— А почему вы стали сотрудничать с японцами?
— Как и большинство членов Макапили, я стал сотрудничать с японцами, потому что они обещали перемены. Ведь американцы ничего не изменили на Филиппинах: как были мы нищими, так ими и остались.
— Но разве не появились у нас школы, больницы, современные дороги?
— В городе — да. Но посмотрите, что делается в провинции. Наверняка вам часто приходится бывать в деревнях. Да что в деревнях! Возьмите маленькие городишки, там, как правило, вы увидите старую церковь, старое здание муниципалитета, построенные еще во времена испанцев, два-три особняка, где живут богатые семьи, которым обычно и принадлежит все в округе. Деревни же — это всего-навсего маленькая часовенка да горстка хижин, крытых пальмовыми листьями. Ни электричества, ни водопровода, ни дорог. Лишь тропинки, протоптанные босоногими крестьянами. Воду для питья и для приготовления пищи берут в реке, там же, где стирают белье.
Магат слушал с явным интересом, и Андрес продолжал изливать накопившуюся в душе горечь:
— А какие унижения мы испытывали перед войной! Вы, кажется, тоже выходец из крестьян. Тогда вам непременно случалось быть свидетелем низости констеблей из констабулярии, которые время от времени появлялись в поисках какого-нибудь беглого бандита. В каждом крестьянине они видели соучастника преступлений. Бывало, врывались в первый попавшийся дом, учиняли обыск, избивали ни в чем не повинных людей, крушили утварь, мародерствовали, забирая даже свиней и кур. А бывало и так, что поиски преступника служили лишь поводом для грабежа. У кого же мог искать защиты бедный крестьянин, если сами блюстители закона и порядка творили беззаконие?
— Следовательно, — допытывался Магат, — вы встали на сторону японцев только потому, что вас возмущали порядки, царившие при американцах?
— Если хотите, да. Именно из-за этих вопиющих унижений, — ответил Андрес, слегка повысив голос. — Мы маленькие люди, и нам не удалось вкусить от прогресса и процветания, которые несет, как говорят, американская демократия. Все блага предназначены для асьендеро и их семей, а наш удел — горе и страдания, да еще долги. Мы не можем послать детей в городскую школу, наши близкие умирают из-за отсутствия врачей и лекарств. Почему же мы должны испытывать благодарность к правительству, если ему наплевать на наши страдания? Почему мы должны жертвовать собой во имя единения общества? Объединяться с теми, кто пьет вино в то время, когда мы захлебываемся собственными слезами? Мы ведь не виноваты в том, что вынуждены выражать недовольство. К этому понуждают бедняков грабящие и угнетающие их эксплуататоры.
Магат заметил, как правая рука Андреса сжалась в кулак, когда он заговорил о бедах трудового люда. Андрес был готов продолжить свою речь, но партизанский командир жестом остановил его. Он хотел говорить сам.
— Страна — это не горсточка проходимцев, наживающихся на чем только можно. Страна — это все мы; вы, мы — все. И долг каждого достойного сына своего народа помочь родине в час испытаний. Вы же, макапили, пошли против…
Андрес перебил Магата:
— Если я вас правильно понял, то страна — это единое целое. А между тем наша страна разделена на множество группировок и партий, которые исповедуют различные религии и взгляды. Правда, большинство составляет трудовой народ. Примерно восемьдесят пять процентов. Если под демократией понимать власть народа и в интересах народа, как принято считать, то где она, эта власть, и где эти восемьдесят пять процентов?
А что собой представляют оставшиеся пятнадцать процентов? Если как следует разобраться, то окажется, что в действительности правительство выражает интересы как раз этих пятнадцати процентов. Согласитесь, что подобная форма правления не есть демократия, это — чистейшая демагогия. Родственники и приспешники стоящих у власти ненасытно черпают из общего котла.
Андрес с силой опустил руку на стол.
— По-моему, — подчеркнул он, — все эти угнетатели незаконно присвоили себе богатства страны. Они — враги народа. Микробы, паразитирующие на теле народа.
Магат молчал, а Андрес продолжал:
— Но когда возникает опасность, угрожающая их интересам, они начинают бить тревогу, призывая народ к единению и самопожертвованию. А тех, кто, как макапили, отказываются следовать за ними или выражают недоверие, они клеймят предателями. Но заметьте, господин Магат, война, можно считать, уже окончилась, скоро все войдет в свою обычную колею. И те, которые страдали, подобно вам…
Магат снова прервал его:
— Будут назначены всеобщие выборы. Всякий получит право избирать и быть избранным. Плохое правительство можно и нужно будет убрать…
— Свежо предание, — с горькой усмешкой промолвил Андрес. — Можете ли вы назвать человека, который бы, выставив свою кандидатуру на выборах, мог обойтись без огромных материальных затрат? А на какие средства он будет подкупать политических лидеров и покупать голоса избирателей? И сколько народа пользуется своим избирательным правом? Из двадцати миллионов граждан в лучшем случае к избирательным урнам приходит пять миллионов.
