Аравинд Адига - Белый Тигр

— Ашок. Прошу тебя. У меня голова раскалывается.

— Прости. Сегодня мы повеселимся от души, и тебе сразу станет легче. Ты же любишь это заведение, «Фрайдис».

На Конот-Плейс он велел мне остановиться у ярко-красной неоновой вывески.

— Жди нас здесь, Балрам. Вернемся через двадцать минут.

Прошел час, я не выходил из машины. Сидел, смотрел на огни Конот-Плейс...

Раз десять пихнул страшилу. Полюбовался на жуткие лики богини Кали с высунутым языком, длинным и красным, и свой тоже высунул. Потом на меня напала зевота.

Давно миновала полночь. Становилось очень холодно.

Музыку бы послушать, да Мангуст запретил. 

Я приоткрыл дверь. Запахло едкой горелой кислятиной, это шоферы развели в сторонке костер. Дымное пламя лизало куски полиэтилена. 

Богатенькие жители Дели обзаводятся на зиму электрическими или газовыми нагревателями, а кое-кто так даже топит свои камины настоящими дровами.  Бездомным или слугам вроде ночных сторожей и шоферов тоже хочется погреться, и в костер идет все, что валяется на земле. Как ни странно, полиэтиленовая пленка, в которую заворачивают фрукты, овощи и книги по бизнесу, горит замечательно и дает много тепла. Если бы еще не едкий дым, от которого через некоторое время начинает тошнить. 

Меченый — он подбрасывал в огонь целлофановые пакеты — помахал мне свободной рукой. 

— Мышонок, что ты все один. Тоска заест. Иди к нам.

Да, искушение велико, что говорить. Им у костра тепло.

Но я к ним не пойду. В компании рот мой наполнится слюной, и я не выдержу и попрошу угостить пааном.

— Вы полюбуйтесь на зазнайку! Недаром магараджей вырядился!

— Иди сюда, букингемский магараджа! 

Подальше, подальше от них, от пламени, от соблазна... Дорожки Конот-Плейс ложатся мне под ноги.  Слышно рычание машин, пахнет разрытой землей. 

В Дели, куда ни кинь взгляд, стройплощадка. Каркасы для стекляшек торговых центров и офисных зданий растут на глазах, ряды бетонных опор гигантскими наковальнями ложатся под новые мосты и эстакады, кратерами зияют котлованы под новые дома для богатых. Вот и здесь, в самом сердце Конот-Плейс, стройка не стихает ни днем ни ночью. Прожекторы освещают колоссальную яму, в которой гудят механизмы.

Слышал, здесь возводится подземная железная дорога. По размерам яма сравнится разве что с угольными карьерами, которые я видел в Дханбаде. Рядом со мной стоит человек, смотрит, как и я, на стройку, одет хорошо: рубашка, галстук, отглаженные брюки.  Обычно такому и в голову не придет заговорить со мной, но его, наверное, смутил мой наряд. 

— Через пять лет этот город будет как Дубай, правда?

— Через пять? — В моем голосе презрение. — Через два года!

— Вы только посмотрите на этот желтый кран! Ну и чудище!

Чудище раскорячилось над котлованом, его мощные стальные челюсти хватают, поднимают и выплевывают жидкий грунт. Крошечные человечки с бадейками на головах покорно суетятся вокруг, рубахи на них заскорузли от пота, несмотря на холод. 

Иду обратно к машине, сажусь на свое место за рулем. Прочие авто разъехались. Мои хозяева словно провалились. Холод пробирает до костей. Закрываю глаза и пытаюсь вспомнить, что ел на ужин. 

Курицу с карри. Кусочки сочного темного мяса в чудесном остром соусе. В луже красной подливы. 

Вкуснотища.

Меня будит стук в окно. Встряхиваюсь и открываю хозяевам дверь. Они веселы, громко разговаривают, дышат спиртным... Что такое они пили? Запах незнакомый.

Стоит нам чуть отъехать от Конот-Плейс, как они принимаются за дело. Он тискает ее за разные места, гладит по бедрам. А она хихикает. Смотрю на них на секундочку дольше, чем надо. А зеркало отражает мои глаза и выдает меня хозяину.

Смущаюсь, будто мальчишка, который подсматривал в щелочку, чем занимаются родители в спальне.  Отворачиваюсь. Вот сейчас меня схватят за воротник, и швырнут на землю, и примутся охаживать ногами —как некогда его отец охаживал рыбаков в Лаксмангархе...

Но этот человек совсем другой — куда лучше своего папаши. Мой взгляд, пойманный в зеркале, пробуждает в нем стыд. Он отстраняется от Пинки-мадам:

— Мы не одни.

Та сразу надувается, отворачивается и замолкает. Минут через пять язык у нее таки развязывается. 

— Хочу за руль, — дышит она перегаром прямо мне в ухо. — Пусти меня за руль. 

