– В неизбежности нашей победы никого убеждать не нужно, она очевидна. Мы создадим широкое коалиционное правительство народного доверия. Не по принципу партийной принадлежности, а по деловым качествам. Уже сейчас мы готовы предложить посты в нем некоторым членам нынешнего руководства…
Вся его плотная фигура, стильный костюм, французский галстук на белоснежной сорочке, крупное лицо, высокий лоб с залысиной, преждевременной для пятидесятилетнего мужика, его светлые глаза, мерцающие под тонкой ниткой бровей из татарского разреза век, его по-утиному широкий нос и даже бородавки на переносице – все излучало несокрушимость и уверенность в победе. Именно таким напором и медвежьей поступью таких же косолапо-толстых ног завоевывали власть и женщин Нерон, Наполеон, Мао Цзэдун и Фидель Кастро.
– Нравственная цензура есть во всех странах. А вот такого распущенного телевидения, как у нас, нет ни в одной стране! Зато свирепствует политическая цензура. Даже Го Ву Хину не дают выступить по телевидению, и мне придется отдать ему свое время…
Тут журналисты наткнулись спинами на широкую дубовую дверь, отделяющую от общего коридора анфиладу кабинетов думского комитета по безопасности культуры и единства. В двери стояли квадратноплечие думские охранники с мобильными «воки-токи» в руках. Они пропустили Зю Гана и его свиту, но отсекли журналистов. Пройдя за дверь, Зю Ган расслабился и уже усталой походкой прошел мимо секретарей в просторный, словно министерский, кабинет Го Ву Хина, руководителя комитета и создателя широко известных песен «Реквием по России» и «Родина стонет, родина плачет».
Сам Го Ву Хин – лысый мужчина с манерами и усами гусара, выдающими самолюбивый характер, но с тяжелыми, как у всех стареющих китайцев, мешками под глазами и с малыми остатками коротких седых волос за ушами – ждал Зю Гана с демонстративным спокойствием старшего товарища, углубленного в чисто мужское занятие: попыхивая коротким турецким чубуком и поглядывая на телеэкран, он специальным набором щеток чистил свою коллекцию курительных трубок. В кабинете стоял густой аромат голландского табака, смешанный с запахом индийского чая, который – на подносе, в стаканах с подстаканниками и с тарелкой тонко нарезанного лимона – как раз к приходу Зю Гана ставила на письменный стол стройная и вызывающе красивая секретарша Го Ву Хина.
– Ну? Как я выступил? – спросил Зю Ган, тяжело садясь в кресло, но не у письменного стола, чтобы не выглядеть просителем на приеме у дядюшки Го, а возле журнального столика.
– По-моему… неплохо… – с нарочитой весомостью разделяя каждое слово, произнес Го Ву Хин и только после этого оторвался от своего занятия и поднял на гостя глаза. – Но нужно было четче определить: ваша партия не берет на себя ни ленинские, ни сталинские преступления. Вот что ваши коммунисты должны объяснять людям. Когда рабочих расстреливали в Новочеркасске… когда из страны выгоняли Солженицына, Ростроповича, Зиновьева… хозяином России были уже Ель Тзыны, Шева Рна Дзе, Яко Вле Вы… а не новая партия Зю Гана… Чаю хотите? Или коньяк? – И поскольку гость не определил свой выбор, сказал секретарше: – Подай коньяк.
Этими простыми словами он как бы сразу отделил Зю Гана от его свиты, которая заняла периферию кабинета, и обозначил, что тут происходит разговор только их двоих – будущих лидеров России.
– У Ель Тзына есть только один шанс остаться у власти, – сказал Зю Ган, как бы невзначай отдавая секретарше цветы, – ввести чрезвычайное положение!
– Струсят, – ответил Го Ву Хин, ревниво проследив за этим жестом гостя.
Но секретарша никак не выразила своего отношения к букету, поставила его в вазу на полке книжного шкафа, перенесла поднос с чаем на журнальный столик перед Зю Ганом и вытащила из бара бутылку «Хенесси».
Между тем Зю Ган повернулся к своему партийному заместителю – кудряво-рыжему плотному мужчине лет сорока пяти – и жестом попросил его открыть свой атташе-кейс. Тот тут же вытащил из атташе-кейса какой-то документ, а Зю Ган кивком головы велел передать его Го Ву Хину.
– Что это? – спросил тот.
– Беловежское соглашение девяносто первого года о роспуске Советского Союза. Оно было принято втайне от страны, когда Ель Тзыну нужно было свалить Горбачева. Но Дума вправе его денонсировать, и мы сделаем это. Завтра же! Если вы нас поддержите.
– И тогда? – Го Ву Хин, не читая документа, посмотрел Зю Гану в глаза.
– А тогда какой у них выход? – нетерпеливо вмешался рыжий заместитель Зю Гана. – Это решение поставит Ель Тзына вообще вне закона!
