Расстояние от Софрино до Заветов Ильича — километров двенадцать. Как мы прошли их за какой-то час, да еще блуждая в лесу, — непонятно. Но мой придворный физик-ядерщик Володя уверял меня как-то, что вокруг Москвы существуют некие сферомагнитные зоны, которые многократно спрямляют расстояние. И напротив, есть места с обратным магнито-сферическим знаком, где расстояние это увеличивается и расширяется чуть ли не до бесконечности. Ты можешь идти-идти, ехать-ехать, а все не попадешь в нужный пункт. Примерно так двигался Венечка Ерофеев до своих Петушков. Это ведь правда, он ничего не сочинил, хотя и был пьян. Впрочем, сейчас не об этом. Мы стояли на платформе, и Алексей спросил у меня:
— Ну что — в Москву или в Правду?
Получилось как-то двусмысленно, словно перед нами стоял выбор: ехать туда, где ложь, или за правдой? Хотя, если разобраться, столица наша действительно насквозь пропитана обманом, как вертеп вавилонской блудницы. Просто всероссийская врака.
— Чего уж! — отозвался я. — Двинули к этому, Василию Пантелеевичу, в больничку.
Мы сели в электричку и поехали назад от Москвы. Сошли на Правде вместе с еще одним сухоньким мужичонком, он и объяснил нам, как добраться до больницы-санатория.
— Только там сейчас карантин! — крикнул мужичонка нам вслед.
Однако нас уже ничто не могло остановить. Вскоре мы вышли к приземистым корпусам, обнесенным деревянным забором. Ворота были распахнуты настежь. Никаких вахтеров или охранников. У парадного подъезда горел фонарь. Дверь в здание также оказалась не заперта.
— Хорош карантин! — проворчал я, пока мы шли по пустому длинному коридору и заглядывали то в одну комнату, то в другую. Нигде никого не было: ни врачей, ни больных, ни нянечек. Но на столах горели лампы, валялись всякие медицинские штучки, вроде клизм и стетоскопов.
— Может быть, их всех спешно эвакуировали? — предположил Алексей.
— Война, что ли? Враг подходит к столице. Нет, тут что-то другое.
Навстречу нам попалась лишь дымчатая кошка, да и та, жалобно мяукнув, бросилась наутек. Мы словно бы попали в царство мертвых. Не знаю, как Алексей, но у меня неприятно засосало под ложечкой. Вот вам и реформы здравоохранения. Вернее, итоги.
Но когда мы стали подниматься по лестнице на второй этаж, нас неожиданно остановил грозный окрик. Вниз спускался огромный мужчина в очках и белом халате.
— Вы чего тут? — громко спросил он. — Водку принесли?
Оба вопроса не совсем вязались друг с другом. На первый ответил Алексей, а на второй — я.
— Мы пришли навестить одного больного, Василия Пантелеевича Скатова.
— Вот это подойдет? Водка французская, с газами, — бутылка Жан Поль Шене пригодилась как нельзя кстати.
Врач-гигант поглядел на этикетку, кивнул головой и велел следовать за ним. Мы очутились в кабинете на втором этаже, где царил невероятный кавардак. Мужчина открыл бутылку, налил в стакан, залпом выпил и лишь потом произнес:
— Доктор Брежнев. Дежурный по отделению.
— А чего дежурить, коли никого нет? — заметил я.
— Да еще остался кое-кто. Не всех вынесли.
— Простите? — не понял Алексей.
— Ну не всех еще разобрали по родственникам, — ответил доктор, накатывая по второй. — Черт, Галка, зараза, ключи унесла, а там спирт. Ничего, сейчас вернется. Я ей голову оторву.
Поглядев на его огромные клешни, я поверил, что он вполне может оторвать не только голову, но и ноги из задницы. Не хотелось бы мне оказаться на месте этой Галки.
— А что у вас за эпидемия? — спросил Алексей.
— Птичий грипп, — буркнул доктор Брежнев. — Только вы никому не рассказывайте. Это секрет, государственная тайна. Я подписку давал о неразглашении.
— И насколько это серьезно? — продолжал допытываться Алексей.
— Серьезнее не бывает. Кранты, одним словом. Боюсь, эпидемия перейдет в пандемию. Перекинется на Москву. Мы тут пока локализуем очаг, но сил держаться больше нет.
Доктор ухватился за стол, потому что его качнуло. Однако, выпив прямо из горлышка, он вновь окреп.
— Я вам так скажу, — произнес Брежнев, уже весело: — Гори оно все синим пламенем! Денег на лечение все равно нет. Если не куры, так лоси.
— В каком смысле? — спросил я.
