Я попытался перечислить свои любимые книги. «Голод», «Процесс», «Загнанных лошадей пристреливают, не правда ли?», «Над пропастью во ржи», «Дорога на Лос-Анджелес», «Путешествие на край ночи»… Но Арабова не интересовала зарубежная литература. Западная литература его не интересовала. Названные мною книги ничего для него не значили. Арабов спросил, как у меня со Львом Толстым? С книгами Толстого?
– Честно говоря, я его пока не осилил. Только «Воскресенье». Несколько севастопольских рассказов и «После бала». Может, не дорос еще до остального.
– Сколько вам лет?
Я сказал, что мне скоро будет двадцать и что Толстой для меня, как кустистый куст. Чем глубже лезешь, тем сложнее пробираться. Он спросил о Достоевском. Я сказал, что люблю «Записки из подполья» и «Идиота», но все-таки мне не совсем нравится, как пишет Достоевский.
– Ну и как бы вы изменили роман «Идиот», если бы вы его писали, а не Достоевский?
– Сократил бы.
Я сказал, что вроде как в то время автору платили за страницу. Поэтому большинство романов так велики по объему. Я бы убрал много лишних подробностей, портретов персонажей. Чтобы в романе осталось, например, триста тысяч символов. Или меньше, или немного больше.
Арабов спросил, как у меня с религией. Я замялся. Не знал, что ответить.
– Я настороженно к ней отношусь, – говорю.
От меня еще чего-то ожидали. И я сказал.
– Когда мне было шесть лет, мама моя уже была немного не в себе. И заставляла меня учить молитвы. У меня неприятные ассоциации.
Арабов переглянулся с женщинами. На одну посмотрел, на вторую. Нет ли у них ко мне вопросов?
И сказал:
– Хорошо. Это все, спасибо.
Я:
– До свидания.
Татьяна Артемьевна:
– Всего доброго.
Декан:
– До свидания.
И я вышел.
И припев.
Он любимый наш Михайло
Был всегда одним из первых
У него стальные нервы
Он как айсберг в океане
Он любимый наш Михайло
Вовсе не нуждался в лести
Мы о нем слагаем песни
У него весь мир в кармане
(Главное на букве «а» в словах «океан» и «карман» неожиданно повышать голос, чтобы слушатель испытал все безумие простой песни о странствиях Михайло – вот мой рецепт настоящего суперхита.)
Распечатка с результатами собеседования висела на стенде возле кафедры этим же вечером. Мою фамилию не пришлось искать, проблем с этим не возникло. Моя фамилия шла первой. Напротив стояла оценка «3». Я пробежал взглядом по оценкам остальных абитуриентов. Больше не было ни одной тройки: шестерки, семерки, «восьмерки» и одна «девятка». Мои шансы на поступление резко снизились. Их почти не стало. До собеседования я был где-то восьмым или девятым на тринадцать мест. Теперь я шел двадцатым или даже двадцать пятым.
Зато чуть позже песенку о подвигах Михайло Фрузенштерна подцепила половина абитуриентов в общаге и теперь напевала ее. Не могли избавиться от нее и проклинали меня.
Это был хит лета.
* * *
Мы подружились с Орловичем. Он тоже не прошел – поступал на заочное сценарное. У мастера, который набирал на заочное, была фамилия Нехорошев. Простодушный Орлович сказал:
– Если у него есть чувство юмора – я поступлю. Нет чувства юмора – получу «двойку».
И начал свой литературный этюд со слов: «Нехорошев, твою мать!..» Этюд – забавная история, случившаяся с однофамильцем мастера, – мастеру не понравился, и Орлович получил «двойку», то есть слетел с первого же тура. Выпил водки с горя, потом оклемался. И пока шли экзамены, работал грузчиком: разгружал вагоны.
Орлович был очень силен физически – в прошлом кандидат в мастера спорта по гребле, школьный учитель физкультуры, частный предприниматель и строитель, в свои тридцать четыре он нормально справлялся с физической нагрузкой. Когда стало ясно, что я не поступлю, я увязался разгружать вагоны с Орловичем. Мы сели в электричку, доехали «зайцем» до станции Лось (это совсем недалеко), а потом минут пятнадцать шли по путям. Наконец подошли к складу. Бригадир уже знал Орловича, бригадиру было известно, что Орлович сегодня придет.
– А для него будет работа? – спросил Орлович, указывая на меня.
– Скоро узнаем. Пусть ждет.
Мы ждали. Только Орлович уже переодевшись в грязное, а я пока нет. Собственно, у меня вообще не было сменной одежды, предусмотренной для тяжелой работы, поэтому мне было не во что переодеваться. Пришло еще несколько ребят, совсем молодых. Лет по шестнадцать или семнадцать. Мы покуривали и ждали, будут ли нужны люди. Через полчаса бригадир вылез из подсобки и сказал:
– Сегодня работа будет для всех!