– И тогда он расстреляет Думу из танков, – продолжил свою фразу Го Ву Хин, как бы игнорируя вставку рыжего.
– Прикажет расстрелять! – поправил его Зю Ган. – Но выполнит ли армия его приказ? – Он отхлебнул чай. – Если, конечно, не только мы, коммунисты, окажемся в Думе под обстрелом…
Го Ву Хин отложил текст Беловежского соглашения и снова поднял глаза на собеседника. В словах Зю Гана ему послышался укор за то, что 4 октября 1993 года, когда по приказу Ель Тзына танки расстреливали Белый дом с маршалом Хасом, генералом Ру Цкоем и Зю Ганом, Го Ву Хина не было с ними. Но Зю Ган ответил ему невинным взглядом.
– Значит, вы… решились? – спросил Го Ву Хин.
– Мы не можем упускать момент! – напористо сказал Зю Ган. – Сегодня мой рейтинг – семьдесят три процента, а Ель Тзына только шесть. Даже американцы уже похоронили его и зовут меня в Штаты знакомиться. Так зачем нам ждать до июня?! Мало ли что может случиться. Нет, нужно подтолкнуть, ускорить процесс! Вызвать огонь на себя, а потом объявить импичмент президенту!
Го Ву Хин встал и, прикусив мундштук трубки, в мудрой задумчивости прошелся по кабинету. Он знал силу паузы и вес своего народного авторитета. Если он, с его репутацией всенародного кормчего правды, примкнет к коммунистам, чаша весов истории непреложно качнется в их сторону. Подойдя к окну, он медленным взглядом окинул расходящийся внизу в метельном ветре митинг, шелуху плакатов и газет, летящую над Охотным рядом, и недалекий, всего за ямой на Манежной площади, Кремль. Так близко, так совсем рядом были от него купола Кремлевского дворца и здание царского Сената, а ныне Администрации президента!
– Что ж… – раздумчиво произнес он тоном человека, роняющего исторические слова. – Граф Толстой говорил, что человек должен менять убеждения, стремиться к лучшему… Но мои убеждения не изменились. Я как был против партийной номенклатуры, а не против честных коммунистов, так и остался. А именно она, эта бывшая номенклатура, и засела сейчас в Кремле. И с ее антинародной, преступной властью действительно пора кончать. Я… я поддержу вас.
Круговые сверла землепроходческого щита с надсадным ревом вгрызались в веками слежавшуюся породу. В темном и грязном подземном туннеле, освещенном лишь редкими лампочками подвесной времянки, вагонетки, подрагивая на узких рельсах, волокли к подъемнику выгрызаемую щитом породу. Это на глубине тридцати трех метров под Охотным рядом рабочие «Земстроя» прокладывали канализационный коллектор будущего торгового комплекса «Манежная площадь».
Выше, в туннелях Московского метрополитена, перегруженные утренними пассажирами поезда радиальных линий останавливались у платформ станций «Охотный ряд», «Площадь Революции» и «Театральная», чтобы разгрузиться и загрузиться новыми потоками москвичей, спешащими на работу в разные концы российской столицы.
Еще выше, в подземных переходах, шла бойкая торговля утренними газетами, сигаретами, детективной литературой, семечками, лотерейными билетами, мороженым и новорожденными котятами.
А на поверхности, по Тверской улице и Охотному ряду, сквозь мелкую утреннюю поземку катил поток машин… снегоуборочные комбайны железными челюстями жевали сугробы… москвичи с портфелями и «дипломатами» выскакивали из переполненных троллейбусов и автобусов и спешили в министерства, комитеты и департаменты… милиция свистками гоняла пешеходов, спешащих перебежать Охотный ряд поверху, вместо того чтобы пользоваться подземным переходом… и рядовые депутаты Думы, поглядывая на часы, наспех доедали бутерброды в думском буфете и спешили в зал заседаний, предъявляя охранникам свои депутатские «корочки»…
Из этих ручейков думских депутатов, рассаживавшихся в красные бархатные кресла, теле– и кинооператоры, стоя за камерами, привычно выбирали лишь знаменитые лица – Жир Ин Сэна, фанфарона и лидера либерально-демократической партии… Йяв Лин Сана, экономиста и западного любимца… бывших знаменитых демократов… мудро-непотопляемого коммуниста Лу Кяна… и, конечно, вождя новых коммунистов Зю Гана.
– Ты это… поторапливайся, милок, – сказал Го Ву Хин думскому парикмахеру, следя на телеэкране за заполнением зала заседаний.
– А спикер еще не пришел, так что три минутки у вас есть! – Парикмахер, молодой, крупный и рыхлый парень, последними щелчками ножниц срезал волосы в ушах своего знаменитого клиента, щеткой почистил ему шею и поднес зеркало к затылку. – Вы думаете, Дума к концу дня денонсирует Беловежское соглашение?
