В этом месте вы, любезный читатель, наверное, спросите, как же можно целую страну, такую как Малайзия, втиснуть в один бегло набросанный абзац? Как можно позволить себе всего лишь смотреть на чужую землю из окна поезда, к тому же чертовски дорогого, и потом вынести о ней такое суждение? Вы правы. Мы с мамой охотно отправились бы в джунгли и постучали в несколько дверей какой-нибудь затерянной в чаще деревни, потом сняли бы обувь и при свете свечей побеседовали с малайской семьей о том о сем.
Но тогда мы ехали на Восточноазиатском экспрессе, уже не имевшем ничего общего с реальностью. Мы ехали на этой абсурдной штуковине сквозь ночь, которая покусочно демонстрировала нам Азию — изящно порционированную, нарезанную на ломтики в размер вагонного окна. А если тебе не хотелось смотреть наружу, ты мог опять погрузиться в разглядывание журнала Vogue. Мы с мамой заплатили за странный образчик lifestyle — простите меня, пожалуйста, за это мерзкое слово, — и мы его получили. С Азией это не имеет ничего общего.
На следующее утро поезд прибыл в Сингапур. Я смог почти до конца дочитать роман Агаты Кристи «Убийство в Восточном экспрессе». Знаю, что мои слова прозвучат как надуманная метафора с каким-то скрытым смыслом, но на самом деле они просто соответствуют реальности: последние страницы книги были отпечатаны с браком. Буквы слиплись, образовав нечитабельную черную кашу. Мы с Эркюлем Пуаро так и не узнали, кто же был убийцей.
За год до передачи
Гонконг. 1999
Аэропорт Кай-Так, Коулунь,
22 часа 20 минут
Во время прибытия в аэропорт Кай-Так — очень темно, и идет дождь, и в мозгу сразу возникает сцена из этого дурацкого фильма, потому что снаружи, пока самолет медленно катит по посадочной полосе, на огромном табло высвечивается надпись: ‘Double Happiness’[157]. Выше — предположительно — сообщается то же самое, но китайскими иероглифами. Затем все смазывается: красные, желтые, голубые огни реклам преломляются и растворяются. Досадно, что Азия и дождь, непонятные неоновые письмена в сочетании с темнотой неизбежно приводят мне на память фильм Blade Runner[158].
Аэропорт выглядит устаревшим — собственно, устаревшим здесь выглядит все, но вскоре ты понимаешь, что такое впечатление, опять же, зависит от света. В зале для прибывающих — никаких галогенных светильников, никакого прямого света. В Европе с помощью галогенных светильников в общественных помещениях создают ощущение интимности, выделяя иронично обособленные уголки, которые освещаются точечными источниками света. В Азии это не считают необходимым, здесь все озаряется бледным неоном.
Внимание, взять себе на заметку вот что: тесно облегающие фигуру, безупречные темно-синие мундиры полицейских. Нервные бангладешцы в таможенной очереди. Корректно-строгий взгляд служащих паспортного контроля. Диковинные, прекрасные экзотические места, из которых сюда прилетают: Харбин, Гуанчжоу, Хайнань, Ханой, Куньмин, Тайбей.
Сразу — в одно из красных такси. Здесь все такси — Toyota Crowns, приблизительно 1982 года. Улица, на которую мне надо ехать, имеет, как и большинство улиц в Гонконге, английское название: Staunton Street.
Водитель ни слова не понимает по-английски, даже не знает названий улиц. Я, конечно, предусмотрительно, проявив изрядное хитроумие, позвонил Рихарду, и он напел в трубку, как в китайском произношении звучит название Staunton Street: Си-дон-тон-гай. Услышав это, водитель оборачивается и начинает смеяться. Совершенно ясно: Си-дон-тон-гай на самом деле — бранное слово. Это, пожалуйста, тоже возьмите себе на заметку.
Такси теперь катит под большими желто-светящимися буквами, и ты думаешь: вот наконец этот город, Гонконг, — не такой далекий, как Токио, но бесконечно более чужой. Создатели дурацкого фильма ‘Blade Runner’ совершенно не правы, потому что редко встречается город, который кажется таким гомогенным, таким мало расщепленным и в столь малой мере несчастным, как Гонконг. Но ведь действие фильма, так или иначе, происходит в Лос-Анджелесе, а это город энтропийного расширения, которое здесь, в Гонконге, из-за коммунистов совершенно невозможно — по крайней мере, физически.
Торговый центр «Океанские галереи»,
Чим Ша Чуй, 11 часов
Американский писатель Дон Делилло[159] в одной из своих книг объявляет названия фирм Suntory, Kirin, Minolta, Sony новыми существительными синтетического языка масс — эсперанто джетлэга[160]. Однако для азиатского потребителя эти прекрасные азиатские гибридные имена напрочь лишены какой-либо волшебной ауры.
