Примерно через полминуты вопль Рафаэля заставил Сонни содрогнуться. Это был крик страдания и ужаса, как будто ребенок падал на поверхность солнца, проваливался в морскую пучину. Все громче и громче. Это могло означать только что-то ужасное.
И опять нахлынули воспоминания: тайна поведения толпы. Люди по-прежнему стояли на пути Сонни, не желая уступать дорогу.
Сонни начал толкать их, сбивая с ног. Он рвался вперед все сильнее и сильнее, а потом, взглянув на их лица, просто пустил в ход кулаки. Крик Рафаэля сводил его с ума, а толпа упрямо стояла у него на пути.
8
Сонни увидел на земле сильно дымящийся сверток и подумал, что ребенок горит. Но когда он принялся стаскивать с Рафаэля одеяльце, то обнаружил, что никакого огня нет. И все-таки мальчик горел, а теперь к тому же горели и руки Сонни.
И он понял, что это за ожог: дымок поднимался от кислоты. Было ощущение ожога, но не было жара, как от огня. Это походило на действие слезоточивого газа, которое он однажды, еще в студенческие годы, испытал в Ризаль-парке.
— Воды! — закричал Сонни неподвижной толпе. Но люди смотрели на него с молчаливым возмущением, сдерживая дыхание.
Если бы только это был огонь! Тогда он постарался бы сбить пламя и смог бы хоть как-то помочь, вместо того чтобы в отчаянии прикасаться к невидимой разъедающей жидкости.
— Боже, помоги мне! — простонал Сонни.
Он ничего не мог поделать, не в силах был помешать кислоте, которая разъедала крошечную грудку и тонкие ребрышки его ребенка. Кислота могла прожечь тельце до самого сердца.
— Помогите!
Рафаэль перестал плакать и начал задыхаться. Крики самого Сонни натыкались на стену тупого молчания.
— Да принесите же кто-нибудь воды!
Когда он прокричал это в третий раз, вода появилась. Ее принес молодой человек в неуместной на похоронах одежде: на нем были поношенные шорты, сандалии и ослепительно белая футболка. Он достал ведро с водой из-за могильного камня, как будто оно стояло там всегда, на случай ожога кислотой. Он подошел спокойно и неторопливо, с сосредоточенно-деловым видом. Сонни даже показалось, что это приближается доктор со своим чемоданчиком, поэтому он подумал о жене.
Молодой человек действовал так, будто Сонни вообще не существовало. Он присел на корточки рядом с Рафаэлем, и Сонни почувствовал себя лишним. Сначала он оказался в положении наблюдателя, а теперь его просто отодвинули в сторону.
Человек принялся поливать ребенка, зачерпывая воду из ведра и осторожно прикасаясь к коже подушечками больших пальцев. При этом он приговаривал с мягким кесонским акцентом:
— Вот так, вот так. Потерпи еще немного, малыш, потерпи, солнышко. Сейчас все будет хорошо. — Он почти ворковал, склонившись над ребенком, как будто стоял над его кроваткой. — Папочка с тобой.
Сонни увидел, что резинка шортов молодого человека прижимает маленькую зеленую бутылку. Он, должно быть, засунул ее туда впопыхах, потому что пробка сидела неплотно и из горлышка скатилась одна-единственная капля, которая уже почти проделала дырку в шортах, как будто сухой лист дымился в лучах зажигательного стекла.
Сонни подумал о заранее приготовленном ведре с водой за могильным камнем и не стал искать смысл там, где его не было.
Люди оттащили его от Лито. И хотя никто не понимал, что происходит, Сонни держали долго, пока он не пришел в себя. Для них он был чужаком и, несомненно, человеком вспыльчивым, легко пускающим в ход кулаки, поэтому его держали, пока он окончательно не успокоился.
9
Искать смысл там, где его не было. После похорон прошло несколько недель. К Розе стал возвращаться дар речи, а Рафаэль начал поправляться — насколько это было возможно. И тут Сонни наконец-то понял, что произошло.
И сказал, как о чем-то решенном:
— Я убью этого чокнутого ублюдка! Вернусь в Сарап и убью его.
Роза увидела, что Сонни понял только часть правды, и ее ответ прозвучал очень резко:
— Если ты когда-нибудь поднимешь руку на Лито, то потеряешь меня навсегда.
Сонни поверил ей. Он решил, что есть вещи, с которыми нужно мириться, чтобы жить дальше.
Конкистадор закрывает глаза
Лита с Рафаэлем были настолько сбиты с толку, что не поняли, что им кричит мать. Они сбежали по лестнице и застыли в прихожей на полпути между кухней и гостиной, прижавшись к висевшей на стене старой репродукции «Тайной вечери». Сквозь открытую дверь кухни им было видно лежавшую в предсмертной агонии Корасон. Она все еще прижимала руки к ушам, подтянув колени к груди. Она приняла эту позу за несколько мгновений до того, как в нее попала пуля, чтобы уберечься от разлетевшихся по полу осколков стекла.
Розой, как щитом, прикрывался человек, который незадолго до этого впрыгнул в окно. Он перемахнул через мойку и рухнул прямо на линолеум, потом заметался, хватаясь за пол кровоточащими руками, и поскользнулся в луже собственной крови и на валявшихся вокруг осколках. Его одежда и тело были покрыты коркой черной грязи и усыпаны сверкающей стеклянной пылью. Неожиданно он прыгнул, схватил Розу и притянул ее к себе.
Роза была щитом, который этот покрытый грязью и усыпанный стеклом человек волочил за собой, чтобы защититься от двух других людей. Она мельком увидела их за окном; они бежали от дороги в сторону дома и тут же исчезли из виду, когда пуля просвистела у них над головой. В ответ они выстрелили в окно, но пуля, даже не задев черного человека, попала в Корасон.
— Я не знаю, кто вы такой, — сказала Роза, — но требую, чтобы вы отпустили меня и убрались из моего дома.
Вместо ответа человек только прижал ее еще сильнее. Его била дрожь. Он прижимался подбородком к ее плечу, а его небритая щека царапала ей шею.
— Моя мать умирает. Вы подвергаете опасности моих детей.
Его зубы стучали прямо у нее над ухом.
— Немедленно отпустите меня, пока они опять не начали стрелять. Бегите прямо по коридору.
— О боже, — произнес человек по-английски. — Мне конец!
— Немедленно отпустите меня и бегите по коридору. Там в конце дверь. Вы сможете скрыться, — ответила Роза тоже по-английски.
— Мне конец, — снова пробормотал человек, тяжело дыша.
1
Бесцветное лицо осторожно глядело само на себя сквозь разноцветные масляные пятна на поверхности лужи. Оно становилось все более озабоченным, и наконец молодые черты сложились в гримасу ужаса и отвращения.
Это из-за пыли, — подумал Винсенте. Он был поражен своим видом, хотя и догадывался, что весь покрыт грязью. Обычно он следил за собой, но за последнюю неделю не выпало ни капли дождя, а днем стояла жара и ветер гонял по улицам тучи пыли.
— Ба-бах! — громко произнес Винсенте минуту спустя.
Прошлой ночью он нарвался в Ризаль-парке на патруль муниципальной полиции и его обрили наголо. В целях гигиены, как они сказали, чтобы уличные мальчишки не разносили педикулез. Но для всех такая стрижка выглядела как наказание. Машинка громко жужжала в толстой руке, оставляя за собой голую кожу в синяках и царапинах с клочками уцелевших волос, которые торчали во все стороны.
Винсенте казалось, что он похож на жертву взрыва из какого-нибудь дешевого комикса и даже хуже. Он поднял брови и снова сказал: «Ба-бах!» А еще, когда он слегка сдвинулся и солнце тоже отразилось в луже, вокруг него возникло какое-то красное дьявольское сияние. Картину дополнил смачный плевок, и Винсенте отошел в сторону, оказавшись в зыбком мареве жгучих лучей. Он остановился. До захода красного солнца оставалось всего полчаса, а он хотел еще добраться до Эрмиты, найти Тотоя и придумать, чем бы заняться вечером.
2
В отличие от Винсенте, Тотой выглядел гораздо моложе своих тринадцати лет. По правде говоря, возраст обоих казался меньше. «Результат недоедания», — объяснил ирландский священник, который раздавал бесплатный суп в районе Рохас. И все-таки Винсенте был чуть покрупнее, а Тотой выглядел совсем крошечным. Он вполне мог бы сойти за восьмилетнего, поэтому другие ребята все время беззлобно подшучивали над ним:
— Эй, Тотой, у меня ухо разболелось. Может, залезешь туда и посмотришь, в чем дело?
Даже его мать, которую Тотой иногда встречал на конечной остановке автобуса, когда она волочила за собой одного или двух чуть живых ребятишек, обычно встречала его словами:
— Я смотрю, ты все такой же заморыш. Поэтому если у него не было занятия получше, Тотой любил стоять на стенах. Оттуда, с высоты, мир был гораздо интереснее.
— А ну слезай со стены, парень, — сказал охранник в синей форме, дежуривший у «Макдоналдса» в районе Эрмиты, и слегка повел болтающимся без дела помповым ружьем в его направлении. — Здесь стоять нельзя.
