– Храпите, – сказал недовольно незнакомец, – и вскакиваете каждую минуту. Знал бы, что вы такой беспокойный, ни за что не предложил бы переночевать.
– Если ничего не произойдет, я сойду с ума, – сказал Захар. – Мне надоело плыть по течению.
И вообще он стал розовым и гладким. Так, во всяком случае, ему казалось.
Шествовал по острову в своей неизменной шляпе, а самому хотелось подставить лысую голову солнцу и получить солнечный удар.
Никто не нуждался в его помощи. Вся огромная энергия, заключенная в нем, была обречена, потому что в главное его не посвятили. Он ничего не знал об этих людях, они жили рядом с ним и были любезны, но вели себя так таинственно, будто этим бросали вызов его незнанию. Они издевались над ним. Захара прямо подбросило, когда он догадался! И
Роза Пинхас, и Зеленка, даже дети… Он был предметом насмешек. Такой клоун на острове. А он так часто чувствовал себя кем-то вроде клоуна, что самих клоунов ненавидел. Клоуны – это уже какая-то последняя стадия перед тем, как перестать быть мужчиной. А он разрешал смеяться над собой только одному человеку.
Он не знал, он не видел возможности встречи с сыном в дальнейшем и почему тогда он должен любоваться природой, тоже не знал. Он не привык вникать в ее поведение, а здесь, кроме змей и хамелеонов, скоро ни одного собеседника не останется.
Кем они мнили себя, эти пресмыкающиеся, чтобы смеяться над ним?
Он стал выяснять обиды, перенесенные за жизнь. Выяснилось, что никаких обид, как и самой жизни, не было. Он жил тяжело, но бездумно, он жил-жил-жил, и никто не причинял ему боли. За это, наверное, и отправили его сюда, лишили сына.
Это и было возмездие за жизнь – сидеть и ждать, пока кто-нибудь придет и заберет его отсюда. Он не мог даже перебирать воспоминания, у него их не осталось.
Чисто статистически он мог вести учет виденного – совершено не нужные знания – и помнить, что он чего-то еще не сделал.
Это солнце, бьющее сквозь дождь, люди, держащиеся на значительном расстоянии друг от друга, но чем-то между собой связанные, это отсутствие перспективы – знать, зачем ты живешь, приводило его в глубокое уныние. Он расхотел идти дальше.
– Оставьте меня в покое, не делайте козлом отпущения! – попросил он кого-то, но остров этот, вероятно, как и все острова, был бессмысленной отторгнутой частью общего человеческого мозга, лишенного корней и связи.
Он как-то прижился в океане и теперь жил в ожидании будущих катастроф, которые одни только могли встряхнуть и изменить его ползучее существование.
Внезапно он наткнулся на колючую проволоку. Ее можно было принять за солнечное марево, но, когда он попытался пройти ее насквозь, она вонзилась в его тело, и при попытке освободиться он порвал рукав пиджака.
«Кому здесь это в голову пришло? – подумал он. – Или пока я брожу, какие-то нововведения внедряются в жизнь острова, приняты новые законы, но кем приняты, если остров предоставлен сам себе? Неужели какой-то сумасшедший присвоил власть и теперь начнется настоящая жизнь?
Он снова будет нужен: где насилие, там нужда в других, и, значит, в нем, Захаре, тоже.
Сквозь проволоку он увидел скалы и догадался, что это те самые карьеры, о которых рассказывали ему. Здесь можно было найти золото, медь или другой какой бесполезный металл. Здесь можно было найти драгоценные камни, но вот в камнях Захар совсем ничего не понимал.
Мало того – не любил, помня детскую свою работу, когда приходилось обвязывать камни ремнями, чтобы сдвинуть с места, хорошо еще, что в компании таких же, как он, пацанов, всегда веселых, не подозревающих подвоха. Но затем, когда самые маленькие стали обессиливать, и сам ты чувствовал – существует какой-то предел возможностей, некий недоверчивый взгляд на жизнь возникал в тебе и держался еще долгое-долгое время после.
Наверху карьера появился человек, он тащил на голове что-то вроде ведра, а потом снял ведро, полное камней, и ссыпал камни вниз. Затем исчез ненадолго, вероятно, чтобы спуститься с другой стороны, спустился, держа в руках железную ступку, и, склонившись над камнями, стал остервенело толочь их в пыль, в щебень, время от времени кусочки поднося к глазам и рассматривая.
Иногда что-то огорчало его и он вскакивал, отшвыривая щебень ногой в ярости, иногда склонялся над ним, любуясь, а потом бережно относил к давно сложенной кучке внутри некоего углубления в скале.
– Эй, – крикнул Захар, – что вы такое там делаете?
