Невысокая симпатичная Эна кивнула, провела пальцем по панели управления, приглушая свет, и вышла из комнаты.
– Я впервые слышу об этой безумной идее, – произнесла Хелен. – Мне интересно, кто ее породил и почему ты не счел нужным поставить меня в известность.
– Я сам только сегодня узнал. Не знаю я, кто породил эту идею. Она просто возникла.
– Идеи просто так не возникают.
– Возникают. Чарли говорит, мое имя в Ширли-Фоллс на слуху. В хорошем смысле. И люди, которые устраивают эту демонстрацию, решили, что мне неплохо бы появиться. Что всем будет приятно, если я выступлю. Разумеется, не упоминая о Заке. Скажу, как горжусь Ширли-Фоллс.
– Ты терпеть не можешь Ширли-Фоллс.
– Нет, милая, это ты терпеть не можешь Ширли-Фоллс, – нежным тоном заметил Джим и, не дождавшись ответа, добавил: – У моего племянника неприятности.
– Он сам их себе нашел.
Джим взял баранью отбивную обеими руками, как початок кукурузы, и принялся есть, не сводя глаз с Хелен. Хелен отвернулась, однако уже стемнело, и она увидела отражение жующего мужа в оконном стекле.
– Уж извини, но он сам виноват, – продолжила она. – Вы с Бобом ведете себя так, будто против Зака готовится целый правительственный заговор. А я не понимаю, почему он не должен отвечать за свой поступок.
Джим положил отбивную.
– Он мой племянник.
– То есть ты поедешь?
– Давай потом об этом поговорим.
– Нет, давай поговорим сейчас.
– Хелен… – Джим вытер рот салфеткой. – В генеральной прокуратуре штата намерены обвинить Зака в нарушении гражданских прав.
– Я в курсе. Или ты меня глухой считаешь? Ты думаешь, я тебя не слушаю? И Боба тоже? Вы только об этом и говорите. Каждый вечер звонит телефон – и начинается! Спасите-помогите! В изменении условий освобождения под залог отказано! Караул! Ходатайство о запрете передачи информации отклонено! Спокойствие, это все процедурные моменты, да, Заку нужно будет присутствовать, купи ему приличную куртку, и так далее, и так далее.
– Хелли. – Джим накрыл ладонью ее руку. – Я согласен с тобой, милая, Зак должен отвечать за свои действия. Но парню девятнадцать лет, у него, похоже, совсем нет друзей, и по ночам он плачет. И у него не в меру строгая мать. Так что если я могу как-то помочь минимизировать последствия его выходки…
– Дороти говорит, у тебя нечистая совесть.
– Ах, Дороти…
Джим взял вторую отбивную и шумно запустил в нее зубы. Хелен всегда считала неумение жевать тихо признаком дурного воспитания и не переносила этого. Но за годы брака она успела понять, что ее муж начинает чавкать, когда пребывает в нервном напряжении.
– Дороти – очень тощая, очень богатая и очень несчастная женщина.
– Так и есть, – согласилась Хелен. – Правда же, существует большая разница между ответственностью и нечистой совестью?
– Конечно.
– Ты так говоришь, чтобы отвязаться. На самом деле тебя это совсем не волнует.
– Меня волнует то, чтобы ты была довольна. Мои дура-сестра и растяпа-брат ухитрились испортить нам отпуск. Мне очень жаль, что так вышло. Но если я и поеду в Ширли-Фоллс – если меня вообще об этом попросят, – то я сделаю это вот по какой причине. Чарли говорит, что иск против Зака хочет подать некая Диана Как-бишь-ее-там, помощница генерального прокурора по защите гражданских прав. Но она может сделать это лишь с одобрения начальника, болвана Дика Хартли. И он, конечно, тоже будет толкать речь на демонстрации. Если я поеду, то смогу пообщаться с ним в кулуарах, вспомнить прошлые деньки… Кто знает? Если все пройдет гладко, может, наутро он вызовет эту принцессу Диану к себе в кабинет и скажет: «Оставь-ка парня в покое». И тогда велик шанс, что и федеральный прокурор решит это дело похерить. Мелкое хулиганство, всем спасибо, все свободны.
– Может, пойдем в выходные в кино? – предложила Хелен.
– Хорошая мысль.
Тогда-то оно и началось – время, когда Хелен ненавидела свой голос, в котором постоянно звучало скрытое недовольство, и старалась изо всех сил вернуть себе прежнюю себя. И в тот вечер она холила надежду, что это мелочь, единичный случай, ничего серьезного.
Накануне дня, когда Зак должен был явиться в суд – где Чарли собирался подавать новое ходатайство о запрете передачи информации и снова просить об изменении условий освобождения под залог, – Сьюзан сидела в машине на самом краю огромной парковки у торгового центра. Был обеденный перерыв, и на коленях у нее лежал в пакетике сэндвич с тунцом, который она приготовила себе утром. После некоторого сомнения Сьюзан взяла телефон и набрала номер.
– По какому вы вопросу? – спросил незнакомый женский голос.
Сьюзан чуть-чуть приоткрыла окно.
