Я-то мечтал о студии. Много лет я представлял себе свое первое после колледжа съемное жилье: огромное необжитое пространство с высокими потолками и облезлой краской, оголившейся кладкой, водопроводными трубами и батареями, — огромное пространство, все открытое, чтобы я мог там рисовать — создавать и хранить колоссальные полотна, — разбрасывать вещи, а может, повесил бы баскетбольное кольцо или устроил маленький хоккейный каток. Жилье должно быть у Залива, и чтобы рядом был парк, и БАРТ, продуктовые магазины и так далее. Я позвонил по нескольким объявлениям в Окленде.
— А что там за район, — поинтересовался я.
— По правде сказать, райончик еще тот. Но на этом участке запираются ворота.
— Ворота? А парк там есть?
— Парк?
— Ну да, со мной восьмилетний ребенок. Там есть поблизости парк?
— Я вас умоляю. Давайте говорить серьезно.
Даже когда мы соглашались на одноэтажный дом с двумя спальнями на равнине, люди были к нам недобры, неприветливы. Я ждал от всех распростертых объятий, ждал благодарности за то, что мы, трагические посланники Господа, спустились с облаков и согласились пожить в их глупых домишках. Реакция же, с которой мы сталкивались, пугающе напоминала безразличие.
В самом начале у нас был вариант: дом с двумя спальнями и двориком, в северном Беркли; мы позвонили; по голосу показалось, что собеседник нам рад, да и человек незлой. Но потом, теплым ясным днем, мы к нему приехали. Вылезли из нашей красной машинки и направились к нему, а он стоял на крыльце, и виду него был обалделый.
— Это и есть ваш брат?
— Ага.
— О-о, — протянул он с некоторым усилием, как будто «о» было яйцом, которое он с силой выпихивал изо рта. — Господи, я-то решил, что вы постарше. Парни, вам сколько лет вообще?
— Мне двадцать два. Ему — девять.
— А в объявлении было сказано, что у него есть доход. Ну и как это понимать?
Я рассказал про социальную страховку. Рассказал про наследство. Я старался говорить весело и специально напирал на то, что да, мы понимаем, ситуация несколько необычная, но все-таки не то чтобы из ряда вон выхо…
Он покачал головой, скрестив на груди руки. Мы по-прежнему стояли на дорожке. В дом нас не пригласили.
— Вот что, друзья, я не хочу зря тратить ваше время. Если честно, я ищу супружескую пару, и желательно — постарше.
Ветер принес нам запах белых цветов, такие повсюду растут на кустах. Рододендроны, да?
— Улавливаете ход мысли? — спросил он.
* * *
В БАРТе, направляясь на матч «Эйз»[53], мы с Тофом сидели рядом и читали, а напротив ехала молодая женщина, латиноамериканка чуть постарше меня, и с ней дочка чуть помладше Тофа. Эта женщина, маленькая, в белой рубашке, играла с волосами дочери, а та пила сок из пакета. Они могли быть и сестрами — с разницей в возрасте больше, чем у меня с Тофом, — или все-таки это ее мать? Если ей двадцать пять, а девочке семь… вполне укладывается. Выглядели они очень милыми. Никаких колец у женщины не было. Интересно, могли бы все мы поселиться вместе? Она бы все поняла. Она бы уже знала, как это бывает. Мы могли бы вести совместное хозяйство. Получилось бы отлично: все обязанности распределены, никаких проблем с присмотром за детьми. Тоф с девочкой подружились бы и, может быть, в конце концов поженились… И мы с этой женщиной тоже бы могли быть вместе. Впрочем, судя по ее виду, мужчина у нее есть. Правда? Уверенный взгляд. Спокойствие. Не просто мужчина — еще и хороший человек. Наверное, здоровяк к тому же. Мужик, который зарабатывает на жизнь тем, что таскает тяжести. Или мог бы, если б захотел. Она принялась накручивать локоны девочки на палец — одно движение, другое, черный локон натягивается… Но ведь совсем необязательно, чтобы у нас что-то было романтично. У нас может быть просто счастливый дом. Ее мужчина — предположим, Фил, — отнесется к этому с пониманием, он будет в курсе. Но жить с нами не станет. Это было бы чересчур. И на ночь оставаться не будет. Никаких хождений в нижнем белье, никаких совместных ванн-душей. Впрочем, может быть, у нее и нет никого. Фил уехал. Фила призвали в армию. У него перуанское гражданство, и его призвали в армию, а мы тебе от всей души сочувствуем, но жизнь — это жизнь, извини, Фил. Вот. А как мы обставим дом? Это не так-то просто. Впрочем, я буду со всем соглашаться. Да, соглашаться. Ради того, чтобы жить в счастливом светлом доме, чтобы они с Тофом валялись на животах на ковре в своей комнате и вместе читали книжку, — да я соглашусь с чем угодно.
