Я НЕ ЗНАЮ, ЧТО ЕМУ СЕЙЧАС СДЕЛАЮ,
ЕСЛИ ОН НАМ ЧЕЛОВЕЧЕСКУЮ ДОЗУ НЕ НАПИШЕТ.
ПРОСТО РАЗНЕСУ…
Как бы только что заметив, подполковник обращает взор на меня.
И туг на поверхности заряженной грозовой тучи — моей рожи то есть — неожиданно появляется смешливый зайчик.
Неуловимый и ненаказуемый.
Мне смешно.
Какой-то миг он смотрит на мою ручку. Решается…
Берет ее.
Выписывает дозу.
Я беру ручку и бумажку.
Проверяю:
«1,5 Р».
Нормально.
…Грозовые тучи расходятся…
А-а, так чем там с тем подполковником:связистом закончилось?
Да, в общем, ничем.
Ну, подхожу я к нему без всяких глупостей типа «перехода на строевой шаг при подходе к начальнику», просто подхожу, докладываю, вскинув руку к козырьку кепи:
— Товарищ подполковник, лейтенант такой-то по вашему приказанию прибыл.
Он начал без предисловий:
— Кадровый? — В смысле — кадровый ли я офицер?
— Никак нет.
— Двухгодичник? — Уже потише. Двухгодичник — это офицер запаса, на два года призванный служить в кадровую армию.
— Никак нет. — И, чтоб до конца ситуацию определить, добавляю: — «Из народа».
(Так замзавразведотдела когда-то протянул: «…А-а, «из народа», — когда узнал, что я офицер из запаса — не кадровый и не двухгодичник; мне выражение понравилось.)
«Запала тыша», — как сказал о подобных мгновениях какой-то классик украинской литературы.
Все было сказано.
Он мне не мог сделать ничего.
И мы оба это знали.
То есть он, конечно, «мог», но накажут меня или нет мои прямые начальники — ротный, комбат (командиру бригады уж точно не до меня) — это большой вопрос, и почухаюсь я от этого наказания или нет — еще больший; а вот над ним весь штаб будет потешаться, что ему не хрен делать — к разведчикам прицепывается… Это не то что кадрового — тот бы трясся: как же, «пятно в биографии»! И двухгодичника тоже можно прищучить — ему там характеристика хорошая нужна или еще что… А мне что? Я пришел — и я ушел; и меня мало колышет, присвоят мне очередное звание «старший лейтенант запаса» пятью годами раньше или пятью годами позже — или вообще никогда-
То есть он, конечно, кровь мне попортить может, но для этого ему нужно столько усилий потратить, такую машину раскрутить, стольких людей убедить — чтоб меня действительно-таки вздрючили… Да и за что?
И мы оба это знали…
Силы противников оказались равны, и теперь нам предстояло — каждому — «сдать назад, не делая резких движений»…
— Ну, что ж вы так, товарищ лейтенант, неуважительно — при моих подчиненных? — сказал он совсем другим тоном.
— Ну и я ж тоже, товарищ подполковник, не сам был…
Взаимоуважительный разговор коллег…
В общем, мы разошлись.
…Подморгнув приятелям, довольный, понес я данные в штаб…
Мерки разведки: Все относительно
— Они лазят везде без респираторов, ни хрена не боятся — радиации ж не видно!
Это начальник разведотдела так о нас, о своих подчиненных, кладущих ему на стол в уютной комнате листочки со столбиками цифр с маршрутов разведки.
Я б тоже, наверно, таким умным был, если б в штабе всю свою чернобыльскую службу просидел…
Потому что это в теории все хорошо.
Это в теории: «при обнаружении радиоактивного заражения или его признаков на местности немедленно одеть респираторы».
Ну, одели.
И сколько в них быть? Если ты находишься на этой самой «зараженной местности» дни — недели — месяцы?… Работаешь, ездишь, спишь, ешь… Живешь, короче.
Поневоле поделишь эту «территорию» на «более зараженную» и «менее» — все ведь относительно…
Поначалу, смотришь, новичок разве что не спит в респираторе.
Потом, глядишь, его уже «отпустило»:
По дороге в Чернобыль когда оденет респиратор, а когда и нет.
По Чернобылю ходит без респиратора…
Как другие.
Как большинство.
