На площадке, где перебирают прокатную клеть, будто кино снимают, до того щедро расточают свет специальные прожекторы. И не понять, что на дворе: день, вечер, ночь? Даже появление заводского начальства не вносит ясности: все знают, что директор с первого дня войны днюет и ночует на заводе, и в цех может нагрянуть в любое время суток.
Но вот во флягах привозят щи и кипяток — значит, утро, значит, миновало езде двадцать четыре часа.
Фляги еще на телеге, а уж радостная Линочка размахивает в дверях конторы желтыми лоскутками талонов на горячий обед. Зазывает:
— Кому вкусненького — подходи!
В первый день к конторе потянулись было и слесари-ремонтники! Но выяснилось — не положено. Дополнительное питание, как и в обычные дни, — только для прокатчиков. Вот газвода, — пожалуйста, бесплатно и без ограничения для всех желающих.
Обед был в разгаре, когда в цех пришел директор. На нем кожаное пальто, стоговая шапка из черного каракуля и… подшитые валенки. В валенках ему удобней на бесконечных заводских магистралях.
К директору, на ходу обтирая ветошью руки, затрусил начцех; бросив все, заспешил главный механик.
Венка удивлялся: главный механик высокий, красивый, каждый день в новом галстуке, начцех толстый, чаще небритый, в неизменном свитере с белым, как на гармони, столбиком пуговок на воротнике — оба такие разные и в то же время чем-то похожи. А похожи тем, что исподволь умеют увлечь на невыполнимое, казалось бы, дело. Завидуя их хватке, Венка решил, что после войны обязательно пойдет учиться на инженера.
Директор медленно шел по проходу, выслушивал доклады. Увидев обедающих, подошел, спросил негромко:
— Как харчи, ребята?
Смелых, чтобы ответить, не нашлось.
— Как кормят, спрашиваю? — возвысил голос директор. — Хватает?
— Хватает, — хмуро отмахнулся нагревальщик.
— Даже остается! — осмелев, уточнил Венка.
— Остается?! — деланно удивился директор. Он, должно быть, знал популярный до войны армейский анекдот. — А что с остатками делаете? — подыгрывая Венке, спросил и спрятал в воротник усмешку.
— Как что? Известное дело — доедаем…
Смех еще не утих, а директор уже посерьезнел:
— Меня интересует, что нам мешает. Хватает ли инструмента? Вовремя ли поступают запчасти? Как вообще организована работа?
После затянувшейся паузы неожиданно заговорил нагревальщик:
— Работа у нас — сами знаете, товарищ директор: все на брюхе да на хребте. А человек, он не машина, ему и передохнуть дай… А в цехе голову приткнуть негде… В бытовке, полюбопытствуйте, — вповалку, будто караси на сковородке! Я этой ночью, прошу прощеньица, по нужде встал… Так верите — ногу некуда поставить, того и гляди кому на ухи наступишь!..
Директор с укором взглянул на начальника цеха.
— Организуем! — заверил тот. — Кабинеты приспособим…
— Ремонт не затянем, будьте покойны, — продолжал нагревальщик. — Пока броня не пойдет, отсюдова не выйдем! Однако, скажите по совести, товарищ директор, почему стан до ручки довели?
В наступившей тишине стало слышно, как бригадир ремонтников простуженным голосом командует: «Раз, два — взя-ли! Еще взяли!»
— А если продержаться месяц, недельку попросит товарищ Сталин?
Директор прихрамывая направился к дальней клети, где демонтировали стопудовый валок. «Раз, два — взя-ли!» — выкрикивал сипло бригадир. «Са-ама пайдет!» — хором вторила бригада.
После обеда Венку направили забивать пудовой кувалдой сваи. Судя по искривленным от натуги физиономиям слесарей, замены он не ждал и все махал и махал кувалдой, чтоб, не дай бог, не приняли за лодыря. В глазах уж плавали радужные круги, но некому было поплакаться: Платоныч и тот на правах разнорабочего таскал кирпич.
Ох, как жалел Венка, что не обзавелся табачком! Перекур — узаконенная передышка. Стоять же без дела, когда вокруг все гудит, горит, орет, — срамота.
— Вена… — негромко позвали сзади, и Венка не раздумывая швырнул в кучу металлолома осточертевшую кувалду. Обернулся.
Неожиданно строгая и официальная, протягивала ему стакан с газировкой Линочка.
— Попей… — сказала она просто, по-домашнему.
Венка рукавицей смахнул со лба пот, взял из рук Линочки стакан. Пока пил, думал: а как потом, когда газировка кончится, как потом замаскировать свою радость, готовую выплеснуться наружу от этого ее душевного «Попей»?
— Устал? — спросила Линочка грустно.
