Приплела полнолуние какое-то еще. Тут одновременно произошло несколько вещей: я почувствовала, что сейчас бурно стошню, зазвонил стационарный телефон на моем столе и мобильный телефон на моем столе, я схватила трубку стационарного, потому что Барыня будет визжать, если не отвечать мгновенно.
Но сказать я все равно ничего не смогла, потому что меня вырвало прямо на аппарат. Да. Изумительная картина: я отдуваюсь, вытираю рот ладонью, трубка в моих руках пищит смешным кукольным голосом, Барыня просто ошалела, и еще мобильник поет.
Я неловко и боком сползла на стул, потому что как-то потемнело в глазах, до этого я никогда не думала, что в глазах темнеет по-настоящему, и считала это выражение просто таким… преувеличением? Как оно называется? Черт, как обычно нифига не помню. А ведь изучала лет пятьсот русский язык. Хули толку, как говорит наш Славка-водитель, он как раз заглянул в дверь, очень вовремя, ринулся назад, зацепил здоровенный комнатный цветок в горшке. Танька обожает эти зеленые насаждения.
Цветок упал.
От общего, наверное, перепуга и феерического пиздеца Барыня схватила мой визжащий мобильник, посмотрела и внезапно кинула его со всего размаху на пол.
— Извините, — проскрипела она, нагибаясь, — из рук выскользнул.
Подняла телефон, сунула мне в грязную ладонь. Резко повернулась и вылетела из офиса. Проорала уже от стойки рецепции, что спускается вниз и пусть Вячеслав поторопится.
Я потащилась умываться, потом долго вытирала телефон сначала мыльной водой, потом спиртом, чтобы не пахло кислым. Танька бегала вокруг и совала мне то чай, то кофе, то ломтик лимона. Откуда-то взяла лимон…
Идиотка Ленка-секретарь расселась без всякого приглашения в центре комнаты, наблюдала за происходящим и приговаривала:
— Обожаю, когда что-нибудь интересненькое происходит, так время быстрее летит!
Танька добросердечно посоветовала ей поработать немного. Так, чтобы время быстрее летело…
Зачем я звонил мелкой? Там, на Страшном Суде, обязательно поднимут стенограмму наших разговоров — в постели, до или после — и вот тут-то точно запнутся, задумаются и переспросят: зачем же я звонил мелкой?
А действительно: зачем?
Я звонил, чтобы узнать: а вдруг ничего не было? А вдруг она скажет: здравствуй, Любимый? Расскажет что-нибудь про «Эстреллу», про суп с креветками и про то, как она, дурочка, купила в аптеке эти смешные бумажки, проделала этот смешной тест на беременность, ну просто так, чтобы перестраховаться.
А потом скажет: «Понимаешь, Любимый, этот гребаный тест ничего-ничего не показал. Я просто решила напугать тебя. Сама нарисовала эти две полоски маркером… ну, и все такое».
Да. Я звонил, чтобы узнать: вдруг все это было шуткой? Мы посмеемся вместе. И все станет, как раньше.
Но она не взяла трубку.
А потом и я перестал тупить.
Я не могу. Не могу сесть в служебный автомобиль, не могу ехать в мэрию, не могу отвечать на деловые звонки по телефону. Могу только стоять на бетонном крыльце нового офисного здания, смотреть вперед и держать в руках сумку.
Я уронила ее на лестнице, что-то звякнуло и стеклянно рассыпалось внутри, не стала смотреть. Разбилось зеркало, или лопнула пудреница, или разлетелась вдребезги новая дорогая фотокамера — это все равно.
Мимо проходят люди, они хорошо одеты, у многих в руках предметы, обозначающие высокий социальный статус. Они приветствуют меня улыбками и наклонами аккуратно причесанных голов, но это тоже все равно.
Может быть, сделалось бы легче, если бы я кричала каждому в лицо: «Тупая шлюха! Неумелая курьерша! Пустое место! Вот кто жрет чипсы в квартире моего любовника, оплаченной мною на месяц вперед! Тощая сучка! Безмозглая проб-дь!»
Но я не кричу так каждому в лицо, я стою на крыльце и смотрю вперед. Наверное, стою долго, потому что замечаю, что замерзла и что по ноге хочется постучать согнутым пальцем, как по деревянной. Вячеслав давно испуганно наблюдает за мной из окна служебного автомобиля, я сама выбирала «субару» черного цвета, большая удобная машина, надо сейчас спуститься с одной ступеньки, потом со второй ступеньки, потом еще с пяти и сесть на заднее сиденье.
Кто-то трогает меня за локоть, поворачиваюсь и вижу любительницу чипсов, разумеется, закон жанра: если может произойти что-то еще наиболее отвратительное, оно произойдет обязательно.
