободрился, шел и подпрыгивал.
Когда вернулись в город, начало смеркаться. Ворыпаев вскочил на остановке в автобус и сел у окна, глядя, как Ксюха поспешила на кладбище, чтобы успокоиться. Над дорогой раскачивалось красное полотнище с лозунгом. Его вчера повесили перед празднованием годовщины революции, а когда оно истреплется, его разрежут на флажки для охоты на волков. Проезжая по метавшейся от красного полотнища тени, на мгновение машины исчезали — и сверкали опять, мелькали — туда и обратно, и у Ворыпаева едва «крыша не поехала», когда после вчерашних объятий и поцелуев все внутри раскачивалось, и не сразу он обнаружил, что сел не в тот автобус и едет не к маме, домой, а к бывшей жене. И тут у него так разболелся зуб, что от каждого камушка под колесами вспыхивали искры перед глазами, и не помнил, как добрался до поликлиники, где сам не зная почему смеялся, когда врачиха ковырялась у него во рту, и ей, наверно, очень трудно было с таким пациентом, но Ворыпаев не мог удержать себя и, когда она закончила, спросил:
— Наверно, я у вас первый такой?
— Нет, — ответила она, — были, что тоже смеялись.
Взял чемоданчик — еще папин чемоданчик, выхожу во двор — мама на коленях в цветнике.
— Что ты делаешь? — не понимаю.
— Собираю лепестки с пола, — объясняет. — Ты вчера заходил к папе?
— Заходил, — отвечаю, когда не заходил. — У него такие же цветы распустились.
— Подойди, — мама поднялась с колен, — я тебя поцелую.
Я подошел к ней, она меня поцеловала, и я вышел с чемоданчиком на улицу. На остановке дядя Вася, который уже на пенсии, спрашивает:
— Как мама?
Я не успел ответить — подъехал автобус; мы сели в него, и всю дорогу до города дядя Вася вспоминал молодые годы и какая была тогда моя мама, а я не мог представить, какая она была. Дядя Вася еще не раз спрашивал про маму, и я догадался — он хочет на ней жениться.
— Разве вы не знаете, — удивился я, — какая она стала теперь?
— Какая? — спросил дядя Вася.
— Я не знаю, куда уехать от нее.
— Почему?
— Я устал от ее поцелуев.
— Ты не говори об этом никому, — только и посоветовал. — Ну, и куда ты едешь?
— К брату.
В городе у забора на автостанции стоял веночек из бумажных цветов. Рядом никого; мимо — не по асфальту, а по траве, прошел с автобуса мужик в сапогах. Приехав в город, он «почистил» в траве сапоги, чтобы не запачкать асфальт. Я тоже по траве прошел мимо веночка и догадался: недавно была радоница, и кто-то, дожидаясь автобуса, наверно, выпил и забыл у забора веночек.
Навстречу по мосту две женщины; одна старуха в черном платке, а другая молодая. Она тащила в рулонах обои, перевязанные веревочкой.
— Снится? — спросила у нее старуха.
— Не снится, — ответила женщина с обоями и почему-то покраснела, а что еще пробормотала — я не услышал; мы разминулись, и от этих подслушанных случайных слов закружилась на мосту голова. Когда я оглянулся, молодая женщина положила рулоны на перила и отдыхает; тоже оглянулась, и я поспешил дальше.
На другом берегу двухэтажные дома, выкрашенные белой краской, но она облупилась и проступила голубая. Все они одинаковые, и в каком из них живет Митя — не могу вспомнить. Идет назад старушка в черном платке — одна, улыбается; чему она улыбается в черном платке, — подумал я; только рот раскрыл, чтобы спросить, старушка говорит: тебе сюда, и я пошел, а потом думаю: откуда она знает?
Поднимаюсь на второй этаж, звоню — долго никто не открывает; уже думаю — ошибся, как послышались шаги. Открывая, Митя вздыхает за дверью.
— Ну, как ты? — спросил и, не дожидаясь, что я отвечу, бормочет: — И я тоже…
— Что тоже?..
— Ничего, — машет рукой. — Целый день тебя жду, а ты так долго ехал, что я заснул, — оправдывается. — Хочется крепкого чаю, чтобы проснуться, но лучше погулять; пошли скорее, — натягивает туфли.
— Куда?
— Ты что, забыл? — удивился Митя. — Когда завязываю шнурки, не могу ни о чем думать.
— Забыл, — загрустил я.
Он завязал шнурки, и мы вышли из подъезда.
— Сейчас придет жена, — добавил шепотом Митя, — а я хочу поговорить с тобой наедине. Как мама? — спросил и, не дожидаясь, что я отвечу, еще: — Летаешь ли ты во сне?
