Человек двумя пальцами уронил документ в оттопыренный карман пиджака и сел на стул.
– Вы тоже можете присесть, – разрешил он.
– Нет, спасибо... Слушайте, вы уже распоряжаетесь в моем собственном номере.
– А кто вам сказал, что это ваш номер?
– Что?
– Шучу... Я просто думаю, что нам лучше не устраивать... Муки из слона...
– Мухи из слона... И говорят – делать... И если вы не объяснитесь... Я вынуждена буду вызывать полицию...
– Конечно, конечно, я и сам сначала хотел разговаривать с вами в участке, но потом подошел к этому делу по-человечески и решил без шумихи. А то ведь, знаете... Солдафоны, руки заломили, по лестнице... И опять же через ресторан... А здесь просто на вопросы ответите, и все...
Он пригладил прядь на макушке и посмотрел нежно:
– Правда, ведь так оно лучше...
– Скажите, что вам от меня нужно?
– Вы располагаете некоторой информацией, которая нас интересует. Вот и все.
– А право на осмотр?
– Так я же при вас... Поймите, ведь не хочется поднимать шумихи. Раз-раз, и я ушел.
– Вы уверены, что ничего не путаете?
– Ну что вы! – Он склонил голову набок и протянул мне папку.
В папке было листов шесть, не больше, первую страницу открывала моя чуть смазанная фотография, остальное все на чешском, из чего узнаваемым было только мое полное имя. Я перелистывала листы бессмысленного текста, человек же перебирал вещи в чемодане. Наконец я закрыла папку и села на кровать.
– У вас в чемодане есть замочек? – ласково спросил он.
Я кивнула.
– Тогда застегните ваш чемодан, и я запечатаю его, чтобы вы не сомневались... И в случае возвращения все вернется к вам в полной сохранности. Не волнуйтесь. Это просто формальность, которой, увы, нам не избежать. Не думаю, что это будет продолжительной процедурой.
– Что значит – «в случае возвращения»?
– Не цепляйтесь к словам. Нынче все, кто хоть мало-мальски образован, просеивают все, что ни услышат, сквозь сито, найдут там соринку и ну кричать об этом. Будто несостоятельность чью-то хотят доказать... Что, например, в вашем случае совсем нецелесообразно, так как мы здесь для того, чтобы вы нам кое-что разъяснили, а не наоборот.
Человек достал из кармана веревочную катушку и металлическую таблетку с прорезью, кусок веревки перекинул через чемоданную ручку, вставил концы в прорезь таблетки и зажал ее маленькими аккуратненькими плоскогубцами. Получилось подобие печати. Одернул пиджак и резко выбросил вперед руку, приглашая идти. Взял с вешалки мое пальто, открыл дверь и вышел, чуть подталкивая меня перед собой.
Я поплелась к лифту.
Прозрачная кабина остановилась перед нами, в ней стоял высокий блондин, который спускался, видимо, из бара на крыше. Я встала между ними, Татарин нажал на кнопку, на которой было выдавлено «-2». Мы медленно проплыли сначала мимо клетки, в которой кричали два зеленых попугая, а затем мимо столика, ножками которому служили женские ноги в туфлях.
Блондин посмотрел на меня с интересом. Я отвернулась. Он вышел на первом, а мы поехали дальше вниз.
– Я не предполагала здесь подвалов, – сказала я, когда мы с Татарином попали в темное сводчатое помещение, заваленное всяким барахлом – старыми плетеными креслами, пронумерованными ящиками, металлическими контейнерами, рамами, с которых местами облетела гипсовая лепнина.
Здесь он ловко обошел меня и зашагал влево по узкому коридору. Мне ничего не оставалось, как пойти за ним.
– А куда мы идем?.. Извините.
– Не волнуйтесь. Мы идем к пониманию. – Он засмеялся. – Мы идем туда, где вас смогут принять.
Шли довольно долго, несколько раз поворачивали. Иногда спускались на несколько ступеней вниз. Воздух становился более влажным. Сильно запахло парником. Каменные плиты под ногами стали скользкими, и я еле успевала за ведущим. Стало холоднее, и Татарин с улыбочкой подал мне пальто.
– Почему здесь так холодно?
– Просто мы только что пересекли Широкую и скоро дойдем до Бржеговой улицы...
– И что?
– А сейчас над нами кладбище.
– Кладбище?
– Да, старое Еврейское кладбище. Еще немного, и мы дойдем.
Я невольно посмотрела наверх. Там был все тот же каменный низкий свод.
– Что вы хотите там увидеть?
Я вздрогнула и пожала плечами.
Узкий коридор стал чуть шире и светлее. Наконец начали появляться двери, а не только ответвления коридоров. Из одной даже высунулась женщина, но тут же с шумом ее захлопнула.
Татарин остановился, достал из кармана ключи, открыл одну из них под номером 24 и пригласил меня внутрь. Комната была квадратная и пустая. Мебелью в ней служил выступ, идущий по периметру – высотой и глубиной сантиметров шестьдесят. Верхние открывающиеся крышки служили сидениями, внутри которых можно хранить всякую всячину. На стенах, тоже по периметру, шли деревянные вешалки. Видимо, для верхней одежды.
В комнате было так же холодно, поэтому я не стала снимать пальто, села на выступ, засунув под себя ладони. Татарин вышел, но тут же вернулся с господином средних лет в очках с толстыми стеклами. Тот сел недалеко от меня, а Татарин вытащил из одного из ящиков маленький складной столик, поставил перед господином в очках и открыл на нем черную папку.
Очкарик откашлялся.
– Мы хотим знать то, что знаете вы.
– Все?
– Все.
– Боюсь, тогда мы здесь просидим долго. Я третий год раз в неделю хожу к психоаналитику, а самого главного еще так и не сказала.
– Не ерничайте, вы отлично понимаете, о чем я спрашиваю!
– О чем?
– Об Игре.
– О чем?
– Об ИГРЕ.
– Игре?
– Только не валяйте дурака... Расскажите все, что вы знаете об Игре.
– Какой Игре?
– Ну что вы, ей-богу, повторяете одно и тоже. Вы же отлично все понимаете.
– Ничего я не понимаю... Вы меня с кем-то путаете...
– Нет, ничего мы не путаем... Мы вообще никогда ничего не путаем... Даже в случае, если нас очень хотят запутать.
– Я просто объясняю, что совсем не понимаю, о чем вы. Я только что прилетела в вашу страну, тут же меня привели сюда, где вы задаете туманные вопросы, на которые невозможно ответить... А когда я пытаюсь вас понять, вы говорите, что я вас запутываю.
– Я говорю с вами предельно ясно. Расскажите нам все, что вы знаете об Игре.
– Объясните, какая игра вас интересует?!
– Та самая...
– Та самая... Которая...
– Прекратите! – Очкарик покраснел, а Татарин посмотрел на меня с укором.
– Я действительно хочу вам помочь...
– Тогда говорите.
– Объясните, о какой игре идет речь, и я вам все расскажу. Я очень устала после перелета. Хочется в душ и спать. В последний раз я играла в шарады, будучи абсолютно пьяной, на собственном дне рождения лет пять назад, а до этого видимо, лет эдак в десять, в морской бой.
– Хорошо... Если вам угодно упрямиться... Речь идет об Игре, которая не так давно появилась, но уже завладела умами многих.
– И?
– Что «и»? Нам давно известно, что вы играете в эту Игру.
– Я?
– Прекратите. Мало того, что вы в нее играете, вы еще часто выигрываете. А в ряде стран, правительства которых заботятся о своих гражданах, запретили у себя эту Игру. Но некоторые отдельные индивидуумы играют в нее... Так вот, нам доподлинно известно, что вы тоже в нее играете.
– Я?
– Да, вы. А в нашей стране, как и во всей объединенной Европе, Игра запрещена. Так вот, мы пригласили вас сюда...
– Пригласили?
– Могли бы, между прочим, быть куда грубее... Короче, если хотите вернуться, расскажите! Все!
Я промолчала, потому что не знала, о чем говорить. Очкарик встал:
– Я оставлю вас на минуту.
– А вы тут подумайте, – добавил Татарин и тоже встал.
Вышли, один за другим, аккуратно прикрыв за собой дверь.
В комнате было очень тихо. Только стучали часы. Я легла, подложив под голову ладони. Вспомнилась нянька писателя Толстого... Как лежала она одна-одинешенька, только ходики стучали. И все домогались: кто ты – что ты? Кто ты – что ты? Кто ты – что ты?
Я не знаю, сколько проспала. Меня разбудил Очкарик, тряся за плечо. Страшно болела голова.
Очкарик присел к столику и опять начал перекладывать листы из папки.
– Ну, так о чем мы?
Я промолчала.
– А... Что вы даже выигрываете... – Он пристально посмотрел мне в глаза. – Хотя, говорят, в эту игру нельзя выиграть... Но можно выигрывать...
Вошел Татарин с подносом. Поставил на стол тарелку с трубочками из теста, посыпанными орехами, чашку кофе и стакан с водой. Очкарик продолжал:
– Вы усложняете свое положение...
Мне вдруг стало все равно. Я отпила горячий кофе.
– Как вы понимаете, избавиться навсегда от Игры можно только при условии ее неупоминания...
– Что?
– Нельзя никому о ней рассказывать! Вот что!
– Что же вы сами нарушаете порядок? Рассказываете мне о ней!
