Теперь нас должны были выселять. Но у Орловича была спасительная идея. В общаге на август планировался ремонт, и Орлович хотел объяснить Гураму, что он строитель – мастер на все руки, а я его помощник. Что Гураму стоит взять нас в бригаду, потому что работаем мы превосходно. Это не только позволит нам немного подзаработать, но и обеспечит нас жильем до конца лета.
Орлович постучал в дверь кабинета директора. Ответа не последовало, тогда он приоткрыл дверь. Из-за двери донеслось:
– Кто там? Войдыте.
Орлович вошел, а за ним вошел я. Мы встали на пороге. Кабинет Гурама был прекрасно приспособлен для жизни, пьянок и сна. Гурам нарезал овощи, из телевизора веяло весельем, масло скворчало на сковородке.
– Здравствуйте, – сказал Орлович.
– Добрый вечер, – сказал я.
– Здравствуйтэ, – сказал Гурам.
И мы неловко замолчали.
– Мы хотели узнать, какого числа надо съезжать? – сказал я.
Орлович попытался начать излагать суть дела, но Гурам тут же прервал его. Он как будто только и ждал случайного посетителя, чтобы вылить негодование.
– Это безобразия, – заявил он, – безобразия. Был на базаре, купил картошку. Пришел, пожарил вчера, но нэ съел все. Осталось немного, хотел я с утра доесть. Смотрю в сковородку… С утра. А она…
Драматическая пауза.
– А картошка. СИНЯЯ, КАК ЧЕРНОЕ МОРЭ.
Мы с Орловичем стояли и слушали. Я, признаться, был ошеломлен, что директор общежития стал нам вынимать мозг и фаршировать его этим бредом.
– Я прихожу на базар и говорю: ЧТО ТЫ МНЭ ПРОДАЛА? Сама ешь такую картошку. СИНЯЯ, КАК ЧЕРНОЕ МОРЭ! А она мне, я счас милицию вызову, какая милиция, Я В МОСКВЭ ЖИВУ ДОЛЬШЕ, ЧЕМ ТЕБЕ ЛЕТ. Какая милиция, КАРТОШКА СИНЯЯ, КАК ЧЕРНОЕ МОРЭ, а я в Москве живу ДОЛЬШЕ, ЧЕМ ТЕБЕ ЛЕТ.
Он немного успокоился и сказал, что сейчас покажет сковородку с картошкой. У него есть еще сковородка, и в ней до сих пор эта жареная картошка. Пока он искал картошку, Орлович спросил, когда начинается ремонт.
– Черэз нэделю. Вы всэ уедэте, и начнется рэмонт.
Орлович решился:
– Просто мы строители. И хотели попроситься в бригаду.
Гурам замер, подумал полсекунды и сказал:
– Поздно, раньше надо было говорить. Уже набрали.
– И что, нет уже никакой возможности?
– Раньше надо было говорить.
Мы немного постояли на пороге. Гурам так и не нашел сковородку, в которой он хранил синюю картошку, но сказал еще раз:
– Синяя, как Черное морэ.
Я вышел, уже не в силах терпеть это. И за мной тут же в коридор вышел Орлович. Дела наши были неважные.
Формально нужно было съезжать сегодня по-любому. Мы с Орловичем вернулись с массовки только в одиннадцатом часу. Зашли в общагу. Поднимаясь по лестнице, замерли между четвертым и пятым этажами. С пятого доносились голоса. Гурам пытался выгнать двоих оставшихся абитуриентов. Отсюда было слышно голос Гурама:
– Это же не бэсплатный отель! Все, я сказал, что сегодня нужно уходить, я вам сказал или нэ сказал?! Я же всех прэдупредил, сказал или нэ сказал?!
– Куда мы пойдем, сейчас уже поздно? Можно мы уйдем завтра? Куда нам идти в одиннадцать часов?
– Сказал или нэ сказал?! Закончились все экзамены, уходите, собирайте вещи. Еще вчера вы должны были уйти!
Орлович сказал мне:
– Нас тут нет.
Мы ушли с лестницы на четвертый этаж. На четвертом никого не было. Мы подождали, пока Гурам прогонит парней вниз по лестнице. Я услышал, как один из них не выдержал и сказал Гураму:
– Почему ты такой гондон?
Когда голоса стихли внизу, мы поднялись на пятый. Тут тоже теперь было пусто. Мы зашли в комнату. Здесь раньше жили девушки, но они разъехались, и теперь тут ночевали мы с Орловичем.
– Ну и что ты предлагаешь? – спросил я у Орловича.
Орлович пожал плечами и закрыл дверь на замок.
– Нас тут нет. Просидим до утра и уйдем.
Я сел на кровать.
– Ты дурак, Орлович. Пойдем, поговорим с Гурамом. Не будем же мы тут сидеть, как два вора?
– Что ты дергаешься, – сказал Орлович и закурил у окна.
– Не пали, – говорю, – хотя бы не кури, Орлович.
