– А почему вы спрашиваете, мадам Дюблан?
– Потому что если вы учитесь на медицинском факультете или, еще того лучше, на ветеринарном, меня бы это очень устроило: мой кот заболел, он совсем не встает.
– Увы, мадам Дюблан, я бы рад вам помочь, но я учусь на бухгалтера.
Я уж решил, что отделался, однако мадам Дюблан тотчас ответила:
– Как жаль! - при этом вид у нее был задумчивый, и ее поведение меня встревожило.
– Что-нибудь еще, мадам Дюблан?
– Вам не трудно было бы все-таки взглянуть на моего бедного котика?
Не дожидаясь ответа, мамаша Дюблан хватает меня за руку и тащит к себе; там она, словно желая меня успокоить, шепчет, что лучше разговаривать здесь, а не в коридоре, - в ее доме и у стен есть уши. Правда, эти слова вряд ли могут успокоить, как раз наоборот.
Комната мадам Дюблан похожа на мою, правда, с той существенной разницей, что в ней есть мебель, а рядом - ванная. В кресле дремлет большой серый кот, он выглядит не более сытым, чем я, - впрочем, сейчас мне не до комментариев.
– Слушайте, мой милый, - говорит хозяйка, запирая дверь. - Мне наплевать, что вы там учите, бухгалтерию или алгебру, я таких студентов, слава богу, навидалась у себя в доме, и некоторые из них исчезли, даже не забрав свои пожитки. Вы-то мне как раз очень нравитесь, но я не хочу неприятностей с полицией, а тем более с милиционерами.
У меня екнуло сердце, в желудке закололо, как будто кто-то затеял там игру в микадо.
– Почему вы мне это говорите, мадам Дюблан? - пролепетал я.
– Да потому, что я не вижу, чтоб вы очень уж прилежно учились; сдается мне, вы прогуливаете все лекции подряд. И потом, ваш младший брат то и дело захаживает к вам вместе с другими вашими приятелями, а они сильно смахивают на террористов; вот я вам и говорю, что мне неприятности не нужны.
Мне не терпелось разузнать у мамаши Дюблан, как она понимает терроризм. Осторожность требовала, чтобы я смолчал и не усугублял ее подозрения на мой счет, но я все же не смог побороть искушение.
– Я думаю, что настоящие террористы - это нацисты и наши милиционеры. Мои товарищи и я, мадам Дюблан, между нами говоря, всего лишь студенты, мечтающие о мирной жизни.
– Да я и сама жду не дождусь мира, но для начала мне нужен мир в собственном доме! Так вот, первым делом, мой мальчик, если тебе это не слишком трудно, не вздумай больше вести такие разговоры под моей крышей. Мне милиционеры ничего плохого не сделали. И когда я встречаю их на улицах, то вижу, что они хорошо одеты, очень вежливы и прекрасно образованны, чего не скажешь о многих других здесь, в городе, совсем не скажешь - надеюсь, тебе понятно, кого я имею в виду. И у себя в доме я не желаю никаких историй.
– Хорошо, мадам Дюблан, - ответил я, вконец подавленный.
– Только не приписывайте мне того, чего я не говорила. Я согласна, что в наше время такие науки, каким обучаетесь вы и ваши товарищи, требуют определенной веры в будущее и даже определенной храбрости, но я бы предпочла, чтобы эти занятия проходили подальше от моего дома… Вам всё понятно?
– Вы хотите, чтобы я съехал, мадам Дюблан?
– Пока вы платите за квартиру, у меня нет причин вам отказывать, но уж будьте любезны не приводить сюда своих друзей готовить… домашние задания. Постарайтесь выглядеть безобидным молодым человеком. Так оно будет лучше и для меня, и для вас тоже. Ну вот, это всё!
Мамаша Дюблан подмигнула мне и попросила, опять же из соображений безопасности, выйти на улицу через дверь ее квартиры. Я попрощался и рванул в кафе, к братишке, который наверняка уже злился, думая, что я его надул.
Войдя в кафе, я увидел его за чашкой кофе в обществе Софи. То есть кофе-то он пил не настоящий, зато Софи была всамделишная. Она не заметила, как я покраснел, подходя к ним, или мне показалось, что не заметила, но на всякий случай я объяснил, что опаздывал и пришлось мчаться со всех ног. Братишке было явно на это наплевать. Софи поднялась, чтобы оставить нас вдвоем, но Клод предложил ей посидеть с нами. Его инициатива лишила нас встречи наедине, но, признаюсь, я и не думал на него за это сердиться.
