— А твоя подружка, какая она?
— У меня никого нет, — говорю я.
— Никого? Ну, это не жизнь.
Я жил. Значит, это была все-таки жизнь. Но у людей бывает разная манера выражаться. Больше он со мной не говорил об этом, этот Люсьен. Даже стал как — то немного холоднее ко мне относиться. Или мне так просто показалось. Но однажды он подходит ко мне и говорит:
— Слушай. Так дальше продолжаться не может. Мужчина без подружки, знаешь, что я тебе скажу, у меня от этого просто душа болит.
В общем, альтруизм.
— У меня для тебя кто-то есть. Как ты?
— Очень любезно с твоей стороны.
В шесть часов мы выходим.
— Ну так что, пошли?
— С удовольствием.
Спускаемся в метро.
— Слушай, — говорит Люсьен, — я должен тебе сказать, это не потаскуха какая-нибудь. Так что отнесись к ней уважительно. Как придем, сразу ее за задницу не хватай. Потихоньку-полегоньку, но напористо — вот мой метод. Но женщина, я тебе, старик, скажу, я сам уже несколько лет описываю вокруг нее круги и ничего не получается. Я не в ее вкусе. О! Это женщина разборчивая.
Это меня раззадорило. Мы пришли в одно кафе на улице Реомюр.
— А, Роза! Ты позволишь? Я с другом, Мажи его зовут, Эмиль, Эмиль Мажи.
Мы сели. Это была красивая женщина средних лет (вот еще один оборот речи, который ни о чем не говорит; средних между чем и чем?), в общем, красивая женщина, не очень молодая, крепкая, с крупной головой, волосы черные, гладко зачесанные, один зуб золотой, щеки круглые — короче, аппетитный ломоть хлеба с маслом. И уже три блюдечка на столе — от трех рюмок. Она ничего не говорила. Какая-то странноватая манера смотреть на людей. Люсьен мило шутил, но его слова звучали немного фальшиво.
— Ну ладно, мои голубки, — сказал он наконец, — вы меня извините, мне надо зайти кое-куда здесь в квартале. Я скоро вернусь.
— Не потеряйся, — сказала она.
Но сказала не очень любезно. И замолчала. В кафе было оживленно. Народ шумел, позвякивала касса. Я начал немного нервничать.
— Вам здесь ничего, такая жара?
Был июль месяц.
— Мне? — спросила она. — Мне без разницы.
Без разницы, так без разницы.
— Эта красная шерстяная кофта вам очень идет.
Она почти улыбнулась. О! Уж эти женщины!
Я осмелился предложить:
— Может, сходим в кино?
— А что там делать?
Вот ведь незадача какая.
— Вы живете в этом квартале?
Время шло.
— А Люсьен? — сказала она наконец, гася сигарету в блюдце.
Я ханжеским тоном:
— Интересно, где это он разгуливает.
— Интересно, где это он разгуливает, — повторила она, подражая моей интонации. — А вы, я смотрю, прекрасная парочка мерзавцев.
— Это в связи с чем?
Надеюсь, я произнес это совершенно хладнокровно.
— Он хочет бросить меня, да?
— Кто?
— И нашел вас, чтобы заменить его?
Она говорила совершенно спокойно, не суетясь, роняя слова прямо перед собой. Ее невозмутимый голос падал, как большая складка занавеса.
— Мог бы подыскать что-нибудь получше.
Я не очень хорошо понимал.
— Ну да ладно.
Она вздохнула. Потом позвала:
— Гарсон!
Подошел официант. Я был ошеломлен.
— Ну! — сказала она. — Может, вы думаете, что я должна платить?
Я поспешил расплатиться. Оставил довольно много на чай. Она встала. Я спрашивал себя…
— Ладно, — сказала она, — у вас, я смотрю, зад в порядке.
— У меня?
— Это позволяет надеяться, что у вас хорошо получится.
Вот.
А свадьба моей сестры и сопутствующие ей перипетии, это произошло чуть позже. Я как-то упомянул о них в разговоре с Розой.
— В доме, где я живу, есть комната, — сказала она. — На четвертом этаже. Ты мог бы занять ее.
— Но…
— Это было бы удобно. Меня бы это устроило.
Вот так. К тому же мне это обещало некоторую экономию. До этого каждый раз приходилось идти в гостиницу. Каждый раз — двадцать пять или тридцать франков. Плюс чаевые. Я говорил себе: «Эмиль, ты занимаешься любовью не по средствам».
Пока что я писал довольно медленно. И события догнали меня. К тому же я и не хочу писать слишком быстро. Я хочу взвешивать свои слова. Хочу понять, что я пишу. Я все-таки надеялся закончить еще до начала процесса. Этого процесса, который, в общем… И вот процесс уже начался. Правда, это мой адвокат говорил мне, что он ни за что не состоится раньше апреля. А потом его перенесли на более ранний срок, не знаю почему. Газеты опять заговорили об этом деле. Я получил повестку. И по этой же причине — отпуск. Господин Маршандо, директор, сказал мне несколько теплых слов.
— Не унывай, мой дорогой Мажи. Не падай духом. Это тяжкое испытание, но я знаю, что вы достойно выдержите его.
— Надеюсь, господин Маршандо.
— Будем надеяться, что на этот раз правосудие будет строгим.
— Будем надеяться, господин Маршандо.
Одним словом, я предстал перед судом. Как свидетель. Самый важный свидетель, как писали об этом газеты. Я считаю, что мне удалось хорошо изложить дело. Я вырезал заметку из «Пари суар». Конечно, там все немного подправлено. Резюме.
ВЫРЕЗКА ИЗ ГАЗЕТЫ «ПАРИ СУАР»
После судебного следователя пред нами появился Эмиль Мажи, муж жертвы, единственный непосредственный свидетель драмы. Это человек среднего роста, худощавый, с залысинами на лбу. Скромно одетый. Тип мелкого чиновника, пунктуального и добропорядочного, у которого явно не укладывается в голове драма, в которую его втянула порой так слепо разящая своих жертв судьба. После нескольких утешительных фраз председатель суда Суше приглашает его дать показания.
МАЖИ: Женился я пять лет назад, и мы с женой всегда жили душа в душу. Она была образцовой супругой, и я смею сказать, что в этом отношении мне всегда удавалось быть достойным ее.
ОБВИНЯЕМЫЙ: Ложь!
ПРЕДСЕДАТЕЛЬ: Тихо. Вы будете говорить, когда наступит ваша очередь.
МАЖИ: Наше счастье было безоблачным. Оно длилось до того дня, когда Дюгомье начал увиваться за моей женой.
ПРЕДСЕДАТЕЛЬ: Обвиняемый был другом детства вашей супруги?
МАЖИ: Это верно. Его семья и семья моей жены дружили. Потом он уехал в Индокитай. А когда вернулся, заявился к родителям моей жены. И они, не подозревая, что из этого может выйти, дали ему адрес моей жены. И он сразу пришел, чтобы повидать ее.
ПРЕДСЕДАТЕЛЬ: Значит, инициатива этого сближения исходила от него?
МАЖИ: Да, это так.
ПРЕДСЕДАТЕЛЬ: Такая торопливость не показалась вам подозрительной?
МАЖИ: Как человек честный, господин председатель, я слишком часто склонен верить в честность других. К тому же я бы испытывал угрызения совести, если бы стал препятствовать этой дружбе детства. Некоторое время спустя я заметил, что Дюгомье влюблен в мою жену, но я доверял ей. Да и ему тоже, смею сказать, доверял. Он завоевал мое доверие своими уверениями в дружбе. Но это доверие не было оправдано. Моя служба в министерстве предполагала, что меня не было дома в течение определенного времени. Дюгомье воспользовался этим и стал навещать мою жену все чаще и чаще. Наша семья, такая дружная…
ОБВИНЯЕМЫЙ: Вы ей изменяли…
ПРОКУРОР: Здесь речь идет о вас, Дюгомье, а не о Мажи. Однако я хочу обратить внимание присутствующих на то, что у нас нет никаких оснований предполагать, что свидетель когда-либо изменял своей жене.
МАЖИ: Нельзя было не заметить, что моя жена утратила душевное равновесие, стала нервной. Один раз, поскольку у меня заболели зубы, я отпросился из министерства днем и вернулся домой. И там застал их обоих в моей собственной спальне, в моей собственной постели, в двух шагах от моей маленькой дочери, которая спала в соседней комнате.
ПРЕДСЕДАТЕЛЬ: И что вы тогда сделали?
МАЖИ: Подавив свой гнев, я ограничился тем, что выгнал подлеца.
ОБВИНЯЕМЫЙ: Это вы подлец! А случай с бумажником?
ПРЕДСЕДАТЕЛЬ: Я в последний раз прошу вас, Дюгомье, подождать до окончания свидетельских показаний.
МАЖИ: Что касается моей жены, то она выразила мне такое сожаление, так раскаивалась в своем проступке, что я решил простить ее. Она поклялась мне, что больше никогда не увидит своего совратителя. Однако несколько недель спустя она сообщила мне, что Дюгомье опять приходил и опять приставал к ней. Тогда я пошел к нему домой и потребовал от него, чтобы он прекратил свои домогательства. И он дал мне самые решительные заверения.
Обвиняемый пытается снова дерзко прервать слушание дела, но председатель резко одергивает его.
МАЖИ: По прошествии некоторого времени однажды вечером моя жена, рыдая, рассказала мне, что Дюгомье опять приходил в мой дом и умолял ее возобновить их связь, а когда она отказала ему, стал угрожать ей.
АДВОКАТ ЛОЖЕН (защита): Почему рыдая?
МАЖИ: Я предполагаю, что она боялась, что уступит снова. Или, может, она испугалась его угроз. Она знала необузданный характер Дюгомье. Тогда я посоветовал ей самой написать ему письмо, чтобы она в нем категорично подтвердила свое желание больше никогда с ним не встречаться.
