— Вы прекрасно знаете, почему у меня ничего не вышло, — сказала я. — Если бы только вы ввязались в дело — вас они послушали бы...
Он с усилием заговорил спокойно:
— Вы, кажется, не понимаете. Я не хочу влезать в это дело. Зачем совать руку в корзину с крабами? Ничего не выйдет, а в конечном итоге получится только хуже.
— Если Бриман смог защитить «Иммортели», — настаивала я сквозь стиснутые зубы, — то и мы можем сделать то же самое. Мы можем восстановить старый волнолом, укрепить утесы на Ла Гулю...
— Конечно, — ехидно сказал Флинн. — Вы, и двести тонн камня, и землечерпалка, и инженер-гидротехник, и... скажем... примерно полмиллиона франков.
На секунду я растерялась.
— Так много? — отозвалась я наконец.
— Не меньше.
— Вы, кажется, неплохо разбираетесь в этих делах.
— Нуда, я замечаю такие вещи. Я видел работы в «Иммортелях». Могу сказать, что это дело не простое. К тому же Бриман строил на основании, заложенном тридцать лет назад. А вы хотите строить все с нуля.
— Вы обязательно что-нибудь придумаете, если захотите, — повторила я, дрожа. — Вы разбираетесь в устройстве разных вещей. Вы можете найти способ.
Флинн смотрел на горизонт, словно там можно было что-то увидеть.
— Вы никогда не сдаетесь, верно?
— Никогда. — Наотрез.
Он не глядел на меня. За спиной у него были низкие облака, почти того же охряного цвета, что и его волосы. От соленого запаха надвигающегося прилива у меня щипало глаза.
— И вы не успокоитесь, пока не добьетесь результатов?
— Нет.
Пауза.
— А оно действительно того стоит? — спросил он наконец.
— Для меня — да.
— Что я хочу сказать. Еще одно поколение — и здесь никого не будет. Ради бога, посмотрите на них. Любой, у кого осталась хоть капля мозгов, уже давно уехал. Может, лучше предоставить событиям идти своим чередом?
Я только поглядела на него и ничего не сказала.
— Деревни все время умирают. — Он говорил тихо, убедительно. — И вы это знаете. Это часть здешней жизни. Может, это даже пойдет людям на пользу. Заставит их снова поработать головой. Построить себе новую жизнь. Посмотрите на них: они кровосмесительствуют, вымирают. Им нужен приток свежей крови. Здесь они цепляются за пустоту.
Упрямо:
— Это неправда. Они имеют право. И большинство из них — старики. Слишком старые, чтобы начать новую жизнь в другом месте. Подумайте про Матиа Геноле, или про Аристида Бастонне, или про Туанетту Просаж. Остров — вот все, что они знают. Они никогда не переедут на материк, даже если туда переберутся их дети.
Он пожал плечами.
— Ле Салан — еще не весь остров.
— Что? Хотите сделать их гражданами второго сорта в Ла Уссиньере? Чтобы снимали жилье у Бримана? А откуда они возьмут деньги? Ни один из этих домов, знаете ли, не застрахован. Они все слишком близко к морю.
— Есть еще «Иммортели», — мягко напомнил он.
— Нет! — Я, наверное, подумала об отце. — Это немыслимо. Здесь их дом, пусть несовершенный, пусть тут все непросто, но таков уж он есть. Это дом, — повторила я. — И мы отсюда никуда не уедем.
Я ждала. Насыщенный запах прилива пропитывал все вокруг. Я слышала удары волн, как удары крови у себя в ушах, у себя в жилах. Я, внезапно став очень спокойной, смотрела на него, ждала, пока он заговорит.
Он вздохнул.
— Знаете, даже если я что-нибудь придумаю, это может не сработать. Одно дело — починить ветряк, а тут совсем другое. Никаких гарантий я дать не могу. Нам придется заставить деревенских сплотиться. Нам нужно будет, чтобы все саланцы работали не покладая рук. Понадобится чудо.
«Нам». От этого слова у меня запылали щеки и бешено заколотилось сердце.
— Так значит, это можно сделать? — проговорила я, задыхаясь, почти бессмысленно. — Можно остановить затопление?
— Мне надо будет подумать. Но есть способ заставить их сплотиться.
Он опять смотрел на меня с любопытством, словно я его забавляла Но теперь в этом взгляде было кое-что еще, он смотрел пристально, остановил на мне взор, словно бы видел меня впервые. Я не знала, нравится ли мне это.
— Знаете что, — сказал он наконец, — возможно, не все вам скажут спасибо. Даже если у нас получится, может статься, что вас за это возненавидят. У вас уже сложилась своего рода репутация.
Это я знала.
— Мне все равно.
— Кроме того, мы собираемся нарушить закон, — продолжал он, — По закону надо подать заявку, собрать документы, планы. Понятно, что мы этого сделать не сможем.