— Если так, то не только партия и ее кандидат виноваты в этом, — возразил Магат. — Виноват также и народ, тот самый маленький человек, о котором вы только что упомянули. — Ведь недаром говорят, что всякий народ достоин своего правительства.
— Однако же большая часть вины лежит на политических лидерах, которые хотят, чтобы народ оставался невежественным и забитым. Ведь если не…
— А не думаете ли вы, что деятели, организовавшие Макапили, входят в ваши пятнадцать процентов? — решительно парировал Магат.
Андрес широко раскрыл глаза, затем зажмурился и принялся озабоченно тереть лоб.
— Известно, что многие активные пособники японцев стремились попросту побольше урвать для себя, — признал Андрес. — Они руководствовались шкурными интересами. Однако погоду в Макапили делали не они, а мы, рядовые члены.
— Япония руководствовалась отнюдь не добрыми намерениями, поэтому любая помощь ей являлась злом… Вы вместе с японцами боролись против партизан. А ведь партизаны — плоть от плоти простого народа. Поглядите на мое лицо и руки. — Магат показал свои ладони. — Я сын крестьянина. И если я чему-то научился в жизни, то только благодаря своему усердию.
— Мы боролись за возвращение к тому, как было когда-то, — сказал макапили. — Все жертвы напрасны, если филиппинский народ вернется к своему довоенному состоянию, потому что, если выиграет Америка, — а она выиграла, — то мы снова станем пленниками доллара. Но если бы выиграла Япония, мы, конечно, не были бы свободными, но у нас оставались бы надежды на перемены. Перемены, которых ждут, которые нужны восьмидесяти пяти процентам населения нашей страны.
— Если так, то вас, стало быть, огорчает поражение Японии? — резко спросил Магат.
— Господин Магат, война началась не по нашей вине. Как и все филиппинцы, мы хотим мира.
— И вас не смущает, что победили американцы?
— Мы надеемся, что и победитель и побежденный, в первую очередь победитель, конечно, извлекут из войны урок. Теперь у них, по крайней мере, есть возможность исправить свои ошибки. Хочется верить, что воцарится справедливость и не останется места сведению счетов. Думается, что пережитое пойдет всем нам на пользу.
— Так должно быть, — убежденно согласился Магат.
Постепенно Магат проникся уважением к Андресу. «В конце концов, — думал он, — наши взгляды по самым важным вопросам довольно близки. Жаль, что такой незаурядный человек сделался членом Макапили, а не примкнул к партизанам».
Магат объявил Андресу и его людям, что их поместят в муниципальную тюрьму и будут там держать вплоть до выяснения, чем они занимались во время службы в Макапили: не чинили ли зверств над мирными жителями.
— Можно по-разному служить своей стране, — сказал Андрес. — Единственно, чего мы хотим, так это справедливости.
Магат ничего не ответил на это. Он вызвал своего заместителя и приказал ему препроводить Андреса в тюрьму, а когда за Андресом закрылась дверь, партизан подумал, что, если бы ему довелось вершить правосудие, он не смог бы вынести суровый приговор этому макапили, сумевшему внушить ему такое уважение.
Приход американцев не очень обескуражил дона Сегундо Монтеро. Уж если ему удалось поладить с коварными и хитрыми японцами, то к простодушным американцам он как-нибудь сумеет найти подход. Однако поначалу, когда партизаны обрушили свой гнев на коллаборационистов, он основательно струхнул. Ему даже пришлось покинуть собственный дом и искать прибежища у одного из близких друзей, умудрявшегося искусно лавировать между японцами и партизанами. Друг дона Сегундо свел его с командиром одного партизанского отряда, штаб которого теперь размещался в самой Маниле. Нередко во главе подобных отрядов оказывались бывшие офицеры ЮСАФФЕ[36], прикинувшиеся пособниками японцев для того, чтобы выбраться живыми из лагерей смерти для военнопленных в Капасе. Как правило, едва очутившись на свободе, они немедленно включались в борьбу против японцев. Их мнимое сотрудничество с оккупантами было очевидно для окружающих. В самом деле — разве не они героически сражались на Батаане? Разве не они прошли от начала до конца Марш смерти и только чудом остались в живых? Разве не они так долго томились в концлагере в Капасе? Вот почему все верили, что их помощь японцам в установлении марионеточной республики на оккупированных Филиппинах служила всего лишь маскировкой, позволявшей вести активную разведывательную и подрывную работу.
