Даже внуки все у него были мальчишки.
Анечке наконец-то было интересно и весело. Она была абсолютно счастлива, будучи замужем за стариком. Психологи могли бы накрутить вокруг этого факта множество ерунды различной степени гадостности. Но на самом деле всё значительно проще: человек счастлив. Стоит ли выяснять: почему?
Одно только иногда напрягало. Евгений Павлович уж очень сильно храпел. И если Анечка не засыпала первой или просыпалась — она уходила в другую комнату.
В ту ночь она уложила Сонечку и, увидав, что Евгений Павлович уснул под просмотр какого-то небезынтересного сериала, от которого они вместе фанатели и много обсуждали — муж всегда знал, о чём какая фраза, откуда, на что аллюзия, — Анечка чуть уменьшила громкость (если выключить — он проснётся, и может уже не заснуть до утра), и ушла спать в детскую — тем более Сонечка капризничала. У девочки была ветрянка. Расплачется — разбудит брата. И Сонечка действительно расплакалась. Анечка взяла девочку на руки и пошла с ней спать в гостиную. Только укачала — как из спальни раздался могучий храп, который как-то внезапно оборвался… И затем перешёл в тяжёлый лающий кашель. Вот тут Анечка даже рассердилась на обожаемого супруга. Столько лет у него хронический обструктивный бронхит и сердце далеко не в полном порядке, уже перенёс инфаркт, — а он всё курит, курит, курит! Ну вот и пусть кашляет, лишь бы Сонечку не разбудил!
Анечка плотно прикрыла двери гостиной. И уснула в обнимку с дочерью на диване.
А когда проснулась от, как ей показалось, слишком зловещей тишины… Хотя Сонечка смешно по детски сопела, как сопят все маленькие дети, когда кризис болезни миновал и снизошёл благодатный крепкий сон…
Дальше она не слишком хорошо помнит. Как одевала детей. Как сажала их в машину. Как разбудила соседа и с его помощью перетащила мужа в автомобиль. Как оказалась в приёмном покое ближайшей больницы.
Пришла в себя только когда вышла на дрожащих ногах из палаты. А в коридоре сидел её пятилетний сын, крепко прижимая к себе плачущую сестричку.
— Вы должны… попрощаться с папой.
— Папочка куда-то уезжает? — спросил перепуганный сынишка, стараясь быть мужественным.
— Да. Папа уже уехал. На небеса.
Забрать тело. Похороны. Как-то это всё прошло. Очень помогли старшие сыновья Евгения Павловича. Они переживали за Анечку и её детей. А вот жёны сыновей повели себя не лучшим образом, но, что называется, в лучших традициях. Напились на поминках и шипели. И чем больше напивались — тем больше шипели. Вряд ли они слишком сильно убивались по свёкру. Скорей всего, они убивались по роскошной даче на огромном участке в «блатном» ближайшем Подмосковье. Евгений Павлович жил там после смерти первой жены. Женившись на Анечке — изменил завещание. Теперь дача не делилась поровну между его старшими сыновьями, а целиком и полностью доставалась его законной вдове. Евгений Павлович, Анечка и двое их детей жили в основном в Анечкиной квартире. Лишь на лето отправляясь на дачу. Дача Анечке не очень нравилась. Потому что вся эта дача была чем-то вроде мемориала первой жены. Кругом были её фотографии. Афиши с её фотографиями. Её вещи, её театральные костюмы. Она понимала, что трогать это нельзя. Кощунственно. Как если бы бабушка умерла первой, а кто-то, вдруг полюбивший дедушку, взял бы, да и выбросил все бабушкины вещи. Поэтому Анечка ничего не говорила. И делать ничего не хотела. Её всё устраивало. Трёхкомнатная квартира — вполне достаточная территория для жизни четверых. А летом, когда детям нужен свежий воздух, Анечка и на веранде прекрасно себя чувствует. Тем более, что Евгений Павлович сильно храпит.
Невестки считали, что если бы Евгений Павлович не женился, то прожил бы дольше. И что «эта» свела его в могилу. Куда в его возрасте детей делать! Смешно! Внуки уже! (Кстати, теперь лишённые огромной дачи!)
Анечка слышала всё это. И не обижалась. Она даже позвала своих «пасынков» на веранду — поминки как раз на даче и устроили. И предложила им написать дарственную или как там делаются подобного рода дела? Ей не нужна эта дача! «Пасынки» повели себя как настоящие мужчины. Воля отца для них — святое. Они мужики, всё у них есть. А чего нет — заработают. Позволь только мамины вещи забрать. А бабьи разговоры… То дело такое, не обращай внимания!
