…16 сентября 1991 года он пришел вечером, и, еще не разоблачившись, достал из кармана на груди сложенный вчетверо лист. Протянул и сказал: «Может, вам пригодится в вашем творчестве?!»
Почему-то мы сразу поняли, что это донос. Но это оказался черновик доноса. Видимо, автор мучительно искал, как уйти от ябедной пластики, чтоб произвести на нас пристойное впечатление. Это было сообщение о семье доцента П. «Вместо того чтобы одуматься и заработать на достойную кооперативную квартиру, они целыми вечерами обсуждают и осуждают советскую власть, якобы ничего не делающую для населения. А ведь при их необыкновенных способностях, каким-то чудом помещенных в их узкие мировоззренческие головы, они могли бы иметь и машину, и дачу, если бы не тратили время на вредные разговоры». Стояла дата: 1983 год. Мы спросили:
— А нет ли чего посвежее почитать?
— Нет, больше ничего нет, — широко, по-японски, улыбаясь, ответил он. — Даже это я не перевел в беловик и не отправил.
— Почему?
— Да как-то… Противоречило это моей сути.
Для нас это была совсем новая ситуация. Одна из примет перестройки — может быть, хороших. Мы торжественно положили бумажку на диван, и сразу же на нее села Мурка. Она думала: «Опробуем насчет удобств. Жизнь очень, очень трудная, нужно каждую подвернувшуюся секунду отдыхать». Роман сказал:
— Смотрите, Нина: ваша кошка села на мой доносик.
По ласковому «доносик» сразу стало понятно, что беловик был отправлен (и еще много беловиков). Но другие сексоты вообще и так не признались. Одному мы, неизвестно как набравшись духа, в лицо говорили, что он донес то-то и то-то. Заливаясь слезами, он от нас убежал, ни в чем не признавшись. Потом гордился, наверное, собой. Но никому из знакомых не сказал, что у Горлановой и Букура мания преследования. Зато когда мы рассказывали о нем направо и налево, то получали в ответ удивление:
— Все давно знают, что он со студенческих лет постукивает, одни вы как дураки…
Мы были не дураки, мы не хотели всех подозревать. А после этой истории, году так в 1989-м, кажется, так «поумнели», что… В общем, к нам в квартиру позвонили. На площадке стоял мальчик лет тринадцати:
— Вам цветочек!
В руках у него был букет роз. А мы не взяли: решили, что КГБ отравленные цветы прислало. Потом оказалось, что это поклонник старшей дочери прислал — хотел романтики. А вышло…
На днях снова позвонила Елена Климентьевна:
— Сквозняк в грозу так опасен: молния может пройти ионизированным шнуром — войдет в форточку, пройдет через комнату и ударит в батарею! У вас окна все закрыты?
Окна закрыли. Спасибо за заботу. Что слышно о Роме?
— Рома женился на еврейке. Теперь он в безопасности. Но вы все равно молитесь за него! Я прошу.
Достоевский говорил, что писатели должны отвечать за все человечество. Он и в тюрьме отсидел… А нам — всего лишь молиться за бывшего стукача предлагают. Но что, если позвонят матери десяти других и попросят, чтоб мы возносили за них молитвы?
ВБ
Какие-то дети, дети все, дети… Евдокия стряхнула сон. Ночной звонок в дверь воспринимается как мировая катастрофа. Такое ощущение: пока ты спала, все начало рассыпаться, а застыло только потому, что успела проснуться. Спокойно, сказала она себе, муж в санатории, кто бы это мог быть? Евдокия, полная, но легкая, всплыла над двуспальным ложем и заперемещалась к двери. Халат ее — совершенно заковыристой расцветки — то в одном месте обнимал округлость, то в другом… И она уже в горле перебирала регистры: каким голосом заговорить с тем, кто стоит на лестнице. Посмотрела в глазок и увидела сосредоточенное лицо Юрия Чухнюка… или он Чухняк?.. Бывший ученик их гимназии, но в его классе она не вела литературу! Евдокия настолько не представляла, что ему здесь и сейчас — в полпервого ночи — нужно, что растерялась, все регистры потерялись, и она спросила никаким голосом:
— Вы к кому?
— Евдокия, извините, Александровна, мне срочно… поговорить с вами, проконсультироваться!
К ней еще никто не являлся за консультациями в такое время. Заинтересованная, она открыла дверь. «Милый мальчик, ты так молод, так светла твоя улыбка…»
— Евдокия… Александровна! Что такое «высота безысходности»?
Спрашивая ее, он как-то быковато-мрачно на нее посмотрел.
— Наверное, от этого зависит ваша жизнь, что вы примчались для консультации в полночь, Юрий?! — Говоря это, Евдокия машинально защитилась халатом: запахнулась им до скрипучей тугости.