— Нет, Пинки, так нельзя, пусть шофер делает свою работу, мы с тобой выпили... 

— Ну что за блядство! В Индии все пьют и садятся за руль. А мне нельзя, да?

— Ну, началось! — подпрыгивает он на своем сиденье. — Как я это ненавижу! Балрам, ни в коем случае не женись.

— Это что, красный? Балрам, зачем остановился? Езжай себе!

— Пинки, красный свет. Ехать нельзя. Балрам, соблюдай правила. Я приказываю.

— Слышал, что я сказала? Поехали! Дави на газ! 

Совершенно сбитый с толку, трогаюсь с места, проезжаю футов десять, чуть заезжаю за белую линию и опять торможу. Вроде бы довольны оба. Компромисс достигнут.

— Видела, что он сделал? — лопочет мистер Ашок. — Не такой уж он дурачок. 

Таймер рядом со светофором извещает: зеленый загорится через тридцать секунд. Гляжу на таймер в нетерпении — скорее бы! — и прямо у меня под носом вырастает огромный Будда. Нищая девочка — или мальчик, этих нищих детей не разберешь — прижимает к лобовому стеклу гипсовую статуэтку. По ночам делийские нищие не пропустят машину мимо, непременно предложат какой-никакой товар — статуэтку, книгу, коробочку земляники. И что я уставился на этого Будду, сам не пойму. Нервы, наверное. 

Смотрю на фигурку лишних полсекунды, не больше, а хозяйка уже тут как тут.

— Балраму понравился Будда, — заявляет.

Мистер Ашок хихикает:

— Ну конечно. Он же знаток искусств и ценитель прекрасного.

Она опускает стекло. Ребенок просовывает статуэтку в машину.

— Покупаешь скульптуру, шофер?

— Нет, мадам. Прошу прощения.

В ее голосе издевка:

— Балрам Хальваи, кондитер, водитель, знаток скульптуры.

— Прошу прощения, мадам.

Чем больше извиняюсь, тем веселее им делается.  Наконец на таймере загорается ноль, вспыхивает зеленый. Давлю на газ — поскорее бы смыться отсюда.

Она наклоняется вперед и хватает меня за плечо:

— Останови.

Гляжу на мистера Ашока — молчит.

Останавливаюсь.

Она:

— Выходи из машины, Балрам. Оставляем тебя с Буддой. Магараджа и Будда — теплая компания. 

Садится на мое место, запускает двигатель, и машина уезжает. Пьяненький мистер Ашок хихикает и делает мне на прощанье ручкой. Трезвый он бы никогда не позволил ей так обойтись со мной — в этом я убежден. Другие вечно пользовались его добротой. И еще: если бы в авто были только я и он, ничего дурного не случилось бы.

Встречные полосы разделены узеньким сквером. Сажусь под деревом на землю.

Движения никакого — только две машины промчались одна за другой, отблески фар затрепетали на листве, словно огни большого города, отраженные водной гладью. Красиво. И такая красота в Дели на каждом шагу, ходи и смотри. Конечно, если ты свободен и волен делать что заблагорассудится. 

Появляется автомобиль, мигает фарами, сигналит.  «Хонда Сити» развернулась в неположенном месте и мчится теперь прямо на меня, будто сбить хочет. За рулем Пинки-мадам, она скалит зубы и восторженно подвывает, рядом с ней сидит мистер Ашок с улыбкой во все лицо.

Точно ли он беспокоился за меня — как будто даже морщинка озабоченности прорезалась на его челе — и перехватил баранку, направив машину немного в сторону?

Мне хочется так думать.

Визжат шины, пахнет паленой резиной, «Хонда» останавливается. Бедные мои покрышки! 

Пинки-мадам открывает дверь и с ухмылкой высовывается наружу:

— Господин магараджа, ты правда думал, что мы тебя бросили?

— Нет, мадам.

— Ты ведь не сердишься?

— Совсем нет, мадам. — И для убедительности добавляю: — Хозяева ведь как отец с матерью. Разве можно на них сердиться?

Сажусь на заднее сиденье. Машина опять разворачивается где попало и на предельной скорости мчится по проспекту, только красные огни светофоров мелькают. Хозяева визжат, хохочут, пихают друг друга, а я смотрю и помалкиваю.

Внезапно что-то темное бросается прямо под колеса. Удар — нас подбрасывает — что-то хрустит — машина перекатывается через препятствие передними колесами, задними — и катится дальше. 

С проезжей части не слышно ни звука. Никто не скулит, не лает. Значит, обошлось без мучений. 

Она до того пьяна, что даже на тормоз нажимает не сразу, и мы успеваем проехать двести-триста ярдов до полной остановки. Руки у нее вцепились в руль, рот широко открыт.

— Собака? — спрашивает меня мистер Ашок. — Собака, так ведь?