Находит какой-то оптимум — если это слово вообще тут к месту (и к местности…) — «оптимум» — между опасностью (опасностями!) от радиации (как их себе этот человек представляет) и опасностью, дискомфортом, связанным с жизнью в респираторе. Его, кстати, тоже ведь нельзя носить постоянно, с точки зрения той же медицины. Не говоря уж о том, что это удовольствие очень сомнительное: завяжите-ка себе, в порядке эксперимента, ротик-носик тряпочкой и походите так с полчасика… Научитесь «свободу любить»…
От среды не спрячешься, она не просто «окружающая»: в чернобыле она не то что окружила — в плен взяла.
И постепенно-постепенно, глядя на других, бывая на новых и новых уровнях радиации, человек приобретает какие-то понятия: что много, что мало, где как себя вести и до какой степени нервничать, если нервничать вообще… Что где себе можно позволить…
И в зависимости от того, с чем по работе приходится сталкиваться, разные мерки у разных специальностей: у тех, кто на АЭС работает, — одни, у разведки — другие, кто в штабе сидит — свои седьмые. Ну а высокие гости, те вообще себя героями чувствуют, в Чернобыле — месте для нас курортном — побывав… А кто от АЭС километров за двадцать, за пятьдесят, за сто, за сто пятьдесят и больше работает — дороги или дома, скажем, строит, — у тех свои, часто совершенно фантастические мерки…
А у разведки (конкретно: у радиационной разведки в мое время, в середине лета 1986-го) были выработаны такие мерки:
— где-то до 5 миллирентген в час — радиации считай что нет: обычно без респираторов; ну разве что пыль столбом или в разведке у АЭС такие уровни случатся;
— от 5 до 50 мР/ч. — это низкие уровни: если в бронике по ним просто проезжаем (люки закрыты!) или передыхаем на таких уровнях между более высокими — можем и без респираторов;
— 50-500 мР/ч. — средние: нормальная работа радиационной разведки, но в респираторах, само собой;
— 500 миллирентген/час — 1 рентген/час — выше средних: тут уже стараемся не задерживаться;
— 1 рентген/час и больше — высокие: без шуток — «померяли-смылись»…
— выше 10 Р/ч. — это уже ОЧЕНЬ ВЫСОКИЕ: tempo-tempo!.. как скучно будет, если броник в лесу на таких уровнях сломается… броник, напомню, ослабляет уровень гамма-радиации в 3 раза по сравнению с «забортным», не говоря уж о том, что на нем проскакиваешь такие участки куда быстрее (а значит, за меньшее время — и, соответственно, схватываешь меньшую дозу), чем если б это было «в пешем строю»…
Вот такие понятия-мерки были у радиационной разведки в 1986 году, летом, через три месяца после взрыва 4-го энергоблока Чернобыльской АЭС…
Ну а вы спросите:
— А как это привести к «нормальным условиям»?
А, откровенно говоря, никак.
Это как у альпинистов: что им толку держать в голове, что где-то там, за тридевять земель, есть уровень Балтийского моря — 0 метров высоты, если они по своим семи-восьмитысячникам лазят, ввысь на 7–8 километров торчащим, с одного пика на другой перебираются… И значение имеют только местные, относительные сравнения: насколько один пик выше другого, сколько от седловины — к пику… В том мире только это и имеет значение.
А уж если попытаться как-то… ну, даже не объяснить… дать как-то почувствовать, что значат эти чернобыльские «мерки разведки», то только, наверно, выразив их через естественный, природный уровень радиации:
Сколько естественных уровней «фонов» каждая такая зарубка стоит?
Приняв нормальный, природный уровень радиации[38] за 0,015 мР/ч. [пятнадцать, подчеркиваю еще раз, (а) тысячных частей (б) милли-(то есть тысячной)рентгена в час] = 15 микро(миллионных частей)рентген в час — получим путем элементарной операции деления, округляя результат:
— Самые низкие уровни, на которых мы там жили (это наш лагерь: 0,2 мР/ч. — в палатках, 0,3 — по лагерю в среднем, 0,5 — у въезда в парк) и ниже которых просто в природе у нас не было, — это десятки нормальных, «довоенных» уровней;
— До 5 мР/ч. («нет радиации») — это 300 (триста!) нормальных фонов;
— 50 мР/ч. («низкие уровни») — это 3000;
— 500 мР/ч. («средние») — 30 000;
— От 1 Р/ч. (высокие — без кавычек) — 70 000…
— А очень высокие — которые для разведки оканчивались где-то за 15 РЕНТГЕН в час — это (все встают…) -
1 000 000
Миллион.
Миллион естественных радиационных уровней.
…Понятно, что человек, как вообще всякая обладающая «живучестью» (это технический термин в данном случае) машина, имеет «запас прочности», в том числе и «по радиации» — но не миллионнократный же!