Человек повернулся, в недоумении пытаясь понять, кто это обращается к нему. Затем схватил камень, предварительно осмотрев, и швырнул в
Захара.
– Тебе сказано – нельзя, ты что, проволоки не видишь? Она что, не для тебя? Убирайся отсюда.
– Посмотрите, на кого вы похожи. Помощь не нужна?
Человек с другим камнем в руке пошел к проволоке, и Захар увидел мясистое его лицо, трясущиеся от возмущения щеки и какой-то условный, тронутый последней усталостью взгляд.^59
– Кто тебя подослал? – крикнул он. – Почему ты в костюме? Ты – посланец? Какое у тебя послание? От кого? Не пытаешься ли ты помочь мне?
– Я, действительно, могу помочь, – сказал Захар. – Кое-какой опыт у меня имеется, но я никак не могу понять: зачем вы сами крушите эти скалы? Здесь нужен динамит.
Человек изумился познанию Захара.
– Уж не принес ли ты мне динамит? – спросил он, подходя еще ближе. -
Тебе неизвестно, что на острове динамит запрещен? Ты хочешь украсть мое золото, а меня самого сдать немцам? Ты этого хочешь?
– Я даже не понимаю, о чем вы говорите, – обиделся Захар. – А что вы собираетесь здесь делать с золотом?
Человек усмехнулся. Усмешка исказила его лицо еще больше, оно стало совсем старым и глупым.
– Разбогатеть, – сказал он. – Ты что, не знаешь, что делают с золотом? Я хочу разбогатеть, всю жизнь я батрачил на других, батрачил, а сейчас я хочу, чтобы мне не мешали разбогатеть.
– Но что можно купить на это золото? Или вы собираетесь продать его?
Кому? На острове нет денег, на острове нет товара, здесь все бесплатно, иди в лес и нарви, и поверьте, такой специфически вкус, что с души воротит. Там на побережье есть рыба, но ее некому ловить, евреи очень плохие рыболовы, и она резвится у берега, как хочет.
Может быть, вы хотите уехать отсюда и знаете, как это сделать? Тогда другое дело, за золото вы, конечно, может уехать, если дождетесь корабля.
– Какой хитрый! – сказал человек, подойдя вплотную к Захару. Между ними оставалось только проволочное заграждение. – Так я и уехал, оставив тебе всё мое богатство. Нет, я останусь здесь, по эту сторону, а ты умрешь по ту, нищим! – и он попытался, просунув руку, ударить Захара камнем по голове, но тот отшатнулся и, презирая самого себя, побежал, спасаясь не столько от камня, сколько от жалости к этому потерявшемуся во времени человеку, которого ничего уже не могло спасти.
«Он хотел убить меня, – подумал Захар.- Значит, он живой и я живой тоже. Это уже неплохо, а то я уже Бог знает что начинал думать об этом унылом месте».
Мысль о проволоке беспокоила Захара. Кто снабдил незнакомца ею?
Делать такую проволоку на острове очень трудно, он-то знал. Может быть, золотоискатель обнаружил какие-то запасы, и если их обнаружат другие, то весь остров можно поделить на такие вот участки, где неизвестно что может происходить. Это тоже неплохо. Начнутся запреты, а где запреты, там желание нарушить и значит – новая жизнь.
«Все вернутся на круги своя, – подумал он, – и Роза выйдет замуж за человека, владеющего самым большим мотком проволоки, и опера будет гастролировать по всему острову от проволоки к проволоке, и меня самого наймут каким-нибудь заготовителем на один из участков, а когда всё дивно благоустроится, устроим пир и пригласим немцев, чтобы они увидели, как все прекрасно придумано фюрером».
Ему так четко привиделся этот пир, что он зажмурился: блюющие солдаты, благоухающие от успехов евреи, хасиды за отдельными столами, и он Захар, беспокойно оглядывающий все свое хозяйство, – хватит ли на всех?
Тут он оглянулся и увидел, что за ним бежит тот самый человек с камнем в руке.
– Не бойся, – крикнул он и отбросил камень. – Не бойся меня, остановись, мне нельзя бежать. Я надорвал на этой проклятой работе сердце, я хочу кое-что сказать тебе!
Захар остановился, хотя ему совсем не хотелось дышать одним воздухом с этим грубым и захлопоченным человеком. Захар остановился, потому что поверил, что тот умрет.
– Видишь? – сказал человек, добежав, и достал из кармана пригоршню цветных камешков. – Ты сумеешь рассчитаться со всеми своими долгами, а еще лучше дать каждому из них по имени и играть, обращаясь к ним, как к своим близким. Ведь у тебя были близкие люди, ты играл с ними, когда был свободен?
– Нет, – сказал Захар, – я сразу ложился спать, потому что уставал очень.
– Тогда ты не знаешь, что это за счастье – играть со своими детьми,
