ОНИ читают
Известная пытливость, свойственная русскому уму, не обошла стороной средний класс: табу на религиозную рефлексию, наложенное в целях самосохранения, оттеснило все интеллектуальные искания в сторону книг о смысле жизни, невероятное количество которых было выброшено на русский рынок последнего десятилетия. С прилавков были сметены миллионные тиражи Шопенгауэра, Ницше и Бердяева – самых опасных и ядовитых философов. Раскуплены все сочинения о том, как достичь духовного, нравственного и физического совершенства. Не найти в свободной продаже ни одной книги, в названии которой есть слово «магия». Кто это сделал? Принимал ли тут участие наш средний класс? Думаю, что самое активное. Но направление его покупательской активности пришлось, конечно, не на изучение абсолютно ему не нужной магии, а на развернутые системы тотального оздоровления. Учтем, что в напряженном поиске прочных, устойчивых ценностей, в жажде обустройства понятной, человекосоизмеримой, с удовольствием и размеренно проживаемой жизни – в этом во всем средний класс оказался в полном одиночестве. У него практически нет духовных вождей. Современное духовождение ориентируется либо на «интеллигенцию», либо на «новых русских», но средний класс, как я уже писала, дело пестрое и многосоставное. Нет, не для него остроумные реляции высокоинтеллектуальных авторов «Коммерсанта-daily». Он их, может быть, и читает, а читая – наверняка уважает. Но его потребность в авторитетном разъяснении жизни они удовлетворить не могут. Что способны извлечь из себя наши интеллектуалы по поводу книги С.Н. Лазарева «Диагностика кармы», кроме утробного смеха? А ведь это самая на сегодняшний день популярная книга, притом именно среди миддл-класса… Дело в том, что известное напряжение ума, знакомого с историей человеческой цивилизации, приводит к юмористическому отношению к идее тотального здоровья. Жизнь, проще говоря, настолько трагична, что попытки сочетать здоровый дух со здоровым телом кажутся наивными и смехотворными, а убеждение в том, что ты в июне можешь спланировать дела августа, – жалким и убогим миражом. Увидев в журнале «Целительные силы» портрет мыслителя и теоретика здоровья В.Т. Лободина с краткой потрясающей надписью «Давайте жить мудро», я зашлась в приступе отчаянного веселья. Повесив портрет Владимира Тихоновича на стенке, я каждое утро смотрела в его просветленное лицо, украшающее тело, свободное от шлаков и каловых камней, и говорила: «Привет, товарищ Лободин! Я буду жить мудро!»
Но постепенно ироническое веселье уступило место доброжелательному пониманию. Миллионы людей, не желающих падать в трагические бездны бытия, честно работают, обеспечивая семью, честно и просто глядят в холодные и злые глаза блоковского русского сфинкса и хотят именно что «жить мудро». В поисках хоть какой-то поддержки они покупают книги Лазарева, Малахова, Лободина, Левшинова, Травинки и прочих мудрецов и эту поддержку получают. Они мужественно чистят печень, обливаются холодной водой, сдерживают отрицательные эмоции, благодарят Всевышнего за каждый прожитый день, ставят перед собой реальные задачи, диагностируют карму и прикапливают денег детям на образование. Трагизм бытия, конечно, холодной водой не зальешь. Но решение «жить мудро» – мужественное и достойное человека решение. Его стоит уважать, не вмешиваясь со своими каверзами и соблазнами, – их-то хватает на Руси.