– Можно с ним просто поговорить? Я его давняя пациентка.
– Я должна открыть вашу карту, миссис Олсон. Когда вы в последний раз у него были?
– Господи боже мой, я не собираюсь к нему записываться!
– То есть у вас что-то экстренное?
– Мне нужно снотворное, – выпалила Сьюзан, зажмурившись, и прижала кулак ко лбу.
С тем же успехом она могла бы объявить всему городу, что мать Зака Олсона сидит на снотворном. Люди будут гадать, сколько лет она уже на таблетках. Скажут, мол, ничего удивительного, что она не знала, чем занимается ее сын.
– Это вы обсудите с врачом на приеме. Вам удобно подойти в следующий четверг в первой половине дня?
Сьюзан позвонила Бобу в офис, и Боб понимающе вздохнул.
– Эх, Сьюзи, правда ведь бесит? Звони другому врачу, говори, что болит горло, температура, помираешь вообще. Тебя сразу примут. Говори, что температура высокая. У взрослых такого не должно быть. А потом уже у врача объяснишь, в чем дело.
– То есть ты предлагаешь мне соврать?
– Я предлагаю тебе действовать прагматично.
К концу дня в распоряжении Сьюзан были две банки таблеток – успокоительное и снотворное. Чтобы купить их, она проехала через два соседних города, лишь бы в аптеке Ширли-Фоллс не узнали, что она принимает что-то подобное. Но когда пришло время проглотить пилюлю, Сьюзан вдруг представила, как погружается в черноту сна, будто в смерть, и снова набрала номер Бобби. Он выслушал ее страхи и предложил:
– Прими таблетку прямо сейчас. Поболтаем, пока тебе не захочется спать. Где Зак?
– У себя. Мы уже пожелали друг другу спокойной ночи.
– Ясно. Все будет хорошо. Парень завтра скажет то, что ему велит Чарли, пять минут, и вы оттуда уйдете. Так что успокойся, а я с тобой поговорю, пока не заснешь. Знаешь, что мы тут с Джимом решили? Мы вместе приедем на эту демонстрацию толерантности, и он выступит. Толкнет речь, как водится у политиков, мол, Иисус любит вас, все дела… Да шучу я, не станет он говорить про Иисуса! Ты себе это можешь вообразить? Перед ним будет вещать Дик Хартли, и все уснут со скуки – вот, Сьюзан, это лучше всякого снотворного, – а потом выйдет Джим и скажет: «Дики, ты молодчина!». В общем, потешит его самолюбие и постарается не сильно его затмевать, но все равно затмит, потому что не может иначе. Речь Джима будет лучше, чем у губернатора. Ты, кстати, знала, что губернатор туда собирается? Речь Джима будет вообще самой лучшей. Мы с ним убедимся, что с Заком все в порядке, и на машине уедем в Нью-Йорк. Ты приняла таблетку? Ее надо запить половиной стакана воды, чтоб она точно проскочила. Да, полстакана, не меньше. Так вот, тут выяснилось, что администрация города недовольна шумихой, которую подняли вокруг этого дела. Чарли сказал Джиму, что там уже начались внутренние распри – между полицией, муниципалитетом и духовенством. Звучит как песня – в му-ни-ци-па-литете совсем согласья нету… Короче, я это к чему, ты не волнуйся, Сьюз. Ты права, у либералов появилась благородная цель. И это для них полезно, особенно там у вас, в Мэне. Все равно что гимнастика. Вдох-выдох, три-четыре, мы благородны, очень благородны. Ну как ты, спать хочешь?
– Нет.
– Ничего. Не волнуйся. Хочешь, я тебе спою?
– Нет. Ты что, пьяный?
– Да вроде не похоже. Ладно, продолжаю травить байки?
И Сьюзан уснула под историю о том, как Джим в четвертом классе дежурил у школы регулировщиком, бросил в кого-то снежок и за это был лишен своего поста, а остальные регулировщики устроили забастовку, и директору пришлось восстановить Джима в правах, тогда-то он и понял всю силу профсоюзов…
Неколько дней спустя, сгребая опавшую листву на заднем дворе, Хелен ворчала:
– Столько шуму, как будто она приняла не снотворное, а наркотики! Это идиотизм какой-то!
– Это пуританское воспитание. – Боб поерзал на железной скамейке.
– Идиотизм! – Хелен швырнула грабли на кучу листьев.
Боб покосился на Джима, который стоял, скрестив руки, на заднем крыльце рядом с большим грилем для барбекю. Гриль размером с маленькую лодку купили этим летом, а на зиму убрали под черный брезент. Над ним нависала деревянная терраса второго этажа. Лестница, ведущая с нее в сад, была засыпана листвой. На нижней ступеньке лежали садовые ножницы. С места, где сидел Боб, выложенная кирпичом дорожка и круглая площадка с фонтанчиком смотрелись аккуратно, как человек, который только что подстригся. Но по всему остальному саду были разбросаны листья, облетевшие со сливового дерева, и на их куче теперь кверху зубьями валялись грабли. Из соседнего сада звучали детские голоса, слышался стук мяча.
