— Надеюсь, с шейными позвонками все в порядке, мама?
Мама энергично кивает кудрями. Берутся за руки, уходят.
Две пожилые женщины напротив ожидают приема уролога, пропускают вперед бледного до зелени парня с закушенной губой, потом плотного мужчину, аккуратно тошнящего в пакетик, потом лысого старичка — просто так. Девушка из очереди к хирургу говорит без интонаций:
— Вот так и всегда, женщины терпят, а мужчины умирают.
Пожилые женщины испуганно крестятся обе, бормочут негромко:
— Дай Бог всем здоровья, дай Бог всем здоровья…
Женщина в униформе «скорой помощи» катит на инвалидной коляске очень старенького дедушку, он грустит. Она спрашивает его бодро:
— И что это за уныние? Что это вы такой невеселый?
Он отвечает, пожевав губами:
— Уверен, что я веселый. Просто танцевать уже перестал.
Девочка лет двенадцати, очень растерянная, звонит по телефону, говорит взволнованно:
— Папа, это я! Твоя дочь! Нет, не Лена!
Из ближнего кабинета выходит полная женщина в домашнем халате, ласково вынимает телефонную трубку у нее из рук, кладет себе в карман, тихо шепчет что-то, девочка кивает, садится на белый стул в дырочках.
— Все будет со мной хорошо, Юляша, вот сейчас доктор только посмотрит, — громче произносит полная женщина, гладит дочку по голове, возвращается в кабинет. Юляша выдувает большой цветной пузырь из жвачки.
Я стараюсь сидеть так, чтобы девчонка не попадала в поле зрения, стараюсь дышать в сторону и думать тоже в сторону.
— Ну, здравствуйте! — Кто-то недовольно сопит у меня над головой. Смотрю — Таня, великолепная в зеленой униформе и с новой элегантной стрижкой. — Я тебе где велела меня ждать? Где? А ты где меня ждешь?
Выясняется, что я все неправильно поняла, и подруга металась по разным приемникам, перебегая с территории больницы А на территорию Б, она произносит что-то такое загадочное, с буквами. В руках у нее прозрачный пакет, из пакета просвечивает печенье в яркой упаковке и книжка карманного формата.
— Как сынок? — интересуется Таня. — Когда приедет?
— Наверное, весной, — отвечаю, — он сейчас новую работу получил. Осваивается… Живет пока в гостинице при клинике, ну такая, знаешь? Для персонала и ухаживающих за больными…
— Знаю, — Таня энергично кивает маленькой суховатой головой, — а сама как?
— Да все нормально, спасибо. Давно не виделись с тобой, дорогая.
— Это точно. Где уж тут увидишься, когда такое творится!
Она неприязненно оглядывается вокруг.
История нашего знакомства с Таней весьма своеобразна. Она была первой женой моего второго мужа, Максима Максимовича, и вместе мы пережили многое. Вместе с Таней, разумеется. Максим Максимович никогда в переживаниях замечен не был.
— Так. Девушка пусть идет со мной, а ты в кафетерии посиди. Не здесь же, — Таня, не глядя, показывает рукой вокруг. — Я договорилась, Игорь Михайлович ее посмотрит. Да, Игорь Михайлович! Я иду сейчас мыться… Позвоню вечером. Игорь Михайлович, кстати, сегодня именинник… Роскошный торт приволок, трехъярусный.
— А водки?
— Ну, это само собой… Ему волочь не надо. Благодарные пациенты… Недавно пятилитровую бутыль подарили, с помпой. Хороший врач он!
Танино лицо светлеет. Она рывком поднимает девчонку, тащит за собой, девчонка едет по плиточному полу, взмахивая поочередно руками. Выхожу на улицу. Падает мелкий твердый снег, не изящными снежинками, а крупой, типа кус-кус. Я улыбаюсь, вспоминаю. Игорь Михайлович, последнее Танино увлечение, коллега по работе.
Как-то дежурил в приемном отделении, в кабинет зашел прилично одетый молодой человек, смущенно сообщил, что у него «кажется, серьезные проблемы в нижнем регионе». Игорь Михайлович предложил ознакомить его с этими проблемами. Молодой человек, непроизвольно морщась, стянул штаны, и многоопытный, чего только не повидавший доктор городской больницы замер от удивления. На половом органе молодого человека уютно разместилась собачка от застежки-молнии, ткани вокруг невероятно отекли и местами уже почернели.
«Как это получилось?» — дрогнув голосом, спросил хирург.
«Понимаете, — объяснил молодой человек, — неделю назад я разделся и лег спать. Но через полчаса в дверь позвонили друзья, они возвращались из театра и решили меня навестить, поделиться впечатлениями. О премьере. Торопясь открыть им дверь, я натянул брюки на голое тело, и вот… Немного прищемил, знаете ли. Задерживать друзей было неудобно, поэтому я выстриг кусок от брюк и оставил вот все так…»
«Но неделю!» — поднял брови Игорь Михайлович, привыкший вроде бы ко всему.
