Она вдруг опомнилась.
— Ой! Совсем забыла тебе кое-что показать, — она убежала в другую комнату и вернулась с запечатанным письмом, которое протянула Илье.
Мальчик внимательно уставился на строчки, которыми оно было испещрено сверху, прежде чем распаковать.
— Польша. Варшава… — зачитал он, — отправитель Мицеевский Богдан? И как он нашел нас здесь, на последней квартире! — Нина пожала плечами и улыбнулась. Ей приятно было смотреть, как заблестели глаза сына.
— Нашел же, — сказала женщина и поторопила Илью, — ну давай же, открывай!
Илья послушался, быстро пробежался глазами по строчкам.
— Что он пишет? — нервно поинтересовалась Нина.
— Что вскоре после меня уехал жить к родственникам в Польшу, что ему не нравится там, и он скучает по тем временам, когда мы учились в лицее… Поздравлял с Новым Годом, — ответил Илья и быстро сложил письмо вчетверо.
Как будто не хотел, чтобы Нина сама прочитала его.
17 декабря
Спустя много лет мне написал Богдан.
Первый год, после того, как я уехал, мне приходили письма от Вероники, но я не отвечал на них, надеясь, все-таки получить письмо от него… Но он затаил на меня обиду.
Даже это письмо — все такое сухое и официальное, не капельки чувств, словно написано было под диктовку. Вероятнее всего его заставила мать — она ко мне хорошо относилась, да и с моей мамой они дружили.
И… конечно. Он спрашивал про Веронику, знаю ли я что-то о ней. Нет, не знаю… И знать не хочу.
Илья специально не стал закрывать окно занавесками, ему нравилось смотреть на темно-красное ночное небо, в жалких попытках отыскать там хотя бы одну звезду. Он лежал в темноте, не испытывая и малейшего желания спать.
Ему хотелось сейчас закрыть глаза и открыть их где-нибудь подальше отсюда, там, где ночное море и скалы. Он придумывал себе иной мир, где его зовут по-другому, где он совсем другой человек, без прошлого и будущего. Эти мысли приходили все чаще.
Забыть — это так просто. Он знал даже простой рецепт чудодейственного эликсира, который раз и навсегда подарит ему забвение, подарит шанс на новую жизнь…
Выбежать из дома среди ночи, не взяв с собой ничего. Сесть в первый попавшийся поезд, не разбирая дороги — бежать, чтобы не вернуться сюда никогда. Чтобы никогда не получать писем из своей прошлой жизни…
Илья быстро встал с кровати, выскользнул в прихожую, чтобы отыскать в темноте отцовскую зажигалку. Вернувшись, он забрался на подоконник и быстро сжег письмо Богдана, не потрудившись даже посмотреть адрес для того, чтобы когда-нибудь отправить ответ. Прохладный ночной ветерок унес запах гари в форточку.
Илья вернулся в постель и в свете фонарика принялся писать в дневник.
Если бы я верил в то, что загаданные желания сбываются, я обязательно попросил бы у тех высших инстанций, которые занимаются этим (Бог там, Вселенная, уж не знаю), чтобы мне дали второй шанс.
Второй шанс на жизнь.
Я хочу быть таким, как Андрей — самоуверенным, сильным, смелым. Я не хочу, чтобы меня жалели или гладили по головке. Я не хочу, чтобы меня ненавидели только потому, что я болен. Я не хочу, чтобы первым, что люди обо мне узнают был именно диагноз.
Проще говоря, я не хочу быть собой и свою жизнь хочу забыть, как неприятный сон. Все обиды, унижения, мамины слезы ночами, «псевдо-любовь» Вероники, ненависть Богдана, слова соболезнования родственников… эту гаденькую фразочку «школа, поближе к норме». Все! Сжечь, как это письмо…
А Андрей? Хочу ли я его забыть?
Еще один наш разговор.
Я: Твой отец — художник, правда?
А: Ну да. Он что-то рисует.
Я: Как здорово… Я так люблю искусство. Хотел бы я как-нибудь посмотреть…
А: Это того не стоит. Мазня. Ты нарисуешь лучше.
И улыбается. Лукаво так.
Февраль — самый грязный месяц в году и одновременно самый холодный. Март ничуть не чище, но его промозглая слякоть и талый снег хотя бы оправданы приближением весны.
Погода Илье определенно не нравилась и будь его воля, он бы предпочел провести это время дома, но вынужден был наслаждаться холодной романтикой бесцветного неба и хмурых луж, только потому, что это нравилось Андрею.