Он отмахнулся от меня, как от мухи. Я припал к двери и слушал. Сначала я не слышал ничего, кроме стука своего сердца. Орлович успел докурить и лечь на кровать. Наконец из-за двери я услышал звук шагов. Шаркающий звук тапочек Гурама. Видимо, он пришел осмотреть этаж. Я услышал, как он захлопнул дверь в нашу палату или, можно сказать, общую спальню – в библиотеку. Затем я услышал, как он подошел к двери в комнату, в которой находились мы. Я отпрянул от двери. И смотрел на ручку. Ручка задергалась, но дверь не открывалась – видимо, у Гурама не было с собой ключей от этой двери. Он только дергал ручку и что-то бормотал. Даже Орлович повернул голову и смотрел на ручку. В напряженной тишине я разобрал, что дядя Гурам сказал сам себе:
– Закрыл или нэ закрыл?
Но вот он отстал от нашей двери (я тут же снова приложился ухом к ней) и еще раз прошаркал тапочками по этажу, и я услышал, как дверь на этаж захлопнулась. Все – мы с Орловичем в безопасности.
– Все, – сказал я, – Орлович, ты гений.
Орлович сел на кровати и сказал:
– Я давно живу.
Полчаса мы просидели тихо, чтобы избежать палева. Потом я решился выйти в коридор. Отлично. Мы были одни в целом крыле. Я дернул дверь на лестницу – она была закрыта.
– Орлович, он нас закрыл, – сказал я.
Орлович сказал, что это ерунда. Проснемся утром, будем стучать и кричать. Нам откроют, а мы скажем, что проспали момент выселения. Ладно, я тоже решил не суетиться и отправился в туалет. Я сделал все дела и, когда мыл руки, услышал в коридоре голос Гурама. Он стоял вместе с толстяком-охранником, а Орлович что-то ему объяснял. Гурам смеялся, но не хотел пускать нас еще на одну ночь. Охранник напряженно похахатывал над тем, как Орлович хотел всех провести. Мы собрали сумки, и нас вывели из общаги. Орлович закурил возле крыльца и дал сигарету мне. Мы пошли в сторону метро. Гурам, охранник и одна из вахтерш провожали нас взглядом, стоя на крыльце.
– Как они нас спалили?
– Камера, – сказал Орлович, – работает.
Я был уверен, что камера, висящая над входом, нужна не иначе как для понта. Все так считали. Я даже как-то спьяну показывал камере задницу. Оказывается, все это видел толстяк-охранник. Или человек, который сменял его. Уж и не знаю, зачем пятый этаж был под наблюдением, может, потому что этаж – по идее, не жилой, учебный, или где-то на этаже хранилась важная аппаратура?
– Звони Наде, – сказал Орлович.
– Да я об этом и думаю.
Мы остановились в двух минутах ходьбы от общежития. Я не собрался с силами.
– Звони, – говорил Орлович, – она будет только рада.
– А вдруг Надя уже спит? – говорил я.
Или:
– И что я ей скажу?
Или:
– Позвони сам, я не могу ей звонить.
Один раз Надя приезжала в общагу. Она привезла с собой трехлитровую банку борща и полюбилась всем пяти или шести человекам, которые в тот момент были здесь. Я тогда как раз отходил после больницы. Лежал в основном, старался даже не курить. Надя пожалела меня, поговорила со мной, пока другие ели. Я встал и покушал сам. И мы с ней пошли гулять. Мы прошлись до «Ботанического сада», потом до «Бабушкинской», потом от «Бабушкинской» до «Ботанического сада», болтая о чем-то неважном. Я расспрашивал ее насчет сына священника, она отвечала неохотно. К тому же они расстались, что теперь? Я смотрел по сторонам и думал, как бы мне уговорить ее заняться со мной сексом прямо на улице. Тогда бы мы снова были вместе. Мне была нужна ее забота. Но она ловко выбиралась из моих объятий, она вовсе не была уверена, что ей это надо.
Также я узнал, что она бросила работать на «Доме-2» и пока мама дает ей деньги. И что Надя сейчас живет одна в квартире мачехи на «Краснопресненской», так я вообще-то и думал. Мачеха уехала на лето в Саратов (или куда-то еще, откуда она была родом) вместе с детьми, а Надя жила у нее.
Тем не менее она так и не дала себя поцеловать. Мы договорились встретиться как-нибудь, я посадил Надю на метро, и она уехала. Когда я вернулся с прогулки, Седухин с Орловичем под впечатлением от борща заверили меня: «НА ХРЕН ТЕБЕ КАКАЯ-ТО ВАСИЛЬЕВА. ЛУЧШЕ НАДИ НЕТ НИКОГО». Собственное мнение на этот счет я не мог сформулировать.
Теперь же у нас с Орловичем было два варианта: поехать к Наде на «Краснопресненскую», если она пустит нас, или ночевать на улице. Я сначала ломался, но потом все-таки взял у Орловича мобильник.
– Да, Дима? – спросила Надя.
Дима – это имя Орловича.
– Ты еще не спишь? – спросил я. – Это не Дима. Это я с Диминого телефона.
– Привет, – сказала Надя.
– Привет. Нам негде ночевать. Пустишь?
– Выселяют? – спросила она.
– Выселяют.
Она согласилась нас приютить.
– Поехали, – сказал я, протягивая Орловичу мобильник.
Но вдруг Орлович говорит:
– Я не могу ехать с такой большой сумкой.
Я решил, что он, такой кабан, боится ее тяжести, и выплюнул на асфальт несколько проклятий. Тогда он объяснил:
