Появился Владик, волоча осветительные приборы.
– Мы поедем в Москву вместе? – осторожно задал вопрос пришибленный любовник.
– Сегодня у нас что, четверг? Но это же не наш день!
– Пожалей меня, Женя! – взмолился Антон Михайлович.
– Мне себя жалко, – не оборачиваясь, проронила Джекки.
Она уже сидела за рулем. Потом, что-то вспомнив, сняла с руки часы и протянула Каштанову:
– Это ваши часы, возьмите!
Владик забрался в машину. Жигуленок рванул с места, и доктор понял, что Джекки уехала навсегда.
В Москву они возвращались порознь. На всем пути их следования лил дождь. Он то уныло моросил, то падал частыми сильными каплями.
Каштанов стоял на станции города Крушина, ожидая поезда... Мимо вокзала проехали старенькие «Жигули» с Джекки и Владиком...
Потом Антон Михайлович стоял в тамбуре поезда и задумчиво глядел в окно, по которому струилась вода. Серый, тоскливый пейзаж проносился мимо...
Джекки вела машину, обгоняя всех и вся. Казалось, лицо ее постарело. «Дворники» лихорадочно мелькали, стряхивая воду.
Каштанов перешел в вагон и уселся в проходе.
Инспектор дорожно-патрульной службы в непромокаемом плаще остановил жигуленок за превышение скорости и что-то выговаривал Джекки, мокнущей под ливнем.
В поезде Антон Михайлович, не находя себе места, поднялся, вышел в тамбур и стал снова смотреть на бегущие мимо пейзажи... Потом он достал из кармана мобильный телефон и кому-то позвонил.
Машина Джекки подъехала к железнодорожному переезду, но проскочить не удалось. Шлагбаум опустился... По крыше «Жигулей» колошматил дождь.
Пассажирский состав пронесся мимо. Каштанов не обратил внимания на белую машину, замершую у переезда...
Джекки не успела заметить Каштанова, стоявшего у окна...
Если бы по нашей повести все-таки принялись делать кино, то наверняка режиссер запустил бы на этом эпизоде какую-нибудь хорошую, умную песню. Авторы решили подсказать постановщику, какие именно стихи надо выбрать. Это стихи любимого нами Булата.
Быстро молодость проходит, дни счастливые крадет.
Что назначено судьбою – обязательно случится:
то ли самое прекрасное в окошко постучится,
то ли самое напрасное в объятья упадет.
Две жизни прожить не дано,
два счастья – затея пустая.
Всегда выпадает одно —
такая уж правда простая.
Кому проиграет труба
прощальные в небо мотивы,
кому улыбнется судьба,
и он улыбнется счастливый.
Так не делайте ж запасов из любви и доброты
и про черный день грядущий не копите милосердье:
пропадет ни за понюшку ваше горькое усердье,
лягут ранние морщины от напрасной суеты.
Две жизни прожить не дано,
два счастья – затея пустая.
Всегда выпадает одно —
такая уж правда простая.
Кому проиграет труба
прощальные в небо мотивы,
кому улыбнется судьба,
и он улыбнется счастливый.
Жаль, что юность пролетела, жаль, что старость коротка.
Все теперь уж на ладони: лоб в поту, душа в ушибах...
Но зато уже не будет ни загадок, ни ошибок —
Только ровная дорога, до последнего звонка.
Поезд с Каштановым подходил к перрону столичного вокзала. И здесь лупил оголтелый дождь. Антона Михайловича у вагона встречал сын. Каштанов-старший юркнул под зонт младшего, и они направились к машине Никиты.
– Хочу попросить у тебя убежища на некоторое время, – сказал отец.
– На любое время, – поправил его сын...
В тот день, когда отпуск Каштанова окончился и ему надо было выходить на работу, хирург появился в клинике. Фамилия его по-прежнему красовалась на дверях, ведущих в приемную. Секретарша при виде вошедшего шефа, обалдев, всплеснула руками:
– Антон Михайлович! Да вы ли это? Вас узнать нельзя.
– Идет? – полюбопытствовал Каштанов.
Лицо его было гладко выбрито. От усов и бороды не осталось следа.
– Не то слово! – секретарша была в восхищении. – Помолодели-то как! Да вы просто киноартист...
Предоставим читателю решать, на какого артиста стал походить герой нашего сочинения.
В кабинете Иван Павлович принимал поздравления Каштанова:
– Поздравляю тебя с назначением, Ваня. Думаю, ты недолго будешь и.о.
– Это все благодаря вам, Антон Михайлович! – прочувствованно сказал новый руководитель Хирургического центра. – Надеюсь, вы мне поможете тянуть этот неподъемный воз...
– Давай начнем с того, что снимем с двери табличку с моей фамилией и приступим к передаче дел.
Каштанов машинально, по привычке, смотрел на мониторы, где показывали текущие операции.