В его темных сияющих глазах отражались медленно плывущие тяжелые облака, нависшие над городом, как крышка жестяной банки. Илье честно не нравилось здесь, он все мечтал вернуться в родную провинцию или и вовсе перебраться куда-нибудь подальше. Никаких сомнений в том, что дальше фантазий эти планы никуда не уйдут, не было. Он останется здесь. И ничего не изменится. Для перемен нужно много душевной силы, а Илья сам не уверен был в том, что она у него найдется в нужном количестве.
Андрей вытащил из кармана пачку сигарет и закурил. Ветер унес дым прочь, Илья даже не успел вдохнуть его, а он любил так делать, когда его друг предавался своей вредной привычке. Ему хотелось бы начать курить, но он не хотел расстраивать маму. Что она подумает!
— Я не сдам экзамены! — страдальчески закатывая глаза объявил Андрей.
Илья посмотрел на него, потом на небо и себе под ноги. В луже у носков его ботинок плавали окурки, словно маленькие уродливые кораблики.
— Я тебе помогу, — с готовностью сказал он.
— Спасибо, друг! — искренне выдохнул Андрей и даже за руку мальчика взял. Илья весь напрягся, на него нахлынул поток самых различных чувств и ощущений. Первым делом он конечно пожалел, что не может через шерстяные перчатки чувствовать какая у друга прохладная и приятная кожа, после подумал о последствиях. Но их не было, потому что сцена эта длилась не больше минуты, Андрей быстро руку убрал, чтобы закурить уже вторую сигарету.
«Он считает меня другом… как славно» — думал Илья, заторможено глядя куда-то в пустоту.
— А что мы будем делать после? — зачем-то спросил он. Слово «мы» ласкало ему слух, медовой сладостью растекалось внутри.
Андрей не очень понял, о чем речь.
— После? — переспросил он.
— В следующем году, — уточнил Илья. Он боялся, что Андрей соберется в техникум и от безоблачного счастья останутся рожки да ножки. Он все время думал об этом и пытался представить, что будет делать тогда. Пойдет вместе с ним? А матери как это объяснить, она ведь мечтает в университет его как-нибудь устроить, только еще не знает в какой — ему вроде бы все интересно, а с диагнозом его выбор не большой. Сам Илья хотел бы стать лингвистом, к языкам у него была явная склонность.
— Я хотел бы пойти в медицинское училище, — ответил Андрей задумчиво и убрал назад длинные темные волосы, вечно попадавшие ему в глаза и вызывавшие бесконечное негодование учителей и завуча, — но отец хочет, чтобы я еще посидел в школе и попытался поступить в институт. Ха! — он скривил рожицу, — кому я там нужен. Заберут в армию — и все.
Это «и все» звучало особенно трагично для Ильи. Он не знал, какой смысл Андрей вкладывает в эти слова, но он не представлял себе, что будет делать, если, а точнее когда его друга призовут. Ему никакая армия понятное дело не грозила, хотя он сам готов был проситься туда, лишь бы не расставаться с Андреем.
В глубине души он презирал себя за этом. Илья казался себе жалкой собачонкой, слишком привязанной к своему хозяину. Он понимал, что будь он сильным человеком и сильной личностью, он не был бы настолько зависим и вертеть собой так не позволял бы, но ничего поделать с этим не мог.
Они медленно побрели к невзрачному зданию школы.
Еще издалека Илья заметил огромную фигуру Валеры и весь сжался. От внимания Андрея это не скрылось.
— Пусть только полезет, — весело сказал он.
Илья засиял, посмотрел снизу вверх на Андрея, уверенный в том, что теперь ему ничего не грозит.
Они поравнялись с Петровым. Он окинул их насмешливым взглядом.
— Чтобы было у кого списывать ты и с таким готов дружить? — выдал он.
Илье стало не по себе от этих слов: он часто пугал себя подобными предположениями.
— Не суди других по своим понятиям, — сказал Андрей спокойно и высокомерно. Илье сразу стало легче, он впал в эйфорию от того, как прекрасно держится его друг с этим выродком, как надменно и насмешливо, словно разговаривает с кем-то, недостойным его внимания. Хотел бы он научиться так отвечать!
— Ясно, — буркнул Валера и тут же придумал кое-что новое, — а может тебе его мамаша заплатила, чтобы ты его опекал? — Илья совсем не удивлялся тому, что о нем в его присутствии говорят так, будто его нет. Мысленно, он уже бесчисленное количество раз переехал на тракторе Петрова, отрезал ему все, что только можно и вместо внутренностей набил опилки. Фантазия спасала его тогда, когда от собственной беспомощности хотелось лезть на стену.
