Младшая дочь приезжает в Польшу. Они со Славеком Б. осматривают деревянное станционное здание, рельсы — настоящие (по ним и сегодня идут поезда), настоящий товарный вагон. Славек Б. хочет поставить гигантские мацевы[41] с названиями лагерей и высокую переломленную колонну. В еврейской символике такая колонна означает оборвавшуюся человеческую жизнь. На колонне — пятая заповедь: «Не убий». Между станцией и пятой заповедью — туннель, в котором будут выставлены вещи, оставшиеся от лодзинских евреев. Очки, ключи от квартир, фотографии — и фамилии, десятки тысяч фамилий. Дочь покупает тетрадь — на всякий случай, вдруг придется что-нибудь записывать.
Марыся, жена Славека Б., встречает их на вокзале. Стол уже накрыт к ужину, сын Марыси и Славека режет помидоры для салата. Марыся и младшая дочь садятся поболтать вдвоем. Сын зовет — пора делать соус для салата. Марыся бегает в кухню и обратно. Хочет что-то попробовать — готово ли? — то ли соус, то ли мясо. В спешке кусочек попадает не в то горло. Приезжает скорая. Врачи пытаются спасти Марысю. Но Марыся умирает.
Если бы не табак и не Вена (эта мысль будет приходить ей в голову все чаще), она погибла бы в подвале вместе со своей матерью.
Если бы она не бежала из Губена, то умерла бы от тифа вместе с Янкой Темпельхоф.
Если бы младшая дочка не поехала в Польшу…
Если бы не этот ужин…
Если бы Марыся не стала пробовать…
Если бы не памятник…
Если бы не лодзинское гетто…
Младшая дочь записывает в тетрадь имена Сохачевских. Это была большая семья, в туннеле они значатся в нескольких списках. В Хелмно-на-Нере увезли супругов Меера и Песю, их дочерей Толю и Голду и внука, младенца Ицека. Чуть позже уехали Ривка с братом Мойше, сестрой Рухлей и двумя дочками-близнецами, Ханой и Любой. И еще Давид с тремя внуками — Рохной, Хаей и Давидом.
Младшая дочь не знает и никогда не узнает, был ли кто-то из этих мужчин мужем тети Гумы. И стал ли он раввином. И успел ли осесть в тихом спокойном городке.
В день ее рождения дети устраивают праздничный обед. Собираются все: дочери, внучки, зять, нет только внучки-солдата — не дали увольнительную. Внучка стоит сейчас на каком-то пограничном посту. Впускает в Израиль палестинцев. Каждый палестинец заверяет внучку, что идет на работу, а она должна угадать, кто действительно собирается работать, а кто способен взорвать себя вместе с автобусом, рынком или рестораном.
Ей бы хотелось дать внучке какой-нибудь совет — не на предмет палестинцев, а вообще. И ее приятелю-студенту тоже. Он стоит у металлоискателя. Это самая опасная работа во всем Израиле, потому что в случае теракта такой человек погибает первым. Ей хочется дать несколько полезных советов всем собравшимся за ее столом — советов, как выжить. Уж что-что, а это она умеет. Она — без преувеличения — выдающийся специалист по выживанию.
Она сидит на почетном месте.
Все с нею очень заботливы, вот только она не видит их и к тому же не понимает, потому что родные и гости разговаривают на иврите. Время от времени они спохватываются и переходят на английский. Пускай она что-нибудь скажет, она ведь учила язык целых три месяца.
— Даже если ошибешься, ничего, — подбадривает ее внук.
Вообще-то она и без ошибок может.
— High above the city, on a tall column, stood the statue of the Happy Prince… Оскар Уайльд, — добавляет она гордо. — У меня был великолепный учитель (wonderful English teacher), но через три месяца…
Она не знает, как сказать по-английски «повесился», они этого не проходили. Ну и хорошо: учитель, который столовался у пани Шварцвальд, — неподходящая тема для праздничного стола. Впрочем, как и сама пани Шварцвальд. (А как по-английски «яд»? Она тоже не помнит.)
— Так что случилось через три месяца? — спрашивает внук.
— Ничего, учитель отказался от уроков.
— Жалко, — говорит внук.
Так вот, советы. Выдающийся специалист по выживанию хочет дать своим родным ценные указания. Все они опробованы на себе, основаны на богатом личном опыте.
