– Сотрудники одной фирмы устроили корпоративную вечеринку для детей, представляешь. – сказала она, застегивая на себе комбинезон Микки. – Представляешь себе, что за говно у них в голове будет с ранних лет, а?
– Да плевать, – огрызнулся я, сидя с карандашом на кухне. – Туда им и дорога. Какие родители, такие и они. Пусть все сгорит на хер…
– Сразу видно, что ты не думаешь о будущем, – сказала она спокойно, шнуруя ботинки.
– А-а, – протянул я.
– Прошу тебя, – сказала она, – не нужно думать «ага, началось». Ничего не началось. Я не думаю о детях. Тем более с тобой, милый.
– Угу, – сказал я и почувствовал облегчение. – Ну и чего ты туда идешь?
– Нам нужны деньги на кое-какую аппаратуру, – объяснила она, присев рядом. – Пора начинать следить за нашим боссом. Делать снимки на память и все такое. Впрочем, тебя это пока не касается. Пиши сценарий. Получается?
– Получается, – кивнул я. – Какое-то говно. А так, чтобы что-то хорошее, ни хрена не получается.
Она посмеялась и пошла на вечеринку. А я остался писать сценарий. Хорошо хоть Белоснежка, сучка этакая, не проболталась, что я ее выгуливал. Ох… Я вздыхаю и записываю в тетрадь.
Что такое идеальная книга? То, что пишешь всегда, но никогда не напишешь. Идеал недостижим. Но ты стремишься вперед, как античный герой, который никогда не догонит черепаху, потому что перед ним всегда будет половина пути. Тем не менее смысл всей так называемой литературной деятельности человечества – сократить разрыв между сделанным и идеалом до тончайшей щели. Может быть, это смысл всей деятельности человечества вообще?
Подумав, добавляю.
Одна из плохих черт современной прозы – попытка философствования. Это даже не то, чтобы скучно (хотя скучно), но это и не эффективно; хочешь сделать человека лучше, расскажи ему историю о том, как человек стал лучше. ПОКАЖИ ее; а от того, что ты будешь талдычить – стань лучше стань лучше, – ни хрена не изменится. Как ни парадоксально на первый взгляд, учит и меняет мир к лучшемусюжетная развлекательная проза. Как в нашем парке: малыши, представление начинается!
Делаю из этого прямую речь и подписываю абзац. Потом зачеркиваю все это и начинаю сначала. Пишу до утра и, отвалившись от стола, моргаю и ставлю подпись: © Крошка Енот.
27
Щелк!
– Ой, что это, дядя Снуппи?
– Подержи, малышка, в руке эту штуку. Видишь, какая она…
– Да-а, а что мне за это будет, Снуппи? Ты опять не подаришь мне то, что обещал? Мне все это надоело! Если ты хоть еще раз меня обманешь, Снуппи, я пойду и все расскажу маме!
– Но де..
Щелк!
– Детка, ты слышишь какой-то шум?
– Нет, Снуппи, не слышу. Фу, противно! Ты весь в поту! Не рассчитывай, что ты потрешь меня там снова, если не дашь сначала то, что обещал!
– Ах, да. Да, конечно. Конечно-конечно, моя сладенькая. Ну, вот тебе. На.
– Пять, шесть…
– Десять бумажек. Десять бумажечек, милая. Хи-хи. Вот так вот. Все как тебе обещал твой маленький дурачок Снуппи.
Щелк!
– Ч-черт. Ты уверена, что мне показалось снова?
– Ну, конечно, Снуппи. Ты такой трус. Хотя я тебя понимаю. Говорят, таких, как ты, в тюрьме ловят и…
– Что? Аха-ха, глупышка. Кстати…
– Даже не думай, Снуппи, понял?! Все как мы договаривались, но не больше.
– Конечно-конечно, малыш!
