Джон Вэйллант - Тигр. История мести и спасения

«Умом Россию не понять», — писал Тютчев, и эти слова приходят на ум, когда думаешь о советских заповедных зонах. Несмотря на общее потребительское отношение к природе, в Советском Союзе к организации природоохранных территорий относились так строго, как больше нигде в мире. Допуск в заповедник — островок безопасности для диких животных — давался только охранникам и ученым. Иногда делали исключения для гостей — как правило, приезжих ученых, но только с письменного разрешения директора заповедника. По всей России разбросаны эти закрытые территории, размером от десятка квадратных километров до нескольких тысяч. Сихотэ-Алинский заповедник был основан в 1935 году с целью восстановления численности соболей, которая сильно сократилась из-за стремления Кремля сделать миллионы на активном в ту пору американском рынке пушнины. Теперь в задачи этого и ряда других заповедников также включена охрана некоммерческих видов животных и растений.

Впервые привнесенный с Запада в 1860-х годах, целостный подход к консервации мирно сосуществовал в российском научном сознании с более утилитарными взглядами на природу. В корне идея довольно проста: сохранять нужно не отдельные виды, а всю экосистему, в которой эти виды обитают; для этого необходимо оградить ее от вмешательства человека и позволить природе все сделать самой. По сути своей, такая политика сознательного невмешательства абсолютно противоречит коммунистической теории о том, что природа — это устаревший механизм, нуждающийся в капитальном ремонте. Как ни парадоксально, в советские годы идея не только не была задушена на корню, но и получила бурное развитие. К концу 1970-х около 80 % заповедных зон, рекомендованных к сохранению комиссией Российского географического общества в 1917 году, было поставлено под охрану, хотя некоторые из них с годами утратили часть своих территорий.

При Капланове девственные леса Сихотэ-Алинского заповедника занимали площадь около 18 тысяч кв. км[48]. То, что здесь, в самом сердце Приморского края, водятся тигры, обнаружилось, когда егеря и ученые наткнулись на их следы, пытаясь оценить популяции соболей и оленей с точки зрения их коммерческой привлекательности. Именно здесь Абрамов, Салмин и Капланов впервые задумали и осуществили первую в истории системную перепись тигров. Капланов, будучи опытным охотником, к тому же самым молодым и физически подготовленным из всех троих, работал в лесу. За две зимы, 1939 и 1940 годов, он намотал более полутора тысяч километров по Сихотэ-Алиню: выслеживал тигров невзирая на пургу и трескучий мороз, спал мало, питался остатками убитых тиграми животных. Итоги переписи взволновали всех: при содействии двух егерей, помогавших ему в слежке, а также на основании расчетов и опросов местных жителей Капланов сделал вывод, что на русской территории Маньчжурии осталось не более тридцати особей амурского тигра. В Бикинской долине он не сумел обнаружить ни одного. Учитывая, что в России к тому времени не набралось бы и дюжины самок, способных к деторождению, от полного уничтожения вид тигра, известный под именем Panthera tigris altaica, отделяли несколько пуль или суровых зим.

Хотя местные нравы и идеология государства в целом в тот момент были не на стороне тигров, этим людям было очевидно, что тигры являются неотъемлемой составляющей тайги, независимо от того, считают их марксисты полезными для трансформации общественного сознания или нет. С учетом времени ход их мыслей вполне мог показаться кому-то изменническим, и именно поэтому их совместные усилия достойны всяческого уважения. Опасно было быть тигром, но стало так же опасно быть русским.

После революции 1917 года бывшая Дальневосточная республика одной из последних подчинилась большевикам — после жесточайшей Гражданской войны, тянувшейся до 1923 года. Первоначально конфликт напоминал сборную солянку из разных наций: в нем участвовали чехи, украинцы, корейцы, казаки, канадцы, японцы, французы, итальянцы, англичане, американцы плюс толпа иностранных военных советников. Однако, по мере того как площадка военных действий все больше и больше становилась похожа на огромный сумасшедший дом под открытым небом, большинство иностранцев вышли из игры. К 1920 году уже воевали только три армии: большевики, белые и японцы. На фоне русских известные своей жестокостью японцы выглядели образцом сдержанности. Весной 1920 года, после одного особенно кровавого сражения, в котором большевики уничтожили тысячи белогвардейцев и сотни японцев и дотла сожгли их дома, белым удалось захватить в плен командующего военными операциями Красной армии на Дальнем Востоке. В почтовом мешке захватчики привезли его на одну из станций Транссибирской магистрали и передали в руки дружественного командира казачьего отряда по фамилии Бочкарев. Он велел раскочегарить паровоз и заживо сжег пленника в топке, а с ним заодно и еще двух высокопоставленных чинов. Впрочем, они, тоже доставленные в почтовых мешках, были уже застрелены.