— Я же сказала. Мне все равно.
— Нам понадобится чудо, — повторил он, но я видела, что он вот-вот рассмеется. Глаза, такие холодные минуту назад, были полны огоньков и отражений.
— Ну и что?
Тут он откровенно расхохотался, и я поняла, что, хотя саланцы часто улыбаются, ухмыляются и даже хихикают под сурдинку, мало кто из них когда-нибудь смеется вслух. Этот звук показался мне экзотическим, чуждым, словно из далекой страны.
— Договорились, — сказал Флинн.
ЧАСТЬ ВТОРАЯ ПРИЛИВ, ОБРАЩЕННЫЙ ВСПЯТЬ
Ночью залило дом Оме. От дождя разбух ручей, который с приливом опять разрушил береговые укрепления, а поскольку дом Оме был ближе всех, он и пострадал первым.
— Теперь они даже не дают себе труда вытащить мебель наружу, — объяснила Туанетта. — Шарлотта просто открывает все двери и ждет, пока вода вытечет обратно. Я бы их забрала к себе, да тут места нет. И к тому же эта ихняя девчонка действует мне на нервы. Я уже слишком стара для девчонок.
С Мерседес тоже стало трудно как никогда. Ей уже недостаточно было Гилена и Ксавье — она завела привычку проводить время в Ла Уссиньере, в «Черной кошке», царствуя над поклонниками-уссинцами. Ксавье считал, что всему виной собственнические замашки Аристида. Шарлотта, которой как раз нужна была помощь по хозяйству, сбивалась с ног. Туанетта пророчила несчастье.
— Она играет с огнем, — объявила Туанетта. — Ксавье Бастонне хороший мальчик, но в глубине души упрям, как его дед. В конце концов она его потеряет — а уж я знаю Мерседес, тут-то она и поймет, что только его и хотела с самого начала.
Если Мерседес предполагала, что ее отсутствие спровоцирует какую-то реакцию, она, конечно, была разочарована. Гилен и Ксавье продолжали сверлить друг друга взглядами с разных берегов ètier, словно любовники. Случалось мелкое злобное хулиганство, в котором они обвиняли друг друга — так, кто-то порезал паруса на «Сесилии», ведерко рыболовных червей внезапно оказалось в сапоге у Гилена — хотя никто не мог ничего доказать. Юный Дамьен совсем пропал из Ле Салана и теперь проводил бо́льшую часть времени, околачиваясь на эспланаде и затевая драки.
Меня тоже туда тянуло. Хоть сезон и кончился, там была какая-то жизнь, ощущались какие-то возможности. Ле Салан был даже мертвее, застойнее обычного. На него больно было смотреть. Вместо этого я отправлялась на «Иммортели» с альбомом и карандашами, хотя мои пальцы были неуклюжи и рисовать я не могла. Я ждала; чего, кого — не знаю.
Флинн никак не намекал, чего именно надо ждать. Он сказал, что мне лучше не знать. Тогда я буду реагировать более естественно. После нашего разговора он несколько дней не показывался вообще, и, хотя я знала, что он что-то затевает, он отказался раскрыться, даже когда я его разыскала.
— Вы этого не одобрите.
Сегодня его словно распирала энергия, глаза были как порох — серые, сверкающие, взрывоопасные. В слегка приоткрытую дверь блокгауза у него за спиной видно было, что внутри стоит какой-то предмет — большой, завернутый в простыню. К стене была прислонена лопата, еще черная — вся в отмельном иле. Флинн заметил, куда я смотрю, и пинком захлопнул дверь.
— Мадо, какая же вы подозрительная, — обиженно сказал он. — Я же вам сказал, я работаю над вашим проектом.
— А как я узнаю, что началось?
— Узнаете.
Я опять покосилась на дверь блокгауза.
— Вы случайно ничего не украли?
— Разумеется, нет. Там ничего нету, просто всякая всячина, что я нашел при отливе.
— Опять лазите по чужим садкам, — неодобрительно сказала я.
Он ухмыльнулся.
— Никак не можете мне забыть тех омаров, да? Подумаешь, залез по-дружески в чужой садок.
— В один прекрасный день кто-нибудь вас за этим поймает, — сказала я, пытаясь удержаться от улыбки, — и пристрелит, и так вам и надо.
Флинн только засмеялся, но на следующее утро я обнаружила у задней двери большой сверток в подарочной бумаге, перевязанный алой лентой.
Внутри был один-единственный омар.
Все началось вскоре после того, в душную грозовую ночь. В эти ветреные ночи Жан Большой часто бывал беспокоен. Он вставал проверить ставни или сидел в кухне — пил кофе и слушал шум моря. Я задавалась вопросом, что же он пытается услышать.
