Короткая, очень гладкая шерсть была кофейного цвета, темнее, чем у Наузада, а живот и лапы – светло-палевые. Когда я наклонился почесать ей брюшко, она стала лизать мне пальцы. Издалека ее желто-карие глаза всегда казались печальными, но тут же вспыхивали радостью, когда она понимала, что к ней идут. Невозможно было оставаться к ней равнодушным.
Парни сразу же дали ей кличку, несмотря на все мои возражения. Это была их любимая американская порнозвезда – некая Джена. Лично я считал, что в этой шутке, как и во всей ситуации, нет ничего смешного, но был вынужден смириться с мнением большинства.
– Ну что, Джена, тебе это имя нравится? – спросил я ее. – Ладно, наверное, это лучше, чем получить кличку в честь русского оружия?
РПГ и Наузад с Дженой отлично ладили. Оба старались не нарушать ее личных границ. Возможно, они были младше, возможно даже, они сами были ее щенками – не знаю. Но она, очевидно, стала главной в их маленькой стаи.
– Приятного аппетита, – сказал я, накладывая завтрак Наузаду, подальше от Джены и РПГ, и вставая защитной стеной между ними. Все трое с восторгом принялись за еду.
Пища пока что была единственным поводом для конфликтов между Наузадом и Дженой.
Я повесил у входа в вольер специальное объявление для парней с просьбой не кидать собакам еду. Если некому было ему помешать, Наузад моментально заглатывал свою порцию, а потом накидывался на Джену и РПГ, чтобы отобрать у них лакомство. Джена пыталась сопротивляться, но Наузад кусал ее, и она удирала в безопасное место, пока он ел. В такие минуты Джена скулила, как обиженный ребенок, пока я не приходил успокоить ее.
С Наузадом надо было проводить больше времени, чтобы дать ему освоиться и привыкнуть к новым правилам общежития, но у меня такой возможности не было.
Проблема в том, что Джене нравилось есть не спеша. Удивительно еще, что она сумела выжить, если вокруг все псы были такими же, как Наузад. Но теперь я старался поддерживать в вольере мир и гармонию.
– Наузад, нельзя. – Я повысил голос намеренно, стоило ему доесть и начать озираться в поисках, у кого бы отнять завтрак.
Достаточно было слегка пнуть его носком ботинка в бок, и он тут же раздумал отнимать у Джены ее фасоль с беконом.
– Ничему-то ты не учишься, адский пес, – сказал я и еще раз подтолкнул его к собственной миске.
До Наузада доходило медленно, но верно. Он всего лишь негромко на меня порычал.
– Р-р-р, – прорычал я в ответ и кинул в него пригоршню песка.
Быстро убрав в загоне, я оставил их наслаждаться первыми лучами солнца у беленой стены. А мне пора было на ежедневное совещание.
– Попозже зайду вас проведать, договорились? – пообещал им я, закрывая калитку. Сегодня после обеда нам должны были подвезти обещанные припасы. Потом было свободное время.
Ничего нового на совещании не было, остаток дня тянулся бесконечно: мы занимались хозяйственными работами, которых на базе всегда хватало. Ноябрьское солнце все еще грело достаточно жарко, чтобы пот тек ручьями, пока мы наполняли мешки песком и укладывали их вдоль внешних стен для защиты.
Вертолет с припасами опоздал на полчаса, но уже через пару минут после того, как мы с Джоном вернулись на базу, вокруг нас собрались все. Первым делом стали распределять почту – ее было четырнадцать мешков. Я все еще отряхивался от пыли, поднятой улетавшей вертушкой, когда меня окликнул босс. Он только что переговорил со штаб-квартирой в Кэмп Бастионе, ему сообщили новости про Тома и Мэтта. Он не сразу к этому подошел, и я старался держать себя в руках и не перебивать. Вид у кэпа был усталый, но, думаю, и мы все смотрелись немногим лучше.
– Насколько нам известно, они свалились с 70-футового обрыва, и мы до сих пор не знаем, как и почему, – сказал он и сделал паузу, потирая лицо ладонью. – У Мэтта переломы всех конечностей и позвоночника, но обещают, что он поправится…
Я ощутил приступ облегчения, однако уже было ясно, что хорошие новости на этом заканчиваются.
– Жизнь Тома вне опасности, но медики до сих пор возятся с ним. Поврежден мозг и позвоночник. Прогнозы пока не самые лучшие.
Говоря это, он смотрел прямо на меня и старался держать лицо, как положено старшему офицеру. Со своей стороны я пытался слушать его невозмутимо, как подобает спокойному и надежному сержанту. Мне кажется, я не очень в этом преуспел.
– Черт возьми, – сказал я, отворачиваясь и рукой проводя по лицу.
