Легкомысленно забренчали, сзывая паству, христианские колокола.
По стене пробежала пузатенькая ящерка.
Паломники из России, с десяток теток, предводительствуемых молодым смущенным попиком, поужинав, уселись на лужайке в кружок и принялись читать вслух Евангелие.
Отсюда, с холма, было совсем близко к Богу.
Назарет
Апрель – май 2007я оглянулся
на середине галилейского моря покрытого легонькой рябью
уходя от отелей для богатых паломников
и лавок с грошовыми крестиками и образками
одиноко шел по воде человек
Тивериадское озеро
30 апреля 2007я еще напишу о поездах
о полустанках
где бабки в валенках с увернутой в газеты вареной
картошкой
бросают вызов вагон-ресторанам экспрессов
меняющих локомотивы
о проводнице в сапогах бутылкой
как гоголевский Городничий
о какой-то Зуевке
с навечно остановившимися часами на облупившемся
вокзальном бараке
голосующей за ЛДПР
о том
как по-женски кричат на разъездах встречные товарняки
о старухе сползающей с верхней полки
с японским телевизором закутанным в скатерть
о горах фараонова песка вдоль дороги
о мелких повседневных заботах
растаскивающих всю жизнь человека по крошкам
как муравьи
и отступающих в полосе отчуждения
под коленчатый стук поездов:
ту-да ту-да ту-да
Москва – Пермь
13 марта 2000Подаренные тобой часы я теперь сверяю по Биг-Бену.
Просторный Лондон оказался в архитектурном отношении некрасив. Старые дома скучны или помпезны, послевоенной постройки безобразны.
Теперь я понял, почему похожее на профсоюзный пансионат новое английское посольство на берегу Москва-реки почитают тут почти шедевром.
Зато туманные парки и скверы очаровательны.
Повсюду в них мне попадается одна и та же чугунная конная статуя, обозначающая то какого-то маршала, то какого-нибудь Георга.
А крылатая Ника мчится на чем-то вроде мраморного мотоцикла с коляской.
И есть аналог фонтана «Дружба народов» с ВДНХ – с львами, серпами, молотами и бедрастыми наядами, олицетворяющими величие и мощь империи.
Классическая лондонская гостиничка, где я остановился, выглядит, как если б я снял меблированную комнату у миссис Хадсон: с развешанными повсюду фотографиями в рамочках и множеством финтифлюшек. Только за дверцами настенного шкафчика, где в прежние годы, верно, держали графин с водой и ночной колпак, оказался маленький телевизор.
В этой части мира холодная и горячая вода текут из разных краников.
Фарфоровая мыльница на умывальнике имеет форму морского гребешка.
А когда пошел дождь и за окном захлестало из свинцовых труб, в комнате закапало с потолка, хотя живу я на первом этаже. Не знаю, как это им удается.
Благодаря языку, владычествующему в мире, англичане по-прежнему ощущают себя империей, даже и без колоний.
И это не лишено оснований.
За многометровыми окнами старинного министерства видны громадные кабинеты с книжными шкафами вдоль стен, картинами в золоченых рамах и зелеными абажурами над невидимыми огромными столами. Наверное, там есть и большие глобусы, за которыми прежде решались судьбы целых стран и народов.
В шкафах теперь вместо атласов и карт словари. Но с ними по-прежнему соседствуют гроссбухи.
И все так же сливаясь в могучие реки над зеленым сукном столов, текут в тишине финансовые потоки: закручиваются шелестящими водоворотиками и устремляются в широкое русло, перемешиваясь и кувыркаясь, зеленые американские и разноцветные европейские бумажки…
Не случайно остановившиеся часы над стойкой в соседнем пабе показывают вечность.
В Англии было множество великих людей. Теперь они возлежат, глядя поверх туристов, на каминных полках усыпальниц за стрельчатыми витражами соборов – иногда в довольно вольных позах, подперев голову локтем. Разве что без зажатой во рту зубочистки.
Прильнув, как в зоопарке, к решетке Букингемского дворца, толпа любуется вскидывающими на красном гравии колени гвардейцами в медвежьих шапках.
Для самых больших деревьев предусмотрительные англичане заранее растят замену в Ботаническом саду – на случай, когда те состарятся.
Налюбовавшись мраморными греческими комиксами с Парфенона, выходят из Британского музея девицы в низкосидящих брючках и коротких по моде блузках и показывают холодному небу свои розовые замерзшие пузики.