— Еще как! — невесело похвастался Венка и вдруг непроизвольно, на одном дыхании, выпалил: — В клубе новое кино! Про любовь, говорят… Сходим?
Заалел на щеках у Линочки румянец, затрепетали от смущения ресницы.
— Только не вздумай беспокоиться о билетах! — сказала она, не поднимая глаз. — У меня тетя в клубе контролером…
Позабыв про стакан, убежала. А Венка смотрел вслед и неуважительно думал о начальстве, из-за которого когда теперь представится возможность вырваться в клуб.
На другой день его послали под настил. Сунули в руки зубило и молоток и велели прорубить отдушину в перегородке.
Под настилом не повернуться. Над головой грохот: по настилу что-то перекатывали, кантовали, волокли. Перегородка вибрировала, и Венка, пока приноровился, сбил в кровь все пальцы.
— Ты скоро, черт рыжий? — Кто-то дернул его за штанину. — Вылазь немедля! Бригаду держишь…
Венка задом-задом, как рак, выполз.
Широченный в плечах бригадир ремонтников, нервно подбрасывая и ловя гаечный ключ, сердито покашливал.
— Это ты вчерась кувалдой играл?
Венка кивнул.
— А почему тут уснул? Устал — скажи. Мы, что ли, без понятиев?
— Несподручно… — Венка показал на избитые в кровь руки.
— Было бы сподручно, автогеном чиркнули. А то тебя поставили, рыжего. Где робишь-то?
— На стане…
— Охота тебе жариться на стане? Переходи к нам! У нас работа веселая. Переходи… Нам такие рыжие нужны.
— Я и на стане нужен! — осмелев, огрызнулся Венка. — Кувалдой махать всяк горазд… Ты попробуй заготовкой огненной совладеть.
— Некогда мне с тобой, — обрезал бригадир. — Несподручно, говоришь? Сейчас замену поищем… Эй, дружок! — окрикнул он проходившего мимо рабочего.
Тот подошел, чумазый до самых бровей, в промасленной, как и у всех ремонтников, фуфайке. Снял рукавицы и неожиданно протянул Венке руку.
— Здорово! — сказал и заскалился.
И тут только Венка узнал — Мурзилка!
— Ты что, носом-то пахал, что ли? — отвечая на рукопожатие, засмеялся Венка.
— Знакомые? — спросил бригадир и, не дожидаясь ответа, приказал: — Давай, Малышев, под настил, закончь отдушину. А ты, рыжий, помоги вон тому интеллигенту смазку с валков убрать. — И он показал на начцеха, который копошился около огромных ящиков, привезенных утром со склада.
— Давно в бригаде? — спросил Венка, когда бригадир, пошумливая и раздавая налево-направо указания, зашагал вдоль рольганга.
— Сразу, как из школы ушел… — Мурзилка достал кисет. Закурили.
— Мне от стана, как собачонке от конуры, — ни на шаг нельзя, — пожаловался Венка, — не знаю, из наших на заводе есть кто?
— Борис Егорович… Он меня к себе взял!
— Тоже мне — нашел нашего! — Венка рассерженно швырнул папиросу в сторону.
Помолчали.
— Вчера в механическом доводку строгального станка закончил, теперь вот к вам направили, на нивелировку валов… — сообщил, как бы между прочим, Мурзилка и, видя, что это не произвело на Венку никакого впечатления, спросил: — Ты-то как, ничего?
— Ничего… — отмахнулся Венка.
— Ты это правильно — к прокатчикам подался, — продолжал Мурзилка доверительно, — у них, говорят, тоже — «бронь» надежная. Туда-сюда, глядишь, и война кончится… Верно? — он тихо засмеялся и подмигнул.
Венка вдруг побагровел, на скулах заиграли желваки.
— Не-ет, дурачок я!.. Надо было в детстве тебя крепче лупцевать… Двигай отсюда, покуда я добрый! — по-боксерски коротким ударом ткнул Мурзилку в живот и полез под настил.
В последнюю ночь впервые за всю эту суматошную неделю прокатчиков на авральные работы не поднимали.
Чуть свет, а уж начальству понадобился нагревальщик. Разыскали.
Тот шел напрямик, перешагивая разбросанные трубы, кирпич. Вероятно, догадывался, зачем за ним послали.
— Задувай, Митрич! — начцеха поздоровался за руку. — Не стану зариться на твой хлеб… Задувай! Просушим на малом огне, а вечером поставим на рабочий режим.
Митрич, словно коня на базаре, похлопал печь по стенкам, поднял затвор, заглянул вовнутрь.
Отвернул вентили. В печи зашипело, будто прокололи футбольный мяч: вырывалась из форсунок топливная смесь.