— Ну… лоси тоже птичьим гриппом заболели. Шляются тут. Повсюду. В поселке от них житья не стало. Суют всюду свои рогатые морды. Один ко мне в процедурную забрался и стоит. И ведь не выгонишь! Я как вас услышал, ну, думаю: опять лоси приперлись…
— А сами-то не боитесь заразиться?
Доктор снисходительно посмотрел на меня.
— Я ураном водку закусывал, — сказал он. — В Чернобыле. Так что мне все нипочем. А потом это еще неизвестно, что птичий грипп. Может, какая другая зараза. Но на всякий случай всех пришлось разогнать. Для профилактики. У нас морг и так переполнен, куда ложить-то? Вот новый могильник в карьере выроем, тогда другое дело. Тогда — милости просим.
— Так. Ладно, — произнес Алексей, которому, очевидно, надоело слушать всю эту медицинскую болтовню. — А Василий Пантелеевич Скатов на месте?
Он спросил так, будто пришел на прием к важному чиновнику, главе администрации поселка Правда.
— Тяжелобольных мы не трогаем, — ответил доктор Брежнев. — Палата номер шесть.
В этот момент в кабинет влетела шустрая крашеная девица и тоже в белом халате. Затараторила прямо с порога:
— Взяла пиццу, да ее лось по дороге сожрал, придется леденцами закусывать, но зато водка попалась на березовых бруньках, какую ты любишь, а спирт больше не пей, ты от него трезвеешь, а когда трезвый, ты совсем дурной делаешься, лечишь всех кого ни попадя, а нужно и о себе подумать, не маленький уже…
На нас она не обратила никакого внимания, словно мы и сами были тяжелобольные, которых лучше не трогать. Поэтому мы тихо покинули кабинет и отправились на поиски палаты номер шесть. Нашли быстро. В просторной комнате из восьми коек была занята лишь одна. На ней лежал старик под капельницей. Это и был Василий Пантелеевич Скатов, бывший воинствующий безбожник, чекист, смершевец, затем заключенный, ссыльный, рабочий с феонового завода и, возможно, хранитель святых мощей благоверного князя Даниила Московского. Непонятно, дышал он или нет, но глаза у него были открыты.
Алексей наклонился, провел ладонью перед лицом старика. Зрачки реагировали. Но вот мог ли он говорить? Вид у больного был совершенно скверный, понятно, почему его уже и не трогали. Хорошо хоть капельницу оставили.
— Сходить, что ли, за доктором Брежневым? — предложил я.
— Не надо, — ответил Алексей. — Я и так вижу, что он умирает. Василий Пантелеевич, вы можете ответить мне всего на один вопрос? Старик пару раз моргнул своими выцветшими глазками.
— У кого сейчас находятся мощи святого Даниила Московского?
Старик то ли задумался, то ли собирался с силами.
— Ух ты… — наконец выдохнул он, будто удивляясь заданному вопросу.
— У вас? Или нет?
— Ух ты… — повторил старик. В глазах его даже появилось некоторое любопытство.
— Мы только что были у вашей дочери, — продолжил Алексей. — Я знаю, что вы принимали участие в закрытии Свято-Данилова монастыря в тридцатые годы. Мне говорила об этом Агафья Максимовна. Вы ее помните?
Василий Пантелеевич снова моргнул.
— Она предполагает, что все это время святые мощи находились у вас. Это правда?
Старик моргнул и одновременно качнул в сторону головой. Понимай как хочешь: то ли да, то ли нет.
— А у кого они были?
Молчание. Взгляд старика становился тусклым.
— Где они сейчас могут быть?
— Ух ты… — в который уже раз выдохнул Василий Пантелеевич. И тут меня вдруг осенило.
— Ухтомские, — произнес я, стоя за спиной Алексея. — Он хочет назвать их фамилию.
Но проверить мою догадку мы уже не смогли — в палате неожиданно погас свет. Более того, свет, очевидно, вырубился во всем корпусе, потому что стало темно всюду: и в коридоре, и на улице, и в соседних домах. Опять проделки Чубайса, не иначе. Но, может быть, вмешались какие-то иные силы, потому что я вдруг ощутил их присутствие здесь, в палате, в кромешной тьме. Кто-то явно находился рядом с нами. Двигался. Сухо, приглушенно покашливал.
— Леша, ты где? — задал я вопрос в пустоту.
— Здесь, — из обволакивающей черноты отозвался он.
— Тут еще кто-то.
— Слышу.
Потом что-то опрокинулось, зазвенело, разбилось. Ни спичек, ни зажигалки у меня в кармане не было. Не вовремя я бросил курить. Хоть высекай искры из глаз. Через секунду именно это и произошло. Меня чем-то шандарахнули по голове, я полетел на пол, стукнувшись коленом о какую-то дрянь. Причем так сильно, что взвыл от боли. Что происходило вокруг, я уже не представлял, держась одной рукой за голову, другой — за колено.