Но не обращать внимания Анечка не могла. Если раньше её сознание задвигало эту мысль куда подальше, то теперь, после «бабьих разговоров», она впервые всерьёз задумалась: а что, если бы она в ту роковую ночь перед тем, как лечь спать в гостиной, пошла бы к Жене в спальню, узнала бы, почему он так сильно кашляет, спросила бы, всё ли с ним в порядке… Может, он был бы ещё жив?
* * *
— Я отдал Анне Стеценко протокол вскрытия. — Отрапортовал по телефону Василий Александрович. — И я подозреваю, что судебные медики, приятели Анны, вовсе не идиоты. Им сразу было достаточно диагноза, чтобы сказать ей, что мужа можно было спасти, если бы она подошла к нему, когда он начал кашлять.
— Да, — согласилась Татьяна Георгиевна. — Повторный острый инфаркт миокарда передней стенки… Время от начала процесса до смерти — около четырёх часов. При отсутствии помощи. Тех самых четырёх часов, которые она безмятежно проспала.
— Ага. Вот они и тянули время, требуя протокол. Мол, так сказать не можем, надо… Дули щёки, короче. Теперь обдурят не просто так, а, «основательно изучив протокол вскрытия». Ха-ха! — Совсем невесело сказал новый заведующий отделения патанатомии.
— Зачем девчонке жизнь портить? Она явно обожала своего дедугана. И у неё двое малых детей. Жить ей надо. Жить. А не пилить опилки. Узнает, что не подсуетилась — сопьётся или ещё что с собой сотворит. Может, его и можно было спасти, но её спасти мы обязаны.
— В незнании сила! А вообще — что за мода такая! Старик женился на девчонке! Я, вот, давно в разводе. Но если я когда-нибудь женюсь ещё раз — я женюсь на ровеснице. Или на женщине, моложе меня лет на пять. Ну, пусть на десять! Не больше! Ни в коем случае — не больше! Кому нужны эти молоденькие глупые девчонки, которые…
В дверь кабинета заведующего отделением патанатомии после короткого стука зашла — а точнее ворвалась, Анастасия Евгеньевна Разова, и без паузы, без здравствуйте-пожалуйста, выпалила:
— Когда ваши доктора, в конце-то концов, пришлют в обсервацию результаты гистологии плацент и плодов?! Мы истории в архив сдать не можем!
— Татьяна Георгиевна, извините, дела! — Скороговоркой выпалил Василий Александрович Майков, крепкий пятидесятилетний мужчина.
Положил трубку и уставился на Тыдыбыра взглядом, исполненным страстного юношеского восхищения. Дева была невероятно хороша. Тонкая. Безупречно правильные черты лица… А ореол льняных спиральных локонов!..
«Господи, если они настоящие — женюсь! Ей богу, женюсь!»
Кадр пятьдесят четвёртый
Овощной концентрат из крестоцветных
В роддоме, входящим в состав крупной многопрофильной больницы, произошло чрезвычайное происшествие. По Скорой была доставлена женщина со свершившимся разрывом матки. Доктор Скорой оказался неожиданно грамотным в акушерстве — или, скорее, в медицине в целом. И ещё в карете поставил диагноз на основании совокупности таких симптомов, как выпячивание головки под лобковой костью, дефанс — как стигма геморрагического перитонита, шоковое состояние.
— Жмите на ургентный звонок, — устало сказала пожилая женщина, врач Скорой, молоденькой акушерке приёмного покоя. — Головка ребёнка уже вылезла за пределы разорванного рубца.
Хорошо — дежурила Оксана Анатольевна. Операционная была развёрнута молниеносно. Вхождение в брюшную полость было одномоментное. Надвлагалищная ампутация матки — в спринтерские сроки. Интенсивная инфузионно-трансфузионная терапия (включая тёплую донорскую — как единственную возможность вытащить с того света) была проведена в полном объёме. И хотя клиническая картина включала все возможности отчалить в мир без печалей — шоки геморрагический и болевой, гиповолемия, гипоксия, гипокоагуляция, ДВС (слава богу, той самой тёплой донорской кровью тормознутый уже на самом пороге вторичного фибринолиза), — врачи спасли женщину.
Дитя спасти не удалось. Плод доношенный и уже совсем неживой, фактически плавал в крови, плескавшейся в брюшной полости матери. Он в самом прямом смысле захлебнулся кровью матери. Утонул в материнскойкрови.
После операции женщину перевели в палату ОРИТ и Святогорский сидел при ней, как родной. Больше было некому. В первые сутки родственники так и не появились. Оксана Анатольевна провела расследование — выяснилось, что Скорая забрала женщину со скамейки автобусной остановки. При ней не было ни документов, ни сопровождения. Скорую вызвали сердобольные свидетели. Сперва решившие, что женщина пьяная. Но под скамейкой была лужа. Не обыкновенная лужа, которые частенько случаются на автобусных остановках, а лужа крови.