А уголок говорунов в Гайд-парке оказался пуст: видно, все уже сказано.
Английский Chekhov написал бы, что в человеке должны быть прекрасными произношение, штиблеты и смокинг. Остальное неважно.
И это так: я видел безупречно одетую пару, таскавшую руками куски курицы из томатного соуса в ресторанчике у Трафальгарской площади.
А старая баронесса N на званом ужине, точно в парикмахерской, решительно закинула за вырез вечернего платья салфетку, большую, как белый флаг.
Без смокинга тут правда никуда.
Чтобы попасть на торжественный прием, мне пришлось взять напрокат. Его выдал мне улыбчивый толстый негр в подвале одежного магазинчика на Виктория-стрит, предварительно обмерив меня портновским метром.
250 мужчин в шелковых и бархатных смокингах и брючках с лампасами и 250 женщин с голыми плечами толпились с бокалами шампанского в руках под высокими сводчатыми потолками.
Обаяние молодости и красоты как всегда проигрывало, соперничая с обаянием денег и власти.
Стоял шум, как на вокзале.
Продираясь между смокингами, как сквозь толпу официантов, я протиснулся к тому, что принял издали за «Тайную вечерю» – но это оказался запечатленный в живописи парадный обед Елизаветы II, данный ею в 1977 году. Картину за ненадобностью подарили городскому совету.
Английская нация вся оказалась состоящей из литературных типажей.
Одних Пиквиков я насчитал 8 штук.
Самый румяный и толстый из них рассказал мне, что учредил теперь кассы взаимопомощи для лондонцев среднего достатка, и оживленно описывал радужное будущее своего начинания.
Из-за его спины мне тонко улыбался Джингль, взятый стариком по давнему знакомству управляющим, – и при этом слегка шевелил пальцами, точно пересчитывая деньги.
Оказавшийся за одним столом со мной седой розовощекий Бэзил Сил говорил про Косово и гуманитарные проблемы.
Из щебетания Ребекки Шарп я понял, что она собирается зимой в Москву и беспокоится, достаточно ли тепло ей будет в норковом жакете.
Со стороны стены ко мне в тарелку заглядывал мраморный джентльмен с длинным лицом и короткими ногами в мраморных чулках, умерший при Георге I.
Кормили какими-то канарейками под белым соусом. Изысканной еде было одиноко на слишком большом фарфоровом блюде.
Миновав Кромвеля с бешеным лицом – возможно из-за того, что ваятель ограничился бюстом и не облачил его в смокинг, – я вышел на улицу, когда Биг-Бен в своем идиотском узорчатом смокинге с фанфаронски торчащей бабочкой показывал, верно, около двух ночи.
По пустой улице проехал шарообразный мотоциклист, надутый ветром.
Встречный джентльмен в расстегнутом смокинге зевнул во весь рот и посмотрел на часы.
В скверике, что так понравился мне накануне, Шекспир в белом мраморном смокинге поглядывал сверху вниз на коротышку Чарли в чугунном черном, с гнутой тросточкой в руке.
У вокзала Виктория парализованный виски нищий спал на подстеленном куске картона, прислонившись к стене и уронив голову на шелковый лацкан.
Мне показалось, что и смуглые грузчики, закатывавшие тележку с ящиками в большой фургон, одеты были в смокинговые комбинезоны с монограммой транспортной фирмы на спине.
Наутро я сдал свой смокинг в том же подвале китаянке, сменившей моего негра, и уехал в Хитроу.
Весь самолет, включая женщин, оказался в смокингах, кто в черных, кто в разноцветных. Стюардессы – в бело-голубых. И только я один в клетчатой рубашке.
Сквозь марево набегающей толщи неба я все высматривал в иллюминатор просто Лондон – где одиночные негры в безукоризненных костюмах и крахмальных сорочках с галстуками тонут в толпе бледнолицых в футболках и тертых джинсах.
А в окрестностях и дальше на меловых холмах без выходных пасутся овцы.
Лондон
Октябрь 2005При подъезде автобуса к Оксфорду девица в наивной вышитой блузке, с овальным личиком и гладко зачесанной светлой головкой, вытащила из рюкзачка и натянула на себя глубоководного вида желто-черно-красную куртку, напялила черный кожаный лапоть велосипедного шлема и, сделавшись похожей на мерзкое насекомое, ринулась в отворившиеся двери к своему прикованному у остановки велосипеду.