– Жить будет, по крайней мере, уже хорошо, – произнес кэп деланно бодрым тоном. Я знал, что он так же переживает за Тома, как и я.
– Пойду парням сообщу, босс. Они точно захотят все узнать раньше, пока слухи не поползли. – Я очень надеялся, что голос мой звучит достаточно ровно.
Я медленно шагал по дорожке, которая вела мимо полицейского огорода и уборных к казарме, и пытался решить, что сказать. Лицо Тома стояло перед глазами, как живое, с озорной ухмылкой школяра, когда я ему в тысячный раз повторял побриться, пока мы сидели в Бастионе. Со своей щетиной и загаром он больше всего был похож на ковбоя из старых фильмов.
Тому было всего восемнадцать. Я служил в армии дольше, чем он жил на свете.
Я думал о том, как много людей задаются вопросом: зачем такие парни, как Том и Мэтт, рискуют жизнью, если всем вроде бы без разницы, останутся талибы у власти или нет. Если бы завтра к нам явились старейшины и снова потребовали прекращения огня, я бы не удивился. С тем же успехом мы могли бы собраться и вернуться домой. Я не понимал, чего мы можем достичь, сидя на базе, пока талибы укрепляют свои позиции и готовятся к наступлению. Особенно если мы и дальше будем нести такие потери. Но об этом с парнями не стоило говорить.
Я вспомнил, как мы в первый раз патрулировали Гиришк. Незадолго до того, как талибы на нас напали, я заметил двух девчушек в старом дворе с обвалившимися стенами. Моя огневая позиция оказалась совсем рядом. Девочки были еще не настолько взрослыми, чтобы носить паранджу; на них были длинные закрытые ярко-розовые платья. Иссиня-черные волосы доходили до пояса. Я им дружески помахал рукой, они застеснялись и убежали, укрывшись за прогнившей деревянной калиткой, висевшей на одной петле.
Пока мы оставались на позиции, я краем глаза наблюдал за этим двором и вскоре заметил там шевеление. Любопытство взяло верх, одна из девчушек набралась смелости и выглянула. Я улыбнулся и снова помахал ей рукой. На этот раз она широко улыбнулась в ответ.
Нам говорили, что очень важной частью нашей миссии в Афганистане должно стать налаживание хороших отношений с людьми. В тот момент я очень жалел, что не взял с собой конфет, но это был наш первый «настоящий» патруль, и мне это даже в голову не пришло. Слишком много всего надо было упомнить самому и проследить, чтобы парни ничего не забыли. Конфеты уж точно не были в обязательном списке. Когда патруль возобновил движение, я снова помахал девочкам. Их яркая одежда составляла полный контраст с удручающим, унылым, пыльным окружением. Они обе помахали мне в ответ.
Через пару минут талибы открыли огонь, и мы вступили в ожесточенную перестрелку. Их совершенно не волновало, что поблизости были мирные жители и невинные дети.
Мы знали, что должны дать этим девочкам и тысячами других, таких как они, шанс на лучшее будущее. Пока нам давали время и возможность делать свою работу, я надеялся, мы сумеем хоть что-то изменить в этом гиблом месте.
Именно за этим Том и Мэтт поехали в Афганистан: они хотели помочь, как могли. Несчастный случай мог произойти где угодно – хоть здесь, хоть дома. Я понятия не имел, можно ли было предотвратить то, что случилось, но теперь уже точно ничего нельзя было изменить. Не самая приятная мысль, но что поделаешь.
Я остановился и сделал глубокий вздох. Мне надо было вновь стать помощником командира. Понять, как лучше сообщить остальным новости про пострадавших. Это было не просто.
Со своей ограниченной точки зрения, я плевать хотел, о чем думали политики, посылая нас сюда, и даже о тех людях дома, которые требовали, чтобы нас отсюда убрали. Я готов был держать пари, что никто из них ни разу не был в Афганистане.
Завернув за угол казармы, я еще раз втянул в себя воздух. Большинство ребят, как оказалось, еще не заходили внутрь. Небольшими группками они сидели снаружи, под вечерним солнцем, и перечитывали полученную из дома почту. Почти всем пришли посылки с чем-то вкусным: на земле валялись фантики и упаковки.
Я подошел, и улыбки начали исчезать. По выражению моего лица они видели, что я не с добрыми вестями. Их подозрения оправдались, когда я рассказал, в чем дело. От праздничного настроения не осталось и следа.
Пока я говорил, парни смотрели на меня с ничего не выражающими лицами. Они знали, что я ничего не утаиваю, в этом не было никакого смысла. Они имели право знать обо всем. Закончив, я напомнил им о том, что забывать о бдительности нельзя ни на секунду.
