Поло бросил на меня самый испытующий взгляд, который приберегает для крайних случаев.
– Мама.
– Нет, Поло.
– Пожалуйста.
– Вздор. Ему наверняка понадобится много…
– Откуда тебе это известно, мама? А вот если не попытаться, он умрет – это единственное, что мы точно знаем. Надо решаться скорее.
– Ты несовершеннолетний… несовершеннолетние не имеют права…
– Вопрос жизни и смерти, мама, это может сработать. Мы попробуем их убедить, пожалуйста.
– О чем вы? – спросила Алина.
– Обо мне, – сказал Поло. – У меня нулевая группа и отрицательный резус.
– О Боже, – вздрогнула Алина. – Вы уверены?
Пожалуй, да. Когда рожаешь раньше срока в шестнадцать лет на задах родильного зала бельгийской клиники и обнаруживаешь по случаю свой отрицательный резус, быстро учишься в этом разбираться. Начинаешь спрягать группу крови с резусом лучше, чем глагол в изъявительном наклонении настоящего времени. И следишь за своей следующей беременностью как за молоком на огне, а не ждешь первого приступа аппендицита, чтобы забеспокоиться о группе крови своего ребенка. Результат: у Поло отрицательный резус. И не просто отрицательный, а нулевая группа, Rh отрицательный.
Как заметила в то время лаборантка: мальчик такой красивый, обязательно что-нибудь должно было оказаться не так!
Когда ты родился, Поло, у меня мелькнула короткая мысль о том, другом, о моем несостоявшемся ребенке. Я подумала, что вы вдвоем, быть может, составили одно целое. Что судьба одарила тебя всем вдвойне. Разве я не любила тебя потом в два раза сильнее?
– Мама, надо предупредить врачей. Не будем терять время.
Не хочу, чтобы тебя касались, Поло. Я отказываюсь, не вынесу, чтобы тебя прокалывали, выкачивали кровь, опустошали – это сильнее меня.
– Мама, у нас нет выбора.
– Он умрет, – повторяет Алина, заламывая руки. – Это правда, нулевая группа, резус отрицательный?
– Мама, очнись. Если мы не попытаемся, будем жалеть об этом всю нашу жизнь.
Вот это хороший довод, Поло. Я слишком много накопила того, о чем жалею. И речи быть не может, чтобы добавить сюда еще что-то, а потом тащить это на себе. Мы пойдем предупредить врачей, я дам свое согласие, но только осторожнее, немножко, не слишком усердствуйте, а, доктор? Возьмите только строгий минимум, ни капельки больше, клянетесь?
Все прошло очень быстро. Они забрали Поло, а Алина осталась со мной. Она была подавлена.
– Давно знаете Тома? – спросила я наудачу.
– Более-менее. Честно говоря, я уже не уверена, что вообще кого-либо знаю, кроме самой себя. Да и насчет себя уже ни в чем не уверена.
– Вы тоже?
– Представьте, еще сегодня утром, – продолжила Алина, – я считала себя единственной любовью одной женщины. А днем обнаружила, что у нее двойная жизнь: Том.
– А.
– Еще сегодня утром я считала, что Том серьезно болен, а он был здоров как бык. И вот вечером – он уже умирающий. Поставьте себя на мое место. У меня впечатление, что в каждую минуту мир может рухнуть и воссоздаться заново, но уже по-другому.
– Мне знакомо это чувство, – сказала я.
– Это меня пугает, – прошептала Алина. – И к тому же не знаю почему, но чем ближе Том к смерти, тем ближе к нему я себя чувствую. И при этом дальше от всего остального.
Она дрожала.
Я погладила ее по голове.
– Позволь всему выгореть побыстрее. Сама увидишь, скоро ты перестанешь бояться следующей минуты.
С тех пор как Мартен возглавил больницу, ему добавили вторую ассистентку. Первая, Бьянка, взяла на себя в основном его расписание и запись пациентов. Вторая, с милым именем Мелизанда, помогала ему готовиться к совещаниям, организовывала его передвижения и подмены, иногда выписывала за него некоторые рецепты. Бьянка, очень молодая, была замкнута и терялась перед больными. Говорила, опустив голову и запинаясь, когда надо было произнести неприятные слова, например опухоль или рецидив. А Мелизанда наоборот, закаленная годами опыта и вооруженная стальным характером, не боялась ни шутить с пациентами, ни хладнокровно затрагивать самые щекотливые темы.
Встречаясь время от времени, мы были неплохо знакомы. Я чувствовал, что она испытывает ко мне некоторую привязанность, и это было взаимно. Мы с ней даже затеяли одну очень личную игру, в тот день, когда Мартен мне представил результаты первого сканирования: характерные изображения, которые врачи называют «отрывом воздушного шара».
Мелизанда была в кабинете, когда прозвучали роковые слова.
– Надо же, – улыбнулся я, – не знал, что медицинский жаргон до такой степени метафоричен! Скажите-ка, а много у вас выражений такого же калибра?
– Фонтанообразная рвота, клубок дождевых червей[10], – ответила Мелизанда под укоризненным взглядом Мартена.
Придя на следующую встречу и увидев, что она погружена в профессиональный справочник, я шепнул ей на ухо:
– Соловей дубильщиков.
– Простите?
– Кожные повреждения в виде птичьего хвоста, характеристика ремесла. В стародавние времена, конечно. А у вас что?
Она вежливо покачала головой: ах, господин Фён, раз вы так, то берегитесь, вам меня не одолеть.
Игра длилась долго, по мере моих посещений. Я к ней готовился, сидел над книгами, она тоже.
– Болезнь влюбленных.
– Парашютообразный клапан.
– Синдром Питера Пена.
– Синдром Пиквика.
– Мюнхаузена!
– Ундины!
– Пинок Венеры!
– Голова линя!
Застав нас за этим занятием, Мартен только возводил глаза к небу.
– Вы созданы друг для друга, это точно.
– Увы, я опоздал родиться лет на сорок, мой бедный друг.
Когда я вошел в консультационный кабинет, Мелизанда говорила по телефону. Она широко махнула мне рукой в знак приветствия.
– Доктора Сави сейчас нет, – сообщила мне Бьянка. – Его вызвали в отделение «Скорой помощи».
– Я подожду. Мне торопиться некуда.
Нет, я и в самом деле не тороплюсь узнать то, что Мартен хочет мне объявить. Особенно из-за него. Мне придется его утешать, напоминать ему, что мне семьдесят восемь лет, а не двадцать и не тридцать! Говорить прямо, не прибегая к эвфемизмам.
Мелизанда закончила свой разговор. Послала мне лучезарную улыбку.
– Чертовски приятно вас видеть, господин Фён. Учитывая, что тут сегодня творится!
По всей видимости, насчет меня она ничего не знала.
– Я видел, Мелизанда. Так это был взрыв?
– Вам-то я могу сказать: выживших можно сосчитать по пальцам на двух руках. И мы теряем их одного за другим. Тут все на ушах, но ранения слишком тяжелые, слишком. У нас ничего не выходит.
– Мартен тоже у станка?
– Ну да, как и все… Хотя есть не