Я выключаю компьютер – выдергиваю вилку из розетки. Мне мало его просто выключить. Экран чтобы не заснул, а почернел.
Ежегодный отчет, готовлюсь к ленчу со Шварцем. Выискиваю все связанное с Никсоном и освежаю знакомство со всеми недавними и выходящими в скором будущем книгами на эту тему. Пересматриваю список своих студентов и пытаюсь сопоставить лица с именами – на случай, если Шварц упомянет сына подруги приятеля. Изучаю годовой отчет факультета и собираю собственные мысли о положении высшего образования в стране. Выезжаю, напоминая себе, что я в своем деле знаток, что я уникален, что я – специалист по Никсону.
Шварц. С одной стороны, я его уже не первый год знаю. С другой стороны, он за это время изменился: меньше преподает, больше мелькает в телевизоре. Его специальность – военная история – делает его желанным комментатором почти по всем вопросам. Наверное, он сейчас попросит меня больше взять на себя, скажет что-то типа: хватит возиться с одной группой в семестр, ты столько можешь сказать, у тебя такой ценный опыт, и ты нам нужен, как никогда, – можешь взять еще одну-две группы?
Наш ленч перенесен из привычного ресторана, где я всегда беру шницель по-венски, а он – печенку с луком, и мы шутим насчет наших родителей и насчет того, что в молодости мы никогда такого не ели, но сейчас, когда нам столько, сколько было когда-то нашим родителям, можем себе позволить. А в этой забегаловке я могу думать только о том, как моя мать и ее друзья идут на ленч, где им дают творог и персики, у которых косточка не отделяется.
– Мы здесь из-за твоего зуба? – спрашиваю я у Шварца.
– С зубом все в порядке, – отвечает он. – Мы здесь потому, что времена такие. Мне суп, – говорит он официантке.
– В чашке или в тарелке?
– В чашке.
– А что еще?
– Минеральную, – говорит он.
– А вам?
Я сдаю назад. Вместо задуманного клубного сандвича с индейкой и жареной картошкой заказываю:
– Омлет по-гречески.
– Картошку по-домашнему или фри?
– Без разницы, – отвечаю я, вдруг встревожившись. – По-домашнему.
– Ну, как Хитрый Дик? – спрашивает Шварц.
– Хитрит, – отвечаю я.
– Ты когда-нибудь этот роман напишешь?
– Заметки пока. Это скорее не роман, а нон-фикшн.
– Заметки ты делаешь с той поры, как он в отставку ушел.
– Еще не закончено. Сюжет разворачивается, ситуация развивается, постепенно открывается все больше и больше интересного.
– Скажу тогда коротко: тебе много с чем надо разобраться. – Официантка еще воды не налила. – Ты у нас давно работаешь, но времена меняются…
– Ты считаешь, я мог бы прочесть другой курс? «Сопоставление двух президентств: Ричард Никсон и Джордж Буш-младший – кто подлее?»
– На самом деле мы хотим заменить это на нечто совсем иное. Взяли этого деятеля с новым подходом к преподаванию истории. Нацеленным в будущее.
– Это как – «нацеленным в будущее»?
В моем голосе больше возмущения, чем я хотел туда вложить.
– Вместо изучения прошлого – исследовать будущее. Мир возможностей. Мы думаем, это менее депрессивно, чем пересматривать в который раз фильм Запрудера.
– Ага, – говорю я. – Ага.
И ничего больше.
– Естественно, этот семестр ты закончишь.
Я киваю. Естественно.
Приносят еду.
– Надеюсь, ты с нами ссориться не станешь. Никсон умер, а твои студенты еще и не родились, когда он был президентом.
– Ты предлагаешь вообще больше не преподавать историю?
– Я говорю, что твоя группа – фикция.
– Прости, не могу согласиться.
– Да ладно, что ты знаешь? Мы твою группу заполнили остатками. Деточки, которым нужен один обязательный курс по истории и которым не нашлось места в группах Интернета и американы. Поверь мне, на Никсона им наплевать.
– Но у некоторых были очень хорошие работы.
– Купили в Интернете. Берут статьи о других людях и меняют имена – потому что, если честно, статьи о Никсоне сейчас никто не продает. Так что берут статьи про Клинтона и причесывают.
– Не может быть!
Я искренне поражен.
– Может. Мы даже провели в твоей группе эксперимент, переименовав «Мораль Моники Левински» в «Вероломство в Уотергейте». Работе, посвященной не взлому, а отсосу, ты поставил Би с плюсом.
– Может, я подгонял оценки под гауссиану?
– Может, ты витал в облаках.
– Я университетский преподаватель. Нам полагается витать в облаках. Заплаты на локтях и трубка – помнишь?
– Не в этом веке.
– Может, мне прочитать курс по убийству, по написанию мемуаров, по моему брату-убийце, по закату Америки? – предлагаю я.
Учитывая выбор момента, не могу не думать, что как-то все это связано с историей Джорджа.
Шварц невозмутим.
– Я тебя все равно не могу спасти – у нас денег нет. Напиши свою книгу, напиши несколько книг – тогда поговорим. – Он поднимает руку, подзывает официантку рассчитаться. – Знаешь, – говорит он, – сейчас некоторые университеты запускают в Интернете образовательные программы. Может, тебе стоит выбрать пару интернетских курсов, чтобы держать руку на пульсе.
– Вот так просто? – спрашиваю я. – После всех этих лет – что я получаю? Половину ленча – и будь здоров?
– Я не хотел тебя торопить, – говорит Шварц. – Но сказать мне больше нечего.
Ищу совета. В местной церкви – вечернее собрание. Я проезжаю мимо, вижу припаркованные машины, свет в старом здании. От него идет ощущение теплоты и гостеприимства. Я паркуюсь и захожу, брожу по залу.
– Собрание внизу, – говорит мне привратник.
Собрание уже идет. Я тихо вхожу и сажусь сзади. У собравшихся людей вид добрых знакомых – не просто, а давно знакомых. Я тут лишний. Вижу, как они слегка меняют позы, чтобы обернуться на меня. И наконец наступает мой момент.
– Здравствуйте, меня зовут Гнид.
– Здравствуй, Гнид, – говорят они хором.
Эхо их голосов заставляет меня вздохнуть. Это эхо принятия и доброжелательства.
– Что привело тебя сюда сегодня? – спрашивает кто-то один.
– Меня уволили. – Я останавливаюсь и начинаю снова: – Я имел жену своего брата, а потом брат пришел домой и убил ее. Моя жена подает на развод. А сегодня, после долгих лет работы в одном колледже, мне сказали, что это мой последний семестр. Я живу в доме брата, пока он в кутузке. Ухаживаю за его собакой и кошкой, а недавно начал пользоваться его компьютером – ну, выходить в сеть, заходить на разные сайты. Много раз устраивал себе свидания за ленчем с женщинами. Обычно ленча не было, был только секс. Много секса.
– Ты был пьян? – спрашивает кто-то.
– Нет, – отвечаю я. – Ни капли.
– Ты сильно пьешь?
– Я почти не пью. Наверное, мог бы пить больше. Я вас увидел с улицы через окно, от вас пахнуло теплом, дружелюбием, гостеприимством.
– Извини, Гнид, – отзывается хором вся группа.
– Но вам придется уйти, – добавляет руководитель, и у меня такое чувство, будто меня вышибли с острова.
Встаю со складного стула и выхожу, мимо старой алюминиевой кофеварки, на которой светится огонек готовности, мимо кварты цельного молока, сахара, пончиков и всего того, что я уже предвкушал. Есть у меня искушение отволочь себя в бар и стать за одну ночь алкоголиком, чтобы можно было вернуться.
– Есть места и для таких, как вы, – говорит один мужчина.
– Для каждого есть место на свете, – добавляет женщина мне в спину.
Я сижу на парковке, представляя, как дальше идет без меня собрание и все они обсуждают меня за глаза – или просто продолжают свое?
* * *
Когда я выезжаю, звонит Клер.
– Нам надо продать парковочное место, – говорит она.
– Конечно, – отвечаю я. – Можем, если ты хочешь. Ты уверена, что оно тебе не нужно?
– Ты забыл, что я не вожу машину? Продаю место соседям сверху.
– У которых ребенок плачет, а они день и ночь топочут у нас над головой?
– Да. У них минивэн, и они предложили двадцать шесть тысяч долларов.
– Двадцать шесть тысяч?
– Была война предложений – мест очень мало.
– Вот это да!
– Они платят наличными.
– Класс. Так что поделим пополам?
– На самом деле за место платила я, – напоминает она.
– Тогда зачем ты мне рассказываешь?
– А просто чтобы ты знал.
Она дает отбой.
Мне снится Никсон.
Никсон, «Ночные рассказы». Идея вот какая: у него был друг-конфидент, и каждую ночь, когда Никсон не мог заснуть, он звонил этому другу поговорить, и иногда друг ему читал из «Моби Дика», или «Записок из подполья», или из Пола Джонсона «Путешествие в хаос» или «Враги общества», а бывало, они вместе телевизор смотрели. Никсона ласкала мысль, что этот конфидент бодрствует, когда бодрствует он, Никсон, и ему никогда не приходится быть одному.
Одиночество его пугало.
В пятницу вечером, закончив работу и убрав швабру с ведром, уборщица Мария выходит из гардеробной, переодетая в уличное, и говорит мне:
– Мистер, я здесь больше работать не могу – очень уж я тоскую по миссис Джейн. И расстраиваюсь, когда сюда прихожу. Я вот работаю, а вы целый день тут сидите. Я вас не знаю. Ваш брат убил миссис Джейн. И что теперь будет с этими красивыми детками, которые остались без матери? Вы, пожалуйста, передайте им от меня очень большой привет, а с вами я прощаюсь.
