— Почему вы до сих пор никому об этом не рассказывали, только мне? — спрашивает Карин. Она втайне надеется, Петер скажет, что она для него — близкий человек. Вместе с тем Карин уверена, что в присутствии Артура таких слов от Петера не дождешься. А может быть, он хоть как-то намекнет, чтобы ей одной стало понятно. Хотя бы только взглядом. Но Петер никак не проявляет своего намерения — ни словом, ни взглядом. Артур переворачивается на спину, потом устраивается на траве в нескольких метрах от них. Солнце повисло совсем низко над горизонтом, и Артур оказался почти в тени деревьев.
— Итак, мы решили, — говорит он, — добираться поездом до Фиспа, чтобы навестить Порту в больнице. На вокзале купили открытку с видами и написали на ней: желаем скорейшего выздоровления, и все подписались. Штрассер вложил деньги и открытку в конверт. Наблюдая за тем, как исчезают деньги, его жена еще раз попыталась протестовать, теперь, правда, весьма робко:
«А может, это чересчур много?»
Однако ее возражение было оставлено без внимания.
«Ну, а кто передаст ему деньги?» — спросил Штрассер.
Мы в один голос заявили, пусть это сделает он сам.
Но Штрассер заметил, что так все будет выглядеть слишком официально. Его должен сопровождать по меньшей мере кто-нибудь из нас.
— Однако никто не захотел, — подключился к рассказу Петер. — Как мы и ожидали, Штрассер сказал: «Тогда со мной пойдет Артур».
Артур не возражал, и они направились в больницу. А мы остались ждать их на вокзале.
— У попавшейся на нашем пути женщины мы спросили, как добраться до больницы, — продолжал рассказывать Артур. — Она ответила: все время в гору. Мы так и сделали. Правда, пришлось еще раз уточнить, прежде чем мы нашли больницу.
Штрассер спросил у дежурной за окошком, в какой палате лежит больной Порта. Девушка стала перебирать карточки в ящике и, пока искала, проговорила:
«Сейчас вы его повидать все равно не сможете. В общем отделении время для посещений — понедельник и четверг с часу до двух».
Штрассер попытался объяснить ей, что речь идет об исключительном случае. Но девушка была непреклонной: это она слышит каждый день да еще по нескольку раз. «Никаких исключений из правил», — сказала она.
Мы уже собрались было уходить, когда появился врач. Увидев нас, таких растерянных, у окошка регистратуры, он спросил:
«Что тут у вас?»
«Они хотят навестить господина Порту, — ответила девушка. — Он лежит в общем отделении. Я им сказала, что сегодня нельзя».
Штрассер почувствовал, что вопрос можно сдвинуть с мертвой точки, и представился:
«Доктор Штрассер, учитель гимназии в Берне. Мы должны передать привет господину Порте от нашего класса. Мы через полтора часа уезжаем. Поэтому было бы очень мило с вашей стороны, если бы в виде исключения…»
Врач согласился.
«Только не очень долго, — предупредил он. — Пойдемте со мной».
Мы поднялись на второй этаж и пошли по длинному коридору.
«Как его самочувствие?» — поинтересовался Штрассер.
«Ничего, — ответил врач. — Сотрясение мозга. Но не очень серьезное. Кроме того, ушибы и размозжения в области спины».
В палате вместе с Портой лежало еще трое. Все старше его. Совсем юная сестра была занята развешиванием одежды.
Он сразу нас узнал. Я думал, что Порта не захочет даже поздороваться, отвернется или станет ругаться, как только увидит нас. И тогда, чтобы он успокоился, мы сунем ему тысячу франков.
Но, увидев нас, он улыбнулся. Его нижняя губа уже не производила такого жуткого впечатления, как прежде. Он улыбался, словно мы были его лучшими друзьями. Когда мы приблизились к его кровати, Порта сказал:
«Buon giorno»[7].
Штрассер протянул сестре букет цветов, которые мы купили на улице. Она их взяла, положила у кровати Порты и воскликнула:
«Прекрасные цветы. Не правда ли?»
«Si, si», — отвечал итальянец с улыбкой во все лицо.
«Как самочувствие?» — снова спросил Штрассер.
Порта владел немецким куда лучше, чем я думал.
«Хорошо, — ответил он. — Хорошо. — И начал рассказывать, как ему здесь нравится. — Сестры милый, доктор милый. Еда хорошо, все очень прекрасно…»
Пока Порта говорил, улыбка не сходила с его лица, словно он был обязан нам за то, что мы помогли ему попасть в эту прекрасную больницу. Уже звонила дочь из Пачетто. Она скоро навестит его здесь, а потом они вместе поедут домой.
«Та самая, у которой только что была свадьба?» — спросил Штрассер.
Да, правда, на свадьбу он не попал, но это не важно. Свадебный подарок он вручит ей потом.
Штрассер хотел было принести свои извинения:
«Нам всем очень жаль, что вышло такое досадное недоразумение».
Но Порта в ответ только махнул рукой. Ему не хотелось слышать от нас никаких извинительных слов. Все хорошо, деньги ему вернули, и скоро он выпишется из больницы.
Штрассер вынул из кармана конверт, положил его на ночной столик рядом с чашкой для вставной челюсти и сказал:
«У меня здесь для вас кое-что есть. От всех учеников и от меня лично. Для вас или для вашей дочери на запоздалый свадебный подарок».
«Нет, не нужно», — проговорил Порта.
«Как это не нужно? — возразил Штрассер. — Нужно. И вам и нам».
Конечно, Порта и не помышлял вернуть конверт. Он понимал, что в нем деньги, поэтому его «не нужно» прозвучало просто так, для вида. Я думал, что он сразу вцепится в конверт, чтобы узнать, сколько мы ему дали, ведь итальянцы охочи до денег.
Но как ни странно, он даже не прикоснулся к конверту, только слегка отодвинул его в сторону и сказал: «Grazie». Он все смотрел на нас со своей неугасающей улыбкой на лице. Мне кажется, он переполнялся гордостью от того, что ему нанесли такой визит. Через четверть часа беседа стала угасать. Все намеченные вопросы были заданы, и мы уже не знали, о чем еще говорить. Наступила пустота, и мы стали рассеянно смотреть по сторонам. Но Порту это нисколько не волновало. Он продолжал весело улыбаться, к тому же ему некуда было спешить. Мы же чувствовали себя неловко.
Наконец, Штрассер нарушил молчание:
«Значит, так. Хорошо, что нам удалось вас здесь посетить. Теперь нам надо идти. Еще раз желаем вам скорейшего выздоровления, и примите наилучшие пожелания всего нашего класса. Хотелось бы, чтобы вы не обижались на нас».
«Да, да», — проговорил Порта. Итальянец не понимал, что такое «не обижались», но, видимо, он и в самом деле не был злопамятным.
Штрассер оставил ему адрес гимназии, и Порта сказал, что, как только выпишется из больницы, обязательно пошлет нам открытку.
Мы поднялись со стульев. Конверт так и остался лежать на ночном столике. Мне подумалось, итальянец, конечно, не имеет понятия, что в конверте тысяча франков. Не хватает еще, чтобы сестра потом нечаянно выбросила его в корзину для бумаг. Как мне хотелось, чтобы он открыл конверт именно сейчас, до нашего ухода. Интересно, как просияет его лицо при виде десяти голубых банкнот.
Но Порта и не думал открывать конверт, хотя ему наверняка не терпелось узнать, сколько в нем денег.
Мы пожали ему руку на прощание. Мне было немного противно, что руку он вытащил из-под одеяла. Она была совсем теплая. В дверях мы обернулись. Итальянец лежал на спине, провожая нас взглядом. Он весело ухмылялся, приложив пальцы к виску.
В коридоре нам случайно попался тот же самый врач. Штрассер поблагодарил его за разрешение посетить Порту, а потом поинтересовался, кто несет расходы за пребывание его в больнице и существует ли на этот счет полная ясность.
«Думаю, что больничная касса, — сказал врач. — Можете справиться в канцелярии. Типичный случай бытовой травмы. Эти расходы покрывает больничная касса».
«Бытовая травма?» — переспросил Штрассер.
Видимо, на лице у него отразилось крайнее удивление, поэтому врач спросил:
«Вы что, не знаете, как это с ним произошло?»
«Не совсем», — ответил Штрассер.
«Он собирался переправиться через перевал Монте-моро и заночевал в горах в теллибоденской хижине. Наверно, малость перебрал. В общем, ночью высунулся из окна, опрокинулся и упал на откос. Тогда и заработал сотрясение мозга. Надо здорово перегрузиться, чтобы так ни с того ни с сего вывалиться из окна».
В канцелярии нам объяснили, что лечение за счет больничной кассы.
На обратном пути я спросил Штрассера:
«Интересно, почему он при нас не открыл конверт? Разве ему все равно, сколько денег мы ему вручили?»
«Нет, — ответил Штрассер. — Ему это наверняка не все равно. Вначале мне тоже хотелось, чтобы он открыл конверт в нашем присутствии. Но потом я понял, почему он этого не сделал. Из чувства такта. Он счел неприличным с жадностью набрасываться на конверт».
«Во всяком случае хорошо, что он не сказал правду об ушибах на спине. Иначе больничная касса, может, и отказалась бы оплачивать расходы».
