— Да?
— Можно?
— Я спрашиваю, можно войти? Есть тут кто-нибудь?
— Кто-нибудь, очевидно, есть. А вы кто?
— Я из…
— Сейчас, подождите, пожалуйста, минутку. Я отопру дверь.
— Да, слушаю вас? Кто это?
— Кхм. Я, м-м-м… Я хочу сказать, я из…гм…
— Ну, говорите же. Слепого никогда не видали, что ли?
— Да нет, конечно, видел… То есть, уверяю вас, это получилось просто…
— Ради всего святого, в чем дело? Что вам от меня нужно?
— Кхм… Я, кхм, член местного отделения консервативной партии. Как вы знаете… кхм… как вы, вероятно, знаете… через несколько дней состоятся выборы… Местные выборы… И я… я подумал… подумал, знаете ли: а вдруг мы можем рассчитывать на вашу поддержку?
— Вы что же, подняли меня с…
— Да-да, я… я ужасно извиняюсь, что побеспокоил вас. Я… я не представлял… Большое спасибо, что уделили мне время.
— Погодите.
— Что?
— Погодите же. Так. А ведь вы можете кое-чем мне помочь. Слушайте, зайдите-ка лучше в дом.
— Нет-нет, правда не могу. Спасибо, но… вы понимаете, мне нужно еще к нескольким…
— Я же не людоед, не слопаю я вас. Проходите. Дело-то одной минуты.
— Нет, по правде не могу, мне нужно…
— Что вы такое говорите? У вас не найдется пяти минут, чтобы оказать помощь слепому?
— Ох. Ну, я…
— Неужели консервативная партия настолько погрязла в самодовольстве, что не считает нужным придерживаться норм вежливости или сочувствовать ближнему и у ее членов не находится времени помочь одному из обойденных судьбой избирателей?
— Гм, ну, конечно, если вы так ставите вопрос. Да, безусловно, я обязан…
— Хорошо. Тогда проходите. А то, если будем водить разговоры на пороге, оба простудимся.
— Благодарю вас. Но, как вы понимаете, только на пару минут.
— Да, да, разумеется. Закройте, если можно, за собой дверь.
* * *
Сюда.
— А, да. Да, конечно. Это, гм…
— Здесь я работаю. Это называется кабинет.
— Вот как. Здесь, значит, вы работаете?
— С моим приватным секретарем.
— С кем?..
— Послушайте. В этом вашем отделении консервативной партии…
— Да?
— Там у вас ведь есть компьютеры?
— Да, есть, конечно есть. Мы превосходно…
— Хорошо. Постойте, а какие? «Биг-Маки»?
— Что-что?
— «Биг-Маки». Вы пользуетесь «биг-Маками» или… О черт, вылетело из головы название другой модели.
— Боюсь, я не понимаю, о чем вы говорите. «Биг-Мак» — это же…
— Обождите. Взгляните-ка на этот компьютер.
— Гляжу.
— Узнаете его?
— Конечно. Это… это «мак».
— Господи помилуй, тогда чего ж мы столько времени толчем воду в ступе? Выходит, вы его знаете?
— Угу.
— И умеете им пользоваться?
— Да. Вернее, мне так кажется. Это не совсем та модель…
— Но вы можете его запустить?
— Да, да, могу. А что именно вам от меня требуется?
— От вас мне требуется… Послушайте, вы так шумно пыхтите, вам обязательно надо посоветоваться с врачом. От большого здоровья так не пыхтят.
— Ну, знаете, вам виднее, но я…
— Извините, извините. У слепца ведь обостренный слух, и, как вы понимаете, ничего, кроме слуха. Но вернемся к компьютеру. Мне нужно, чтобы вы его включили.
— Включил? Просто включил?
— Да, просто включили. Сам-то я не могу, понимаете? А вы, если б сделали это, оказали бы мне большую услугу.
— Хотите включить его прямо сейчас?
— Да, пожалуйста.
— Ну, кхм, давайте посмотрим. Сзади, надо полагать, все уже подключено. Да, так оно, видимо, и есть. Значит, включать нужно здесь. Наверное, этой кнопкой.
Вот, готово.
— Ага, правильно. Эти позывные мне очень знакомы.
Теперь, если не ошибаюсь, через несколько секунд загорится экран.
— Верно. Он уже начинает светиться.
— Прекрасно, прекрасно.
— В таком случае, мистер… кхм… Если вам больше ничего… Я… я, пожалуй…
— Нет, нет, погодите. Мне от вас нужно еще кое-что.
— Прошу прощения, но мне больно.
— Неужели? Извините. Но послушайте меня. Сядьте, пожалуйста, сюда.
— У меня и в самом деле просто нет…
— Ерунда. Я ведь говорил, что дело займет считанные минуты, — так оно и выйдет.
— Ну…
— Сядьте же, прошу вас.
— Ну, хорошо, хорошо.
— Прекрасно. Теперь скажите мне, что вы видите.
— На экране?
— На экране.
— Ну, в данную минуту — ничего особенного. Обычные иконки. Жесткий диск. Файлы. Пуск. Программа «Джава». И, само собой, «корзина».
— Объясните, ради бога, что все это значит?
— Это прикладные программы. Заложены в компьютер. Хотите, чтобы я открыл жесткий диск?
— А начинать положено с этого?
— Вот, смотрите, я уже открыл. Теперь вижу перечень директорий и файлов. Не очень-то их много. Этим компьютером довольно мало пользовались, да?
— Довольно мало, говорите? А мне казалось, что им пользовались очень немало.
— Но ведь здесь почти ничего…
— Да, да, если вдуматься, то, пожалуй, и впрямь маловато. А скажите-ка мне, видите ли вы там что-нибудь под названием «Закрытая книга»?
— Под каким названием?
— «Закрытая книга». Есть там… директория или файл под названием «Закрытая книга»?
— Нет. Ничего похожего.
— Совершенно ничего? Вы уверены?
— Абсолютно уверен.
— Но там это должно быть. Посмотрите хорошенько.
— Говорю вам, нет. Тут всего одна директория. Называется «Правда».
— «Правда»? Ну да, конечно, это она и есть. Глупо, что я сразу не сообразил. Джон забыл переменить название.
— Что?
— Ничего, ерунда. Можете ее открыть?
— Ну, если вам…
— Уж не откажите в любезности.
— Готово.
— Хорошо. Теперь читайте.
— Что? Весь текст?
— Только первый абзац. Прошу вас.
— «Я слеп. У меня нет зрения. И глаз у меня тоже нет. Следовательно, я…» Кхм…
— Продолжайте, продолжайте.
— «Следовательно, я урод. Ибо слепота есть уродство, она… она… сюрреалистична. Но еще более сюрреалистичным является тот факт, что, лишившись не только зрения, но самих глаз…»
— Но и самих глаз…
— «Но и самих глаз, я продолжаю как бы «видеть». То, что я вижу, возможно, «пустота» — я ведь слеп, — но эта «пустота», как сие ни парадоксально, для меня отнюдь не неописуема. Я не вижу ничего, но самое поразительное заключается в том, что я могу это ничто описать».
— Достаточно. Так, прекрасно, прекрасно.
— Уф. Не могу вам передать… кхм… как я рад, что сумел… сумел…
— Потерпите мое общество еще несколько секунд. Не минут, уверяю вас, а именно секунд.
— Ну, хорошо, только…
— Пожалуйста, просто доберитесь до конца.
— До конца? До конца чего?
— До последней части директории. Это ведь вы сумеете?
— Охххх. Да, наверное. Погодите… так, вот и конец. Что теперь?
— Опять же, прочтите мне текст. Начните с какого-нибудь подходящего места и читайте. Прошу вас.
— Ну, тогда… Начну отсюда, ладно? Гм… «Это может показаться странным, но, размышляя о книге «У ног призраков», я никогда не задаюсь вопросом, почему этот роман пользовался небывалым (для меня) успехом и у читателей, и у критиков, — откровенно говоря, я всегда сознавал, что книга сия призвана угождать самым разным вкусам; нет, я спрашиваю себя, зачем вообще я решил ее написать. Она настолько не похожа на мои другие романы…»
— Другие мои…
— «Она настолько не похожа на другие мои романы, ее изящество и шарм настолько легковесны — атмосфера эпохи, Венеция, действие происходит главным образом в аристократической среде, — что даже ныне я с трудом признаю в ней собственное произведение. Может быть, стимул, первоначально побудивший меня к ее созданию, состоял всего лишь в том, что я очень долгое время считался писателем для писателей и мечтал хотя бы раз в жизни оказаться писателем для читателей? Нет, едва ли. Я не берусь утверждать, что знаю и понимаю ту огромную невидимую массу, которая зовется моими читателями». Достаточно?
— Нет, еще нет. Дальше, пожалуйста.
— «Или же я надеялся обратить на себя внимание равнодушных ко мне до той поры критиков? Тоже едва ли. Ведь я уже знал: невозможно заранее судить о том, какое суждение выскажет критик, если не…»
— Извините, если позволите, у меня к вам маленькая просьба. «Судить» и «суждение» разделяет здесь всего несколько слов. Как это я такое пропустил?! Замените, пожалуйста, «судить» на «предсказать». Нет, погодите. Лучше на «предугадать». Да, «предугадать». И снимите «о том». Прямо сейчас, хорошо?
— Но у меня в самом деле нет…
— Действуйте побыстрее, и все. Секундное же дело.
— Готово.
— Продолжайте.
— «Ведь я уже знал, что невозможно заранее предугадать, какое суждение выскажет критик, если не имеешь четкого представления о его вкусах и пристрастиях; по опыту знаю, что большинство критиков превыше всего ценит деньги. А может быть, в конце концов я решил, что лучше уж сыграть роль… э… э… шлюхи, чем старой девы? Словом, решил, как принято говорить, бесстыдно продаться? И снова скажу — едва ли. В конечном счете продажный писатель всегда окажется в выигрыше, поскольку публика неизбежно сочтет себя обманутой и произведение, следовательно, не проживет, просто не сможет прожить долго. Но мне, разумеется, не стоит и пытаться понять природу необычайного успеха моего романа. Мне ли в конце-то концов судить о достоинствах произведения, к которому я непосредственно причастен? Это очень походило бы на решение полиции самостоятельно расследовать коррупцию в собственных рядах». На этом текст кончается.