Даже приход советской власти принес в этот край не мир, а череду жестоких репрессий. Самые страшные советские лагеря, включая золотые рудники Колымы, располагались на Дальнем Востоке, и в двадцатые-тридцатые годы население здесь неуклонно росло — как и кладбища. Алек Ноув[49], знаток советской экономики, писал, что это было «наиболее стремительное в условиях мирного времени крушение жизненных устоев, известное в истории»[50]. В конце тридцатых существовал план по арестам и расстрелам советских граждан. Это было страшное время: Сталин был Королевой Червей, Советский Союз — Страной Чудес, а Алисой мог оказаться кто угодно.

К 1937 году, на самом пике повсеместных репрессий, никто уже не мог чувствовать себя в безопасности: колхозники, учителя, ученые, этнические меньшинства, староверы, корейцы, китайцы, финны, литовцы, члены партии — любой мог попасть под удар. В Приморье, как правило, выдвигали обвинение в сотрудничестве с японской разведкой, но по большому счету поводом могло послужить что угодно. Пытки стали обыденностью. В ходе репрессий ежедневно погибало около тысячи человек. В 1939 году Советский Союз вступил в войну на нескольких фронтах, и нужда в репрессиях отпала сама собой — людей можно было попросту отправить на фронт. Согласно некоторым подсчетам, около 90 % нанайцев и удэгейцев призывного возраста погибли в результате военных действий, остальных принудили вступить в колхозы. Миллионы советских граждан различных национальностей были брошены в лагеря.

При Сталине наука тоже была своего рода пленницей — заложницей косной марксистской идеологии, которая, вкратце, утверждала, что для того, чтобы Человек мог по праву занять свое место царя и властелина мира, нужно усмирить Природу, поставить ее на колени, преобразовать по своим лекалам. К середине тридцатых годов большинство борцов за сохранение природы тем или иным способом заставили замолчать, а на смену их идеям пришли громкие лозунги: «Мы не можем ждать милостей от природы, взять их у нее — наша задача»[51][52]. В 1926 году Владимир Зазубрин, первый глава Союза писателей Сибири, прочитал лекцию, в которой заявил: «Пусть рыхлая, зеленая грудь Сибири будет одета цементной броней городов, вооружена жерлами фабричных труб, скована тугими обручами железных дорог. Пусть выжжена, вырублена будет тайга, пусть вытоптаны будут степи… Ведь только на цементе и железе будет построен братский союз всех людей, железное братство всего человечества»[53][54].

Наиболее недальновидные из марксистов искренне полагали, что растения и животные, полезность которых для человека не удалось доказать, подлежат уничтожению и искоренению. При таком подходе тигр был попросту обречен. Идеально вписываясь в категорию «враждебной фауны», он стал символом врага государства, а полоски на его шкуре — мишенями. Формально на это не было никакого указа, за это никому не полагалось премий, но теперь при встрече с тигром (их шкуры пользовались спросом среди офицеров, служивших в Приморье) любой имел право застрелить его на месте, а за границей всегда ждал рынок сбыта. Учитывая все вышесказанное и тот факт, что любой косой взгляд на существующий режим карался смертной казнью, удивительно, что у тигров нашлись заступники. Как бы то ни было, к 1941 году Лев Капланов завершил свое исследование под названием «Тигр в Сихотэ-Алине», в котором он рекомендовал ввести немедленный пятилетний мораторий на уничтожение тигров[55]. В тот же год коллега Капланова Юрий Салмин пошел еще дальше: в популярном журнале он опубликовал статью, в которой пропагандировал введение санкций за отстрел дальневосточных тигров. Таким образом впервые было предложено, чтобы убийство этих животных каралось тюремным заключением.