— От меня сегодня ушла жена. — Юрий громко задышал, очевидно, прокручивая перед собой происшедшее.
— Это свойство жен. Иногда они уходят, Юрий.
Он хотел сказать, что «иногда» — это не то же самое, что «сейчас», но посмотрел на халат, распираемый могучим давлением, и ответил так:
— У вас училась Люба Заренко. Она твердила мне два года… Вы их учили, что должна быть высота безысходности! А сегодня она ушла от меня. Так вот… может, вы мне сейчас скажете, что это такое — высота безысходности?
В это время выскочила из детской Кролик — ей было до всего дело в полночный час. Как и самой Евдокии, когда ей было семнадцать лет. При виде томно-мрачного Юрия дочь протерла глаза и строго спросила:
— А жена во сколько ушла от вас?
Ответил им человек, у которого, когда ушла жена, словно половина тела отпала, поэтому он все время проверял, на месте ли оставшиеся части; например, под видом поправки галстука щупал, тут ли шея.
— Люба (вдох) ушла (выдох) в десять часов (вдох) тринадцать минут (выдох) утра!
— Кроличек, иди-ка ты спать! — посоветовала Евдокия.
Но Кролик не ушла. А в коридор вышла еще и кошка.
— Вот и Мусе любопытно, — сказала Кролик.
— Вся кошка состоит из шерсти и любопытства, — зевнула Евдокия.
Кролик поняла, что мать зевает намеренно, и сказала Юрию:
— Жена уже не вернется, у нее теперь другие циклы работают, — туманно, но в то же время по-подростковому жестко объясняла она. — Вы завтра с утра должны искать другую жену! Да когда найдете, в первую очередь спросите, не училась ли она у моей мамы по литературе. Если и вторая училась у маменьки, то бегите от нее изо всех сил…
Напрасно Кролик старалась: мрачный Юрий был в таком горе, в таком… Он, кажется, даже не замечал, какого он пола.
— Так что же это такое — высота безысходности?
Евдокия нервно заколыхалась:
— Язык культуры нужно долго осваивать. Вот если бы вы учились у меня в классе, а потом…
— Спалить бы такую культуру, — по-хамски оборвал незваный гость Евдокию, а про себя добавил: «А тебя взорвать, отравить и повесить», — повернулся и огромными прыжками улетел вниз по лестнице.
Евдокия покачала большой красивой головой:
— Ужасно тонка у нас в России пленка культуры. Вот-вот прорвется. А ты, Кроличек, иди спать, простудишься. Завтра экзамен! Или тапочки, или в постель.
— Не ты ли, мама, эту пленку истончаешь! Почему ты не говоришь в гимназии просто, что нужны дом, семья, дети? У тебя ведь все это есть!
Евдокия, чтобы не выглядело демонстративно, зевнула не размыкая рта и сказала: мол, папа, бедный, в Ключах там скучает один.
— Папе ты никогда не говорила про высоту безысходности, а все: да, милый, хорошо, милый!
— Есть искусство — и есть жизнь. Какая ты все-таки дремуче-первобытная еще…
— Мама, почему ты визжишь и топаешь ногами!
— Я? Ну а где мы находимся в конце концов?
— Где же?
— В России. У Достоевского вообще сплошь одни скандалы…
— Мам, у Толстого не одни скандалы, а он тоже не во Франции жил.
Евдокия поймала себя на том, что закуривает третью сигарету. Итак, Кролик не против культуры, а против людей, паразитирующих на культуре. Она потом сама не могла понять, как у нее получился такой вывод.
— Мама, ты хотя бы вспоминаешь иногда, как твой первый муж утонул в Байкале?
— Я тут ни при чем. Байкал пьяных не любит.
— Байкал пьяных не любит… А долго ли ты сама пробыла тогда на высоте безысходности? Ты через месяц вышла замуж за папу!
— У тебя, дочка, нет широты мышления, тонкости. Да. Это я упустила. Прости. У папы мне понравился номер машины: 906. Если перевернуть, то получится то же самое число. Ты же знаешь, как я внимательна к числам, как много значения им придаю… Ждать было нельзя!
Евдокия увидела, что в пепельнице полно окурков. А дочь все не унималась:
— Ты мне объясняла сто раз: Икар упал, а люди не заметили его подвига — желания летать! Один пашет землю, все своими делами занимаются, а Икар только ножкой булькнул… Ты очень стремишься быть замеченной. Но разве можно — любой ценой?! Детям морочить головы… А сама ты хоть минуту пробыла на высоте безысходности?
— Еще раз скажешь про высоту — и получишь в умный лоб, Кроличек!
— Все поняла. Теперь сокращу до ВБ. У Икара — ВБ. Но люди имели право заниматься своими делами, я думаю… Но ты не ответила мне про себя — была хоть минуту на?..