— Разве ты не знаешь, — соврал я, — никогда не вижу сны, — и вспомнил, как женщина на мосту покраснела, когда сказала: не снится.
Митя будто не услышал — улыбается.
— В твоем возрасте я летал высоко, а теперь…
— Часто падаешь? — догадался я.
— Откуда ты знаешь? — прошептал Митя. — Ладно, как мама? — спохватился, а я не знаю, что ответить, и он тогда еще: — У тебя есть девочка?
Я кивнул.
— Ну и как?
— Разве ты не знаешь, что об этом не спрашивают? — заметил я.
— Почему?
— Не знаю, — пожал я плечами. — После того как узнала мама, я боюсь — все пройдет, — вздохнул. — Ты меня понимаешь?
— Не совсем, — пробормотал Митя, — но немножко понимаю.
— Немножко, — обрадовался я, — это очень много.
Рядом с магазином киоск, где продают мороженое. Митя шагнул к окошку в киоске.
— Если ты мне, — сказал я, — то я не хочу.
— Почему? — спросил старший брат. — Ты обиделся? Почему? Про какую девочку ты говорил? — продолжает. — Это ты про соседскую Машу?
— Ну да, — киваю.
— Она же старше тебя на десять лет…
— На восемь, — поправляю.
— И еще, — тут он совсем уж разошелся, — эта Маша в каждом классе сидела по два года, и ее исключили из школы!
— Ну да, — промямлил я. — Когда папе исполнилось сорок дней.
— Как быстро летит время! — ахнул, качает головой Митя. — Не валяй дурака — найди себе хорошую девочку…
— Мне сейчас не до этого, — говорю. — Я уже не маленький — и так надо мной все смеются, когда мама меня целует. Я так устал от ее поцелуев, что не знаю, куда уехать, а кроме как к тебе некуда.
Начинает темнеть, но мы идем дальше. Зажигается в окнах свет, а небо еще пылает. Надвигается туча, усиливается ветер. С каждым порывом громче смех. Птиц в небе сносит ветром. Смех все отчаянней! Митя оглядывается, и я оглядываюсь.
— Я тебя, — говорит Митя, — отведу к своей любимой женщине. А то, — начал объяснять, — если положить тебя в моей комнате, тогда мне придется спать с женой, а я не хочу с ней спать, понимаешь?
— Понимаю, — сказал я, когда на самом деле ничего не понимаю.
— И я тебя понимаю. — Он похлопал меня по плечу.
Туча затянула небо, стал накрапывать дождик. На улице с огородами, как в деревне, мигает единственный фонарь — остальные разбиты. Я вошел за Митей в дом, который сразу за фонарем. На кухне у газовой плиты суетилась женщина, и мне показалось, что я где-то видел ее. Я заметил, как она посмотрела на моего брата и еще раз глянула, и я увидел, как и он посмотрел на нее.
— Я думала, ты сегодня не придешь, — обрадовалась женщина.
— Аня, — брат начал вполголоса, затем перешел на шепот, объясняя ей, как я устал от маминых поцелуев; наконец он весело крикнул: — А где Натка?!
Появилась девчонка и тут же отвернулась.
— А ты чего стоишь? — толкнула меня Аня; накладывает на тарелки картошку, налила кислого молока в стаканы.
— А сама? — спросил у нее Митя.
— Я и так, — покраснела она, — растолстела.
— Не растолстела, а расцвела, — поправил ее брат.
Я посмотрел на Аню и увидел, что она действительно расцвела. Митя съел несколько картошек и собрался уходить. Аня взяла салфетку и вытерла у него с носа ободок от стакана с кислым молоком. Когда Митя ушел, я еще раз посмотрел, как она расцвела.
— Почему не слушаешься маму? — спросила Аня.
— И вы меня не понимаете, — загрустил я.
— Ну что ж, — начала она оправдываться, — я даже свою дочку не могу понять.
— Мама, перестань! — закричала Натка.
Назавтра я проснулся от страшного сна и вскочил, жмурясь от яркого в окне солнца. Мне приснилось, будто я на кладбище у папы — у него такие же цветы, как у мамы в саду распустились, а я прошел дальше и ставлю два надгробных памятника. Надписей на камнях нет, но я тут сердцем почувствовал, что один из них поставил самому себе; у меня все внутри онемело, а потом еще подумал — кому же второй памятник?..
Оделся и скорее на кухню. На газовой плите из чайника струя пара под потолок. Прежде чем подбежала Натка, я повернул краник на плите. В окне качаются голые деревья — на улице гуляет ветер. У соседей на огороде еще с осени стоит бурьян, высох и на ветру звенит — слышно через двойные рамы. За бурьяном кирпичный дом с трещиной в стене, и окно разбито.