ОНИ смотрят кино
Средний класс, особенно тот его слой, что в основном рекрутирован из бывшей советской интеллигенции, выбравшейся из пленительных тисков Явлинского брюзжания с его идеалом трех библиотечных дней в неделю и занявшейся делом, неплохо знает современный кинематограф и, безусловно, реагирует на все ключевые слова современного киноистеблишмента типа «Оскар», «Каннский фестиваль» или «Золотой лев». Средний класс абсолютно не воспринимает игривых подшучиваний над авторитетами, настолько в данный момент хрупко его духовно-душевное равновесие. Если фильм награжден этими авторитетами – его стоит посмотреть. Все. Средний класс, конечно, любит добротный советский кинематограф, «хорошее кино», причем уровня Рязанова, Данелии, Панфилова и Петра Тодоровского. Но подлинный герой среднего класса, его заветный, давний любимец – это Н.С. Михалков. Средний класс, будучи абсолютно погруженным в поиски золотой середины бытия, время от времени любит задирать голову и смотреть наверх. И если у англичан на этот случай припасены проказники Диана и Чарлз, у нас есть один, как сердце в груди, Никита Сергеевич. Он мужественно символизирует собою все то, на месте чего в нашей реальности зияют пустоты: и русскую и советскую элиту, и творческую интеллигенцию, и несокрушимую семейственность, и мужескую потенцию. Он единолично, с гамлетовским размахом, восстанавливает разрушенную связь времен, при этом ловко избегая трагической тональности, хотя время от времени и впадая в комизм. Комический оттенок «усатого няня» отечественной культуры, явный для прожженных серной кислотой иронии богемных интеллектуалов, средний класс не считывает. Пафос Михалкова ему родной и близкий, набор слов – ясный и заветный. Неминуемое сближение Н.С. Михалкова и В.С. Черномырдина, произошедшее в 1995 году (Михалков, как помнится, был человеком № 2 в избирательном списке движения «Наш дом – Россия»), обеспечило шаткое, но несомненное психическое равновесие общества, ибо средний класс подсознательно зарядился символической энергией «связывания времен», исходящей от Михалкова. Никита Сергеевич перестал символизировать противостояние художника и власти и дал нынешним правителям вид на жительство – в том случае, конечно, если они, в свою очередь, окажутся достойными его одобрения и вернут свой долг субсидиями на новый великий фильм. Эта операция, непереносимая для интеллигенции старого закала, понятна среднему классу и кажется ему разумной и верной. Правда, классическое «ты – мне, я – тебе», на котором покоилась жизнь советского среднего класса, в нынешних условиях должно быть закутано неким сияющим (но не слишком) пафосом. Тут Никите Сергеевичу просто нет равных. Та задумчивая и напряженная нежность, которая плавает в его круглых кошачьих глазах при слове «отечество», есть подлинная культурно-историческая ценность уникального, не поддающегося копированию образца. И все-то вокруг Никиты Сергеевича именно такое, какое грезится среднему классу, – дорогое, добротное, авторитетное, прочное, классное или, как говорили у нас в школе, здоровское: и деды с прадедами, и стильный дом, и семейство, и творческая судьба, и друзья, и покровители. Михалков, конечно, талантлив, но талант его – не сокрушительный, не опасный, не вводящий в соблазны, не выбивающий из жизни. Он говорит нам лишь о том, что мы сами знаем хорошо, он утверждает утвержденное и защищает защищенное, он поэтизирует только прописные истины и морализаторствует только на давно заданные темы. Михалковское творчество удобно и комфортно расположено в русле традиции, уважительно по отношению к предкам и предшественникам и любовно направлено к зрителю. В михалковском «послании к человечеству» нет ни одной помарки, ни одной ошибки, все запятые на своих местах и – ни единого слова, непонятного адресату. Это – идеальное миддл-классовское творчество…
Но пока Н.С.Михалков стоит «среди долины ровныя». Эстафету грамотного миддл-классовского человековедения никто не рвет из его умелых рук. Молодые львы, волки и шакалы отечественного кинематографа то слишком ленивы, то слишком себялюбивы, чтобы воспринять идеалы и заветы Никиты Сергеевича. Да и пассионарности той нету, что в нем бушует и поднимает в небо десятки вертолетов Министерства по чрезвычайным ситуациям. Самый пригодный для служения среднему классу кинорежиссер Денис Евстигнеев (автор «Лимиты» и режиссер знаменитого «Русского проекта» ОРТ) испорчен экзистенциальной меланхолией, свойственной многим детям известных родителей, и странностями современного культурного процесса, превратившегося в самоописание московской тусовки. Некоторую надежду на преемственность во взаимоотношениях среднего класса России и кинематографа внушает, правда, фигура Валерия Тодоровского. «Катафалк», «Любовь» и «Подмосковные вечера» – грамотное, литературное кино без ошибок и помарок, его охотно смотрят жены бизнесменов, вспоминая университетское прошлое. Но той громокипящей жизни, что есть в Михалкове, нет в культурном и умном творчестве Тодоровского, оно стерильно, как дистиллированная вода, без бацилл пафоса или юмора. А без этих бацилл всякое искусство будет мило лишь весьма ограниченному контингенту публики. Тем более что определенный пафос (утверждение ценностей «золотой середины») среднему классу, который готовится стать основным потребителем искусства, необходим.
ОНИ слушают музыку