Для молодых, мечтающих о деловой карьере китайцев Гонконга мифическими словами как раз являются Gucci, Jil Sander, Prada и Helmut Lang. Для людей бедных, но тем более страстно мечтающих о карьере, тоже имеются свои Armani, DKNY, Calvin Klein и Hugo Boss. Это, конечно, имена, которые у здешних жителей сразу же вызывают представление о каком-то ином мире, находящемся по ту сторону ежедневно переживаемого ими гиперкапитализма; для азиатов они означают, я полагаю, старый мир, что-то вроде диснеевской и мумифицированной Европы, которая давно уже больше не существует, но миланские, гамбургские или венские названия ее фирм еще можно одалживать, хотя выпускаемые под этими марками вещи, наверное, производятся здесь.
Здесь, в Гонконге, сама архитектура, как ни странно, вынуждает тебя идти сквозь торговые пассажи, мимо магазинов, через магазины. Собственно говоря, совершенно невозможно просто прогуляться по улице; гигантские эскалаторы заставляют тебя, пешехода, подняться наверх, переместиться из одного километрового торгового пассажа в следующий, не оставляя тебе возможности сделать хотя бы шаг по улице как таковой. В результате поход за покупками превращается в первую и последнюю цель существования; поступательное движение людей в пространстве нужно лишь для того, чтобы кто-то мог опустошать их кредитные карточки.
Торговый центр «Ландмарк», центр, Gucci,
15 часов 20 минут
Германия обрела свой первый фирменный магазин «Гуччи» в середине июля этого года, магазин занимает всего каких-то сто девять квадратных метров площади, на Гусином рынке в Гамбурге. Гонконг, при своих шести миллионах жителей, владеет уже сейчас десятью фирменными магазинами «Гуччи», и планируется строительство одиннадцатого. Все магазины очень-очень большие. Н-да, тут уж ничего не поделаешь. Маленькие китаянки все носят вещи от Prada или от Gucci — или, по крайней мере, очень хорошие имитации. Проходя мимо человека, они бросают на него особый взгляд, оценивающий покрой одежды, стрижку, подмечающий все, — и если какая-то деталь моды принимается, то она тотчас же входит в коллективное сознание, она присваивается, берется на заметку, копируется и затем мигом начинает воспроизводиться в тысячекратно улучшенном варианте.
В этом «Гуччи» полуботинки с серебряной пряжкой тоже уже полностью распроданы. Истеричная давка. На нескольких больших, хорошо подсвеченных постерах можно увидеть ботинок: один — целиком из черной кожи и один — черно-белый. Стройные, хорошо выглядящие китайские мужчины, которым больше неохота носить обувь от Comme des Garçons или Paul Smith, бросают на постер с ботинком нервные, боязливые взгляды. Как долго еще продержится Gucci, спрашивают они себя. И: смогу ли я приобрести эти ботинки, прежде чем будет слишком поздно, прежде чем Prada сумеет лучше, чем Gucci, интерпретировать стилевую зону между 1967 и 1972 годами?
Очень умная маркетинговая стратегия. Совершенно очевидно, что «Гуччи» делает это намеренно: сначала создает истерию, а потом просто выбрасывает на рынок недостаточное количество обуви.
Улица Глостер, возле залива, 17 часов 30 минут
У каждого здесь, на улице, естественно, по четыре мобильных телефона, рассованных по карманам. Из них, как минимум, один постоянно в работе. Электросмог на улице невероятный. Этому способствует еще и то, что связь по телефону в пределах Гонконга бесплатна, чтобы каждый мог как можно больше звонить — например, предварительно заказать у «Гуччи» полуботинки с пряжками.
Лан Квай Фонг, центр, 20 часов
Молодые британские консультанты по капиталовложениям, работающие в крупных брокерских фирмах, молодые британские журналисты, которые на двадцати квадратных метрах делят рабочие и спальные места со своими сослуживцами, это — Gweilos[161], белые привидения, и у них нет совершенно никакого шанса быть принятыми в китайское общество.
Они, правда, до глубокой ночи консультируют по-английски китайцев, поскольку иначе денег на громадную плату за жилье им не заработать, но они не обедают вместе с китайцами, они не ходят в китайские клубы, они не знают близко ни одного китайца, а потому они будут вытеснены и из нового Гонконга как в реальности, так и в сфере изображений: их бледнеющий символ, королева, в ближайшие дни исчезнет со всех почтовых марок, на денежных купюрах ее не видно уже давно. В противоположность молодым китайцам все эти европейцы, помимо прочего, на удивление, очень-очень плохо одеты.