Он собрал у всех паспорта, и понеслось. Здесь была также бригада из постоянных грузчиков – огромных дебилов, которые гоняли и материли нас, пришедших подработать. Но сами они легко и профессионально работали с грузами, тут надо отдать им должное.
Это длилось девять часов, почти без перерывов. Поезда подъезжали и отъезжали, их надо было разгружать или загружать, это для меня не имело значения. Сахар, консервы, газировка, мука, соль. Если вдруг вагона не было, бригадир тут же придумывал какое-то занятие. Подмести тротуар или перенести что-нибудь в помещении. Когда мне было семнадцать, я две недели работал грузчиком на заводе газводы, но тогда это было намного проще. Небо и земля. Сейчас я усирался, не знаю, как справлялись эти тощие подростки: было жарко, мне казалось, что подохну, и пот лился ручьем.
У Орловича тоже было повышенное давление, но он это нормально переносил. Давление могло подняться до двухсот, и Орлович это спокойно выдерживал, такой сильный у него был организм. Только похмелье он плохо переносил.
Как бы то ни было, я хотел все бросить, все эти погрузочно-разгрузочные работы, и уйти спать в общагу, но мне не хватало духу.
В конце дня мы получили по четыреста рублей, и это, конечно, на пару дней спасало от голодной смерти, но я в гробу видел такие заработки.
Зато через пару дней нам удалось устроиться статистами. Или массовкой, или актерами массовых сцен, называть эту жалкую профессию можно по-разному. Работа тоже была не сахар, но значительно лучше, чем разгружать вагоны. Платили столько же – четыреста рублей в день, и рабочий день длился двенадцать часов, но зато целый день можно было читать или просто сидеть, болтать и курить. Даже пить чай и есть печенье, если тебе удалось пробиться через толкучку обезумевших от не приходящей славы и не проходящего чувства голода массовщиков. Некоторые считали себя настоящими артистами и вели совершенно идиотские беседы, хвастались фильмами, в которых снялись. Другие, что поумнее, помалкивали.
Потом нас звали в кадр, но это, как правило, длилось недолго. Опять отдых, пока у съемочной группы перестановка камер и света.
Эта работа должна была длиться двадцать с лишним дней, с двумя или тремя перерывами на день или два. То есть на проживание пока должно было хватить, и можно было ненадолго расслабиться. Мы с Орловичем по утрам приезжали на «Мосфильм» и шли в костюмерную и гримерку. Фильм «Молодой Волкодав», действие происходило в городе бородатых мужчин. На нас надевали лохмотья и наклеивали бороды. И если кто-то из мужиков пробирался на площадку, минуя гримерку, режиссер орал, завидев такого:
– У меня тут парень без бороды! Я, кажется, говорил, что у нас ГОРОД БОРОДАТЫХ МУЖЧИН!
В один из этих дней на массовке мне исполнилось двадцать лет. В этот день мне наклеили такую бородищу, что, когда я вышел из гримерной, Орлович сказал:
– Тебе исполнилось не двадцать, а пятьдесят.
Вечером мы выпили за меня, а на следующий день мучались на массовке. Орлович тяжело переносил похмелье, поэтому часто оно для него заканчивалось запоями. Но за двенадцать часов на жаре из нас вышло все дерьмо. Мы доехали «зайцем» на троллейбусе до «Киевской», выпили по бутылке пива и спустились в метро.
В этот вечер Орлович предложил зайти к дяде Гураму, нашему милому директору, чтобы поговорить с ним насчет проживания. Абитуриенты разъезжались, счастливые и несчастные, поступившие и не поступившие. И нам оставалось не больше недели жить в общаге, до того черного дня, когда заканчивался период вступительных экзаменов и зачислений на все факультеты в институт.
До экзаменов Орлович работал строителем в Питере. Жил там же, где и работал, квартиры и жены у него уже давно не было, хотя, если верить его рассказам, в девяностые он был на коне… Месяц назад он бросил строительство и ремонт и в очередной раз решил поступать во ВГИК, приехал в Москву, пропил все деньги и стал абитуриентом этого института уже далеко не в первый раз.
Теперь нас должны были выселять. Но у Орловича была спасительная идея. В общаге на август планировался ремонт, и Орлович хотел объяснить Гураму, что он строитель – мастер на все руки, а я его помощник. Что Гураму стоит взять нас в бригаду, потому что работаем мы превосходно. Это не только позволит нам немного подзаработать, но и обеспечит нас жильем до конца лета.