А Софи обрадовалась приглашению. Ее жизнь связной была не такой уж веселой. Ей, как и мне, приходилось выдавать себя за студентку перед своей квартирной хозяйкой. С утра пораньше она уходила из комнаты, которую снимала в доме на Мощеном откосе, и возвращалась только поздно вечером, стараясь ничем не обнаружить свой истинный род занятий. В те дни, когда ей не приходилось вести слежку или перевозить оружие, она бродила по улицам до самого вечера, чтобы можно было наконец вернуться домой. Зимой это было особенно тягостно. Единственные минуты передышки случались только в баре, куда она заходила погреться. Но и там она не могла сидеть слишком долго, это было опасно. Молоденькая женщина, красивая и одинокая, легко привлекала внимание.
По средам она позволяла себе сходить в кино, а по воскресеньям пересказывала нам увиденный фильм. Вернее, первые тридцать минут фильма, так как потом, еще перед антрактом, она обычно засыпала, убаюканная теплом зала.
Я до сих пор не знаю, был ли предел ее мужеству; знаю только, что она была очень красива, что за ее улыбку можно было душу продать и что она не терялась ни при каких обстоятельствах. Если после всего сказанного мне не простят, что я краснел в ее присутствии, значит, мир действительно очень несправедлив.
– На прошлой неделе со мной такое случилось!… - сказала она, приглаживая свои длинные волосы.
Разумеется, мы с братом и не подумали прервать ее.
– Что с вами, мальчики? Вы онемели?
– Нет-нет, давай рассказывай, - ответил брат с блаженной улыбкой.
Софи удивленно взглянула на него, потом на меня и продолжила:
– Я ехала в Кармо, везла Эмилю три автомата. Шарль уложил их в чемодан, и он получился довольно-таки тяжелым. Ну вот, сажусь я в поезд на тулузском вокзале, открываю дверь своего купе и… наталкиваюсь на восьмерых жандармов! Я быстренько пячусь назад, стараясь не привлечь их внимания, но не тут-то было - один из них встает и предлагает мне местечко рядом с ними: они, мол, готовы подвинуться. А другой уже тянет руку к моему чемодану: давайте я вам помогу. Что бы вы сделали на моем месте?
– Ну… я бы взмолился Господу, чтобы они расстреляли меня прямо там! - отвечает мой братишка.
И добавляет:
– А чего ждать? Уж попался, так терпи, куда деваться!
– Верно говоришь, попался, так терпи, вот я и стерпела. Они взяли чемодан и положили его под скамью, мне под ноги. Поезд тронулся, и мы очень мило проболтали до самого Кармо. Но погодите, это еще не всё!
Мне кажется, если бы Софи в эту минуту сказала мне: "Жанно, я готова тебя поцеловать, если ты сменишь этот ужасный цвет волос на другой", я бы не только не обиделся, но тут же помчался бы красить волосы. Увы, об этом речь не зашла, я так и остался рыжим, а Софи продолжила свой захватывающий рассказ:
– Итак, поезд прибывает на вокзал Кармо, и тут бац! - проверка багажа! Смотрю в окно и вижу, как немцы потрошат чемоданы на перроне; ну все, думаю, на этот раз я действительно влипла!
– Да, но ты здесь, с нами! - осмеливается прервать ее Клод, макая палец, за неимением кусочка сахара, в остатки кофе на дне чашки.
– Жандармы хохочут при виде моей испуганной физиономии, похлопывая меня по плечу, и обещают проводить до самого выхода с вокзала. А их бригадир, видя мое удивление, добавляет, что пусть уж лучше такая девушка, как я, полакомится окороками и колбасами, набитыми в мой чемодан, чем эта солдатня из вермахта. Ну, что скажете, потрясающая история? - заключает Софи, разразившись хохотом.
Нас от этой истории прямо-таки в жар бросило, но наша подружка смотрит так весело, что мы счастливы - счастливы просто оттого, что сидим рядом с ней. Как будто все случившееся и впрямь только детская игра, в которой ее могли прекраснейшим образом расстрелять, притом на самом деле, всерьез.
В тот год Софи исполнилось семнадцать лет. Вначале ее отец, шахтер из Кармо, не очень-то приветствовал ее вступление в бригаду. Когда Ян принял ее в наши ряды, он даже пришел к нему и устроил небольшой скандал. Но отец Софи и сам вступил в Сопротивление в первые же дни, так что ему трудновато было отговорить дочь следовать его примеру. И с Яном он ругался больше для проформы.
– Погодите, самое интересное еще впереди, - говорит Софи, смеясь еще звонче.
И мы с Клодом слушаем продолжение рассказа, как зачарованные.
– На вокзале Эмиль ждет меня в конце платформы и вдруг видит, как я иду в окружении восьми жандармов, а один из них тащит мой чемоданище с автоматами. Представляете себе лицо Эмиля в этот момент?
– Ну, и как он среагировал?
– Я начала еще издали махать ему и кричать: "Привет, дорогой!", а потом буквально кинулась ему на шею, чтобы он не пустился наутек. Жандармы вручили ему мой багаж и отбыли, пожелав нам приятного дня. Я думаю, Эмиль до сих пор дрожит, вспоминая эту сцену.