Девчонка одета уже в куцую куртку с премерзейшим розовым мехом на капюшоне и сжимает в руках дикую сумку с портретами кошечек и собачек. Светлые волосы мокрые, в каждом ухе по три серьги, прекрасно.
— Простите, — невнятно бормочет она, глядя в сторону, — простите, но я так плохо себя чувствую, сейчас даже сознание потеряла почти. Можно мне пойти домой, пожалуйста, можно? Можно? Можно?
Я сглатываю и шершавым от ненависти языком отвечаю:
— Впервые слышу, что сознание можно потерять «почти». Вы уверены, что вам нужно домой? Может быть, к врачу?
— Да к какому врачу, какому врачу, мне домой…
Тут она бледнеет и даже синеет лицом, начинает оседать на то самое бетонное крыльцо, на котором я простояла уже бог знает сколько времени. Я как-то отстраненно подхватываю ее, будто бы не своей рукой, и будто бы не своим голосом кричу:
— Слава! Вячеслав! Ну помоги же, ну помоги же!
Водитель выметается, наконец, из большого удобного автомобиля, дверца распахнута, и я слышу его любимейшую группу «Лесоповал» имени композитора Танича.
— Чего это с ней, — без выражения спрашивает Слава, но девчонку перехватывает из моих рук и держит, прислонивши светлую голову к своему кожаному плечу.
— Не знаю, давай до машины, что ли, ее дотащим. А потом посмотрим, — запыхавшись от напряжения, отвечаю я.
Девчонка открывает глаза, как-то рыбой изворачивается в Славиных руках, громко икает, и ее немедленно рвет слюной и желчью ему на бедро.
— Чччерт! — стонет Слава, брезгливо морщится и выпускает девчонку из рук, идиот. Она падает на серый асфальт, чуть прикрытый снегом, стукается головой, звук раздается такой. Как бы это сказать. Ну, вот когда знающий человек проверяет арбузы на спелость, и ему попадается самый правильный плод.
Вячеслав, разумеется, полностью поглощен спасательными работами по очищению черных джинсов, я опускаюсь на корточки и дрожащими руками поднимаю девчонкину голову, просовываю пальцы ей под затылок, боюсь ощутить горячую липкую кровь. Она опять открывает глаза, резко садится, зажмуривается и спрашивает, а крови никакой нет:
— Почему вы меня посадили на тротуар?
Подтаскивает к себе пригоршню снега, кладет в рот, с удовольствием глотает ледяную воду. Ловлю себя на мысли, что тоже хочу так сделать.
— Мы вас сейчас отвезем к врачу, — говорю я командным голосом. — Не исключено, что это что-то серьезное, менингит например. У моего сына так же в свое время начинался. С потери сознания и рвоты. Слава! Помоги нам!
Водитель опасливо подает девчонке руку, она поднимается и направляется к автомобилю. Слава тихо говорит:
— Наблюет сейчас в салоне.
— Отмоешь! — неожиданно для себя чувствую горячую неприязнь к этому самодовольному болвану. — Не видишь, ей плохо!
— А мне, можно подумать, хорошо, — бубнит Слава, — воняю теперь бомжом… И до вечера еще буду вонять… Как минимум…
Девчонка сзади тяжело облокачивается на спинку, закрывает глаза, но дышит ровно, я соображаю и звоню Тане, своему «главному врачу». Иногда думаю: а что вообще делают люди, если они случайно не дружат с какими-либо докторами? У нас такое нелепое устройство здравоохранения, что никто тебя почему-то не хочет лечить даже за деньги, если без дружбы. Таня много лет работает хирургом в Первой Градской больнице, и будет хорошо, если она сейчас на службе, а не отдыхает после дежурства.
Таня оказывается доступным абонентом, она даже не занята в операционной, она нас ждет и обещает проконсультировать. Слава срывается с места, торопясь избавится от неприятной пассажирки и простирнуть штаны.
Проходим с девчонкой в приемный покой, делаю еще один звонок, Таня просит подождать пять минут, мы садимся на симпатичные стулья с перфорированными сиденьями. Я спрашиваю себя: «Какого черта ты делаешь? Она украла твоего Бога, в конце концов». Я себе ничего не отвечаю.
Смотрю на ее русые волосы, они вроде бы забраны в хвост, но некоторые выбились и слиплись по длине вдоль, она утирает губы ладонью и опять икает. Даже не знаю, не могу сформулировать, что именно я чувствую. Стараюсь не чувствовать ничего, просто смотрю по сторонам.
Около двери в рентген-кабинет женщина в рыжеватых кудрях и маленький мальчик лет шести, беленький, худенький, похожий на картофельный росток. Оживленно разговаривают о качестве различных фотоаппаратов — зеркальных и незеркальных, видах объективов и ценах на них, получают рентгеновские снимки, мальчик спрашивает:
