В третьем сне Аристид Иванович читает газету. Он не может сказать, что именно тревожит его в крупных жирных — ах, до чего жирны! прилипают к пальцам! — буквах заголовков. Поди разбери, это проскрипционные списки или перечень представленных к правительственной награде. Попробуй опознай вот эту харю, сообрази, зачем она распубликована, в похвалу или в поношение, — и если в поношение, то кому, и если в похвалу, то что будет тем, кто не захочет равняться, и будут ли такие, которые не захотят, и в каком количестве, ну и прочее. В жизни Аристид Иванович отродясь никаких газет не читал, и в сновидении ему пришлось нелегко. Он боится трогать: беззащитную, без перчатки, руку того и гляди замарают газетные рожи плевком или поцелуем, и буквы уже зашевелились, оскалясь, и весь желто-серый лист, ожив, ворчит, и возится, и пухнет.
Аристид Иванович дует, стараясь перевернуть страницу, он орудует локтем, извивается, он ведет себя с этой газетой как с какой-то пакостью — это не дело. Можно и сдачи схлопотать. Что, уже? Пакость тоже изловчилась, подстерегла — хлестнула чистоплюя по лицу. Вот прекрасно.
четвертый сон Аристида Ивановича
Смаргивает Аристид Иванович и видит себя пожранным жерлом последнего, четвертого сна. Теперь это улица, это набережная Невы перед Медным всадником. Видит Аристид Иванович свинцовую осень, солдат — этих бесплатных грузчиков, волокущих тюки с бумагой, видит толпу, в которой ахают, смеются и едят чипсы, и видит себя самого, стоящего на коленях и без шапки.
Что делают с бумагой? Бросают в воду. А что это за бумага? Это Государственный исторический архив. И зачем это? Затем, что никому не нужная пыль занимает слишком много имеющего коммерческую ценность места. Так-таки взяли и выбросили, говорили же, что новое помещение дадут или, в крайнем случае, построят? Вот когда построят, тогда и дадут — и чего вы переживаете, неужели за двадцать или сколько там лет, пока будут строить, не накопится новой макулатуры. Не накопится, потому что сейчас все переводят на электронные носители. А! ну и чудно; значит, строить не понадобится. Да что с вами?
Стоя на коленях, не видя, не слыша, не чувствуя, Аристид Иванович прощается с жизнью. Прощаются его глаза, его кожа и волосы; его дыхание, перед тем как развеяться, судорожно трепещет. Руки уже умерли, ног больше нет, исчезло тело под одеждой, каждая нитка одежды тлеет и тает — и вот утомленные зеваки, расходясь, идут сквозь него, сквозь останки тумана, отталкивая, втаптывая и не замечая. Расходится толпа. Архив бросили в воду, и Нева несколько дней текла чернилами.
Потом эти же сны — но с вариациями — приснились ему еще и еще, и ничего, кроме снов, не стало. Он просыпался, чтобы заснуть, и засыпал, чтобы проснуться посреди кошмара, такого знакомого, но каждый раз открывающего новую ужасную грань или черту, подробности очередного уродства в теле все того же калеки. И так клочьями тумана, то ли во сне, то ли в бреду семь лет проплыли у него перед глазами. Э… Аристид Иванович что же, семь лет провел в больнице? Упаси Боже, к концу того же лета он уже был на ногах.
Но семь лет действительно прошло.
о числе семь
Прошло семь лет, именно семь, это очень важно. Потому что число семь у всех народов — мистическое. У египтян было семь священных планет, арабы клялись семью камнями, семь городов препирались из-за Гомера, семь лет проспал в зачарованном саду какой-то то ли святой, то ли рыцарь (Аристид Иванович вам скажет, что это был Давид Уэльский, идите спросите), и жизнь человека делится на семь периодов. (Знаете, что такое юбилей? Семь раз по семь лет.) Синяя Борода семь минут давал помолиться своим женам, вещий ворон свил себе гнездо на семи дубах, самурай должен успеть принять решение не больше чем за семь вдохов, характер меняется через каждые семь лет, член Энколпия в “Сатириконе” от страха умер семью смертями, кто убьет кота, тому семь лет ни в чем не будет удачи, и День Гнева — теперь мы вам это скажем — справляют в седьмую пятницу на неделе.
А также:
семь дней творения
семь мудрецов
семь спящих в Эфесе
семь смертных грехов
семь японских богов удачи
семеро против Фив
семиглавый зверь Апокалипсиса
семь небес
семь климатов
семь слоев адского огня
семь холмов Рима
семь свободных искусств
семь чудес света
семь скорбей Девы Марии
Семилетняя война
и выражения “седьмая вода на киселе”, “снять семь шкур” и “держите меня семеро”.