Директор в костюме Снуппи – мы проследили, настоящий Снуппи болен и валяется дома с фальшивым гриппом, а на деле с чуть более сильным, чем обычно, похмельем – лапает девчонку лет одиннадцати в углу «Леса Иванушки». Это такой темный павильон с искусственными елками из ядовито-зеленой пластмассы, старых зеленоватых ковров, которые мы по всем помойкам собирали, и большой лужей в очень мелком жестяном бассейне. Он, по идее, символизирует болотце на опушке леса. В павильоне всегда пахнет сыростью, поэтому популярностью он не пользуется. Тем не менее наш всегда практичный директор его не закрывал, и теперь мы с Матушкой Енотихой понимаем почему. Мы переглядываемся, и Лена поправляет камеру. На объективе специальная затемняющая пленка. Щелк! Из-за шума на аттракционах мы можем не то что фотографировать, а даже переговариваться негромко. Правда, мы не рискуем и сидим тайком на верхнем ярусе павильона, скрючившись, как два плода в утробе Великой Матери Извращений. О, Кибела… Директор, ну, то есть директор в костюме Снуппи, лапает девочку в платьице – поскуливает. Слава всем собачьим богам, наш фальшивый Снуппи не напялил голову. Поэтому на фото хорошо будет видно, что это директор. Настоящий Бизнесмен, Опора Государства, Семьи и Общества.
– В следующий раз хочу в два раза больше! – говорит юная вымогательница, уже сообразившая, что к чему.
– М-м-м-м, – скулит директор, – конечно, малыш, конечно.
– В два раза больше она обойдется ему в десять раз дешевле самой страшной городской проститутки, – шепчет мне Лена, – а уж малолетка в борделе стоит… Да мелкая дура даже не подозревает, что оказывает ему услугу в сотни раз ниже ее себестоимо…
– Слушай, – шепчу я, – откуда ты знаешь?! Ну, про цены на проституток! Ты что их, снимала?!
– Нет, конечно, милый, – улыбается она.
– Ага, – успокаиваюсь я. И тут же врубаюсь. – То есть ты была проституткой?! Раз ты не снимала, значит, снимали тебя?
– Не беспокойся, – шепчет она яростно, – небольшой эксперимент. Пару раз, и то по личной инициативе. Были финансовые проблемы, которые хотелось побыстрее решить. Утешься тем, что брала недорого. А теперь подержи камеру, я поищу другой ракурс.
– Ок, – говорю я, – постарайся снять самый финал.
– Да, детка, – сипит директор, – вот так, вот так, о… А теперь давай. Давай же. Помоги папочке. Помоги песику.
– Держи, – протягиваю я фотоаппарат Лене, и она снимает с самого верха.
– Ооо-т-так-от, – говорит директор, – ооот-так-от, сучка.
И тут становится понятно, что «папочка» и «песик» не больше, чем игра, а Настоящее – вот оно, и, не будь риска попасться, он бы не раздумывая свернул девчонке в этот момент шею. Она это чувствует, и из маленькой капризной дряни, вымогающей из старичка рублик-другой за потрогать, превращается в напуганного ребенка.
Мы с Леной лежим не в силах шевельнуться. В павильоне явственно пахнет Злом.
28
– Да он маньяк! – говорю я Лене вечером, закурив на балконе. – Натуральный, чтоб его, маньяк. Что будем делать с этим придурком? Может, все-таки подбросим пленку в полицию?
– Что это нам даст? – спрашивает она. – Ну, посадят его…
– Неужели мы не сможем отхватить аттракционы после того, как его посадят? – вслух думаю я.
– Конечно, нет, – заверяет меня Лена. – На пирог слетится столько едоков, что тебя сожрут вместе с угощением. Поэтому случайности нужно исключить. Я нашла девчонку и представилась сотрудницей органов социальной опеки. Семья там не то чтобы неблагополучная, но близко к тому. Она сначала упрямилась, но я сказала, что она не одна такая. И что ее за соучастие посадят в колонию для несовершеннолетних.
– Взяла на пушку.
– Взяла на пушку. Она разревелась и все рассказала. Я побеседовала с ней. Записала на диктофон. Будешь слушать?
– Нет, – быстро говорю я.
– Он ее совратил, приручил к деньгам. Мелкие угрозы, лесть, давление. В общем, полный набор. За такое ему двадцать пять лет светит. Как минимум.
– Но он их не получит.
– Да, – говорит она, – наверняка не получит. Это не в наших интересах.
– Мы пособники зла.
– Мы просто пытаемся вытащить себя из нищеты и разрушить неблагоприятную атмосферу, в которой оказались в силу не зависящих от нас обстоятельств.
– Ты говоришь прямо как сотрудница органов социальной опеки, – улыбаюсь я.
– Так я такой и была несколько часов назад, – улыбается Лена.