«Ну да, — вздохнул молодой человек, — сначала было как-то неловко обратиться в больницу, потом работы навалилось… сдаем новый проект, дел невпроворот. Мобильник за день разряжается трижды, переговоры, встречи…» Доктор внимательно осмотрел пораженное место и сообщил молодому человеку, что придется сделать полное обрезание крайней плоти и что-то еще, в спасательных целях.
«Но, доктор! — вскричал молодой человек. — Это невозможно!»
«То есть почему невозможно?»
«Я православный христианин, доктор! — гордо отвечал редкостный пациент. — И не приемлю этих ваших обрезаний!»
Надвигаю капюшон глубже на лоб, натягиваю перчатки, холодно.
— Ты меня сегодня решила полностью уничтожить? — слышу я за спиной гневное. — Про кафетерий шла речь, а ты здесь стоишь! Снегом засыпаешься!
Таня утаскивает меня обратно в помещение за черный рукав пальто.
— Положили твою красавицу, — сообщает она в тускло освещенном коридорчике, плотно заставленном пустыми каталками, колесики их вывернуты, рыжая клеенка в страшноватых пятнах, — в оперативную гинекологию. Посмотрят, куда вывернет. Пока не очень. Очевидно, пиелонефрит в анамнезе или вообще порок почки. Судя по… Ладно. Ты полис ее не взяла? Сейчас оформили как «по скорой», с улицы, но полис нужен. И паспорт. Привезешь?
Откуда-то достает одинокую сигарету и синюю пластиковую зажигалку, закуривает, выдыхает белесый дым в сторону. Чувствую себя так, будто со всего размаха кто-то очень сильный большим кулаком ударил меня в живот. Немного даже сгибаюсь, чтобы перетерпеть боль и перевести дыхание.
Не успеваю ответить, раздается телефонный звонок, смотрю на определившийся номер. О господи, это приемная чиновника из мэрии, где должна была присутствовать Маргарита Павловна и не присутствует! Сбрасываю звонок. Важнее отпустить Таню, она и так со мной потеряла времени… Оперативная гинекология?
— Да, — отвечает она на незаданный вопрос, — да, беременность недель семь-восемь, сердцебиение плюс… Кровь в полости матки, свободная жидкость в позадиматочном пространстве… Почки пашут не ахти… Ты давай с полисом не тяни.
Таня тушит сигарету в крупной жестяной банке, полной окурков и бинтов в чем-то тревожно желтом, мелко целует меня в холодную щеку, разворачивается и уходит. Дверь системы «качели» совершает несколько лишних движений, потом из отделения вываливается группа студентов. Они смеются, они курят, они обсуждают резекцию кишечника, вывод стомы и новый парик какого-то профессора, очевидно, лысоватого.
Мне не хочется никуда идти, мне хочется присесть на корточки и немного посидеть тут. Что я проделываю, никто не удивляется, отлично.
Отключаю телефон. Нет, нет, я вовсе не распрощалась с волей и разумом, но им явно надо передохнуть.
Дорогой мой молескинчик, какое счастье, что наконец приехал Славка-водитель, привез мне офисную чашку, покоцанную тарелку и одноразовых ложек, а главное — тебя! Ужас, я даже не представляла, что так буду скучать по своему дневничку, даже поцеловала в кожаную обложку и в раскрытую страничку! И еще раз!
Барыня с каких-то щей раздобрилась и пристроила меня в страшно блатное отделение, кажется. Нет, пристроила-то точно, вот она я — валяюсь на кровати с панцирной сеткой. Типа, что страшно блатное, кажется. Вроде бы больница обыкновенная городская, да только, когда мой дед в Сызрани помирал в обыкновенной городской больнице, там была грязь, гноища и дул ветер. Да, и шныряли по ногам тараканы. И уж конечно, никто никого не лечил. А тут меня уже сто раз посмотрели сто врачей, и УЗИ сделали, и два килограмма анализов взяли. Или два литра? И уже десятую систему прокалывают, весь локоть исковыряли. И второй.
Да, такая я несчастная, мой дорогой молескинчик! Когда я немного очухалась, проблевалась очередной раз и почистила зубы пальцем в зубной пасте, заняла у соседки, стала осматриваться по сторонам.
Кроме меня в палате было пять человек женщин, не знаю, правильно ли так сказать: «пять человек женщин», скорее всего — нет, но почему-то хочется. Женщины дожидаются искусственных родов, четверо по медицинским показаниям — обнаруженные уродства плода, они постоянно ревут и звонят любящим мужьям с жалобами. Одна имеет социальные показания, так это и говорится — социальные показания.