Древние насчитали семь морей (следы этих подсчетов отыскиваются в творчестве группы “Мумий Тролль”, см. трек “Девочка”) и семь составлявших душу чувств, которые зависят от семи планет. (Огонь оживляет, земля дает осязание, вода — речь, воздух — вкус, туман — зрение, цветы — слух, южный ветер — обоняние.) Варрон, в пересказе Авла Геллия, сообщает, что у ребенка молочные зубы появляются в первые семь месяцев по семь штук на обеих деснах, а выпадают на седьмом году. Ученые музыке врачи утверждают, будто артерии у людей пульсируют в семеричном такте, критические моменты во время болезней с наибольшей силой проявляются в дни, кратные семи, а те, кто вознамерился умереть с голоду, угасают на седьмой день.
И, кстати, семь лет прошло от эдикта Диоклетиана “О злодеях и манихеях” до его отречения.
Ну его, Диоклетиана, у нас-то какой год? Прибавьте семь к настоящему моменту. Это что же значит — уже будущее? Да, наверное. Ну и как оно там? Да все так же. Постойте, а что носят? Улыбку до ушей, вот что.
А как все изменилось за семь-то лет! Э… то есть ничего, дорогой друг, не изменилось. Хотите посмотреть на те же постаревшие лица — или сперва кинем беглый взгляд на общее положение дел? Вот уж вы-то не изменились по части беглых взглядов. Да? Да.
через семь лет
Ждут закона, запрещающего разнополые браки, а кокаин легализован и продается в аптеках, как на заре своей истории, и студенты со всего мира ездят подрабатывать не только на сборе апельсинов, но и на плантациях уже не страшных колумбийских наркобаронов. Ой, врете! Ладно, ладно, не врем, а шутим. Вы что, вправду думаете, что наркотики в конце концов не легализуют? Слишком большие деньги, расчетливый друг, проходят мимо государств и правительств.
Эти государства и правительства находятся в состоянии жестокой дружбы друг с другом и с профсоюзами, и глаза их не знают сна, жадные до наших денег. Некоторые государства развалились, некоторые народы продолжают деградировать и впадать в ничтожество, некоторые города остались только на картах, некоторые карты — пожалуй, с излишней предусмотрительностью — перекроены еще до чаемого раздела изображенных на них земель и территорий. Но доллар устоял.
Льются с неба дожди, падают с неба свет и снег, медленно оседают в воду континенты — а в мире людей, как прежде, происходит черт знает что. Главным образом — это понятно — лгут, убивают и грабят, но обо всем остальном сказать нечего, кроме того, что все остальное — загадка. Вот летят красивые самолеты. (Производство самолетов чертовски возросло.) Куда они летят, зачем и — главное — где и когда упадут? Вот клонируют крысок и кисок. (Некоторые безмозглые личности немедленно закричали: Долой! Не хотим!) Утвердилось мнение, что клонировать людей не более дурно, чем штамповать их пачками, как делает постиндустриальное информационное общество. Вновь в моде жанр утопии. Вновь в моде кэш. Все еще в моде андрогины. И еще, конечно, эти семь лет — как и любые другие — были отмечены ворохом некрологов.
Смерти на любой вкус падают с неба, как самолеты: смерти ясные, кроткие, смерти такие же тщедушные и хилые, как их измученные болезнью пациенты, смерти жадные, деятельные, властные, смерти на торопливых ногах и не спешащие, смерть в огне, смерть в воде, смерть в навозе. Когда в ногу со смертью идет жизнь, смерть почти не видна. Но если вы, допустим, поменяли среду и круг общения, а потом, через семь лет, начинаете выпытывать, кто да что, и оказывается, что многих “кого” уже нет — вы чувствуете оторопь, и небольшой, в сущности, срок разбухает для вас до размеров эпохи. Поэтому (чтобы вы лучше поняли, о чем речь) нам хотелось бы предъявить вам список покойников за отчетный период — или составьте список сами, понемногу беря от агнцев и козлищ и тех, кто еще молод. Предположим — только предположим, — что в перечень попадут Ельцин, Солженицын, Чубайс, Шнур, Марлон Брандо, английская королева, дядя Вася из квартиры напротив, — прежним ли останется мир? Мы стесняемся записывать в покойники еще живых, хотя Ельцин, Шнур и дядя Вася этого заслужили! Не стесняйтесь, мы же вам сказали: вновь в моде жанр утопии. В ноябре — солнце, в газетах — аналитика, домохозяйки читают Тацита, а должностные лица носят длинные волосы. Вы этим длинным волосам придаете какое-то особое значение, так?