Только теперь взволнованный Ваня обратил внимание на то, что его бывший шеф тщательно выбрит.
– Вы все это истребили? – Он обвел жестом свое лицо.
И только теперь Антон Михайлович обратил внимание на лицо Вани. И увидел, что его бывший зам, а ныне шеф за время его отпуска отрастил усы и бороду, точь-в-точь такие же, какие прежде носил Каштанов.
– А ты все это отрастил?!
Оба засмеялись, Каштанов приобнял молодого хирурга и сказал:
– Вот видишь! В природе ничто не исчезает бесследно.
Капитан милиции Варвара Петровна Муромова в форме при полном параде, с загипсованной правой рукой и забинтованной левой, висящей на белой повязке, ударом ноги распахнула дверь в кабинет директора Хирургического центра.
Каштанов оцепенел:
– Что с вами, Варвара Петровна? Неужели бандитская пуля?
– Если бы бандитская! Свой попал!
– Сейчас мы вас госпитализируем! – предложил Иван Павлович.
Следователь отрицательно помотала головой:
– Антон Михайлович, докладываю – преступник мною задержан... – Но продолжить доклад не удалось.
Толпа осатаневших журналистов ворвалась в кабинет.
Каштанов не успел охнуть, как банда оккупировала все помещение. Видео– и кинокамеры, фотоаппараты, микрофоны и диктофоны нацелились на Каштанова, и он понял, что отступать некуда.
– В чем дело, дорогие средства массовой информации? – И весело добавил: – Должен сообщить вам, что я уже не директор Хирургического центра.
Вперед выступила корреспондентка радио:
– Антон Михайлович, расскажите, пожалуйста, как поймали того, кто похитил два миллиона из вашего фонда? И второе: за что, как вы думаете, вас сняли с поста директора центра?
– Здесь присутствует следователь капитан милиции Муромова. Она блестяще провела расследование кражи. А на второй вопрос я отвечу позже.
Варвара Петровна зарделась от удовольствия. Теперь вся корреспондентская техника уставилась на героиню, и та принялась упоенно вещать о схватке с бандюгами.
По двору Хирургического центра бежали опоздавшие Джекки и Владик с видеокамерой.
В кабинете корреспондентка радио выдвинула вперед диктофон:
– Кто он?
– Директор-распорядитель Каштановского фонда, – ответила Муромова.
– А как технически ему удалось это проделать? – спросил один из газетчиков.
– Он подделал две подписи – Антона Михайловича и главного бухгалтера. Потом на основании фиктивных договоров перевел эти деньги из банка на счета фиктивных фирм. А липовые фирмы обналичили доллары...
Каштанов увидел, что в кабинете появились еще два журналиста – Джекки и Владик. Они расположились в задних рядах.
– А деньги нашли? – поинтересовалась очередная журналистка.
– Деньги? Деньги, конечно, нет. С деньгами наша страна всегда была в сложных взаимоотношениях.
Дальше Каштанов не слышал, что рассказывала Варвара Петровна, не помнил, что отвечал на вопросы сам. Он видел только Джекки, которая старалась не смотреть на него.
– Отдай кассету! – процедила Джекки Владику.
– Ни за что!
– По-моему, достаточно, пощадите Антона Михайловича! – сказал Иван Павлович, принявший на себя руководство импровизированной пресс-конференцией.
– У меня к Антону Михайловичу последний вопрос, – нарушила молчание Джекки. – Тут говорили, что вы были в отпуске. Как вы его провели?
Каштанов ответил не сразу и тихо:
– Во время отпуска я должен был совершить поступок, но у меня не хватило силы воли. Я себе не могу этого простить.
– Какой именно поступок? – немедленно вмешался кто-то из журналистов.
– Это мое личное... – грустно улыбнулся доктор.
Когда журналисты покидали кабинет, и Джекки вместе с ними, к Каштанову подошел Владик.
– Вам просили передать! – И он вручил Антону Михайловичу видеокассету.
А в предбаннике Варвара Петровна и Джекки встретились. Посмотрев на опрокинутое лицо журналистки, Муромова сказала как бы сочувственно:
– Не сложилось? Обидно.
Показывая на загипсованную руку, Джекки ответила в тон:
– Не срослось? Прискорбно...
– У меня-то срастется! – парировала милиционерша.
– А у меня сложится! – задиристо произнесла Джекки и направилась к лифту.
Появление Джекки, с которой не удалось перемолвиться ни одним словом, разбередило душу Антона Михайловича. Он хотел рвануть за ней, объяснить что-то, но не осмелился. После возвращения он еще не был дома, отсиживался неделю у Никиты на даче, жене трусливо не звонил. Не звонил также и Джекки. Насколько все ему было ясно в профессиональных делах, настолько же было не ясно в сердечных. Каштанов пребывал в состоянии душевной смуты, неразберихи, разброда и никак не мог принять решения.