В середине августа я, уже отчаявшись, смотрел саманный домик в нескольких кварталах от новой квартиры Бет. Хозяйка, крупная черная женщина средних лет, немного напоминала ту женщину с Библией, которая в последние дни была рядом с моей матерью. Дом идеальный. Вернее, никаким идеальным он не был, но все же намного менее неидеальный, чем все остальные. Сын хозяйки — она тоже была матерью-одиночкой — недавно поступил в колледж, и она собиралась переезжать в Нью-Мексико. Размеры дома нас почти устраивали, со стороны улицы он был уютно прикрыт густой зеленью. Там имелся задний дворик, терраса, сарай, даже застекленная веранда — не было посудомоечной и стиральной машины, но теперь, всего за несколько недель до начала учебного года, это было не так уж важно, и когда хозяйка заговорила о деньгах, я выложил главный козырь.
— Беспокоит меня, что вы нигде не работаете, — сказала она.
— Знаете, — выпалил я, — мы можем платить. У нас есть деньги. Хотите, мы заплатим вам за год вперед?
Ее глаза расширились.
Итак, мы выписали чек. К тому моменту полностью испарилось ощущение бережливости. Мы выросли в доме, где пояса всегда были туго затянуты, где просить у отца $ 5 значило тяжелейший вздох в ответ и требование представить детализированный план погашения задолженности. С матерью все было еще хуже: мы даже никогда не закупались в Лэйк-Форесте, где все было слишком дорого; вместо этого мы отправлялись за десять, двадцать, тридцать миль, в «Маршаллз» или «Ти-Джей Макс» на распродажи и закупали массово. Раз в год все залезали в «пинто» и ехали куда-то в западную часть Чикаго, в магазин «Синофски», где по $ 4–5 дюжинами покупали чуть бракованные рубашки для регби — на них были прорехи там и тут, лишние пуговицы, воротнички, испорченные отбеливателем, где розовое полиняло на белое. Мы росли с диким ощущением когнитивного диссонанса: мы знали, что живем в приличном городе — наши двоюродные братья-сестры, жившие восточнее, часто нам на это указывали, — но если так, то почему же мать так громко возмущалась, что ей не хватает на основные продукты питания? «На что я завтра куплю молока?» — кричала она отцу из кухни. Отец, который порой по году сидел без работы, казалось, не разделял ее опасений: казалось, он уже все придумал. А мы были готовы к внезапной нужде и ждали ее, когда нас посреди ночи вытурят из дома и отправят в многоквартирный дом у шоссе на окраине города. И мы превратимся в тех детей.
Ничего подобного, разумеется, не произошло, и сейчас, хоть мы вовсе не богаты и реальных доходов у нас было немного, мы с Бет отшвырнули прочь муки совести, связанные с тратой денег. Если речь шла о выборе между дороговизной и удобством, тут и выбирать не нужно. Если мать проехала бы сорок лишних миль, чтобы купить помидоры вдвое дешевле, то я заплатил бы за них хоть $ 10, но только чтобы вообще не садиться в машину. Это был вопрос экономии сил. Усталость опустошает мой бумажник, еще быстрее — бумажник Бет, и тоньше становится чековая книжка, привязанная к счету Тофа. Хватит приносить себя в жертву, решили мы с Бет, — по крайней мере, без нужды, когда речь идет о деньгах, которые — по крайней мере, пока — у нас все-таки есть. Даже решения о крупных расходах, которые надо было согласовывать с Биллом, принимались без особого сопротивления.
Примерно месяц мы обходились без стиральной машины и сушилки. Каждые выходные мы с Тофом паковали белье для стирки в четыре больших мусорных пакета — по два на каждого, его пакеты поменьше, — закидывали их за плечи и по-крестьянски брели к прачечной, за угол и чуть дальше по улице. Поскольку тащить зараз по два тяжелых битком набитых пакета было невозможно, пройдя полквартала, Тоф один ронял. Дешевый полиэтилен рвался, его рубашки и футболки с эмблемами «Чикаго Буллз» рассыпались по тротуару, Тоф мчался домой за другим пакетом. Несколько секунд спустя он возвращался с велосипедом…
— Что ты делаешь?
— Постой. Попробую кое-что.
…считая, что он сможет удержать пакеты с бельем на сиденье и раме, но из этой затеи, естественно, ни хрена не получалось, и мы застревали на тротуаре, снова собирая вещи, а одежда запутывалась в велосипедной цепи, валялась на соседской лужайке, в ней селились муравьи… и все это за двадцать минут и в пятидесяти футах от нашего дома. Мы выбивались из сил, приходили в ярость, вынашивали проекты стирать в раковине или в душе. На следующий день мы позвонили Биллу; энергично подавили его вялое сопротивление и наконец купили стиральную машину с сушилкой.