Например:
следует покрасить волосы,
следует изменить голос,
следует смотреть спокойно и уверенно,
не следует ставить сумочку по-еврейски, отжимать тряпку по-еврейски, молиться Деве Марии по-еврейски,
следует заключить с Господом Богом договор,
следует добросовестно соблюдать условия этого договора,
следует слушаться даймониона, следует…
— Бабушка, почему ты смеешься? — спрашивает внук.
Они снова переходят на иврит. Кажется, обсуждают Славека Б. и стоит ли младшей дочери перебираться в Польшу. Славек Б. просит, но она не хочет расставаться с детьми. У нее четыре дочери, кстати, — поразительно похожие на тех четырех сестер.
Она начинает считать — в уме, по-польски.
Две тысячи пять минус тысяча девятьсот сорок два… и прибавить тридцать один… сколько получается? Девяносто четыре? Матерь Божья, Геле было бы столько?! Тогда Тусе девяносто два… А Шимеку? Ничего себе, семидесятилетний Шимек!
[42]
Она сидит во главе стола. Где всегда сидела мать… Отец должен сидеть напротив. Хочется надеяться, он не стал бы рассказывать о женских улыбках. Уж лучше бы о новом цвете спектра. А еще лучше — пускай объяснит, как можно было взять и пойти к ним. К немцам! Добровольно!
[43]
Почему никто ее не послушал?
Если бы мать не ушла из сторожки…
Если бы Халина не доверилась чужому мужчине…
Если бы отец не пошел к немцам…
Если бы они не гремели посудой…
Если бы Янка Темпельхоф не осталась в Губене…
[44]
— А если бы твой Шайек чуть раньше поехал за своими сестрами? Разве ты не могла ему подсказать: поезжай к ним, надо бежать?..
Кто это говорит? Муж Гели? Так он и сам мог подсказать своей жене. Своей светловолосой жене… Зато Геля не дожила до этих абсурдных девяноста лет, осталась загорелой, красивой, с длинной изящной шеей… К ее светлым волосам идет загар. С такими волосами, с такими голубыми глазами — ах, Геля, Геля, что же ты…
Муж просил ее не осуждать его сестер.
Она не осуждает, она просто спрашивает.
У нее тоже есть несколько вопросов.
И потом, Геля на нее не в обиде, просто хотела бы узнать…
— Что узнать, Геля?
— Как там было, в Павяке? — спрашивает Геля. — Ты правда тогда отвернулась?..
Ведь мать вовсе не упрекает ее за Павяк, наоборот, невестка мудро поступила, очень мудро, но все же (это уже мать спрашивает) нельзя ли было…
— Я знаю, это было непросто, но разве ты не могла перевезти в Вену Халину с отцом?
— Не могла, у меня не было денег…
А если и были, то для него — я его спасала…
Его… Для него… Он…
— Помни, не надо говорить ему, что он уцелел благодаря тебе…
Кто это говорит? Лилюся?
— Но, Лилюся, ведь именно благодаря моим молитвам, мыслям, силе, вере… благодаря всему этому он и выжил!
— Ну и что? А он вот взял и ушел. Бросил тебя. Оставил твой червонный король письмо — и был таков…
Кто? Кто это говорит?!
Да ведь я его в себе носила, как носят под сердцем ребенка. Моя ли это вина? В ответе ли беременная женщина за свой живот?
[45]
На высокой колонне, над городом, стояла статуя Счастливого Принца (англ.).
Рынок в Варшаве.
Паллотинцы — католическая конгрегация апостольской жизни, основанная святым Викентием Паллотти в 1846 году и призванная вести миссионерскую деятельность среди неверующих.
Варшавское вооруженное восстание 1 августа — 2 октября 1944 года, в котором погибло около 200 тысяч человек, — трагическая акция польского Сопротивления. После капитуляции польских сил фашисты целенаправленно, квартал за кварталом, бомбили город, превратив его в руины.
Восстание в Варшавском гетто весной 1943 года было, по существу, первой попыткой еврейского вооруженного сопротивления во Второй мировой войне. Оно продолжалось месяц — с 19 апреля по 16 мая, семь тысяч человек было убито, еще шесть тысяч сгорели заживо, когда гетто подожгли фашисты; оставшиеся в живых были отправлены в Треблинку.
Варшавская тюрьма, во время немецкой оккупации — главный тюремный центр польского генерал-губернаторства.
Отдельный кабинет (в ресторане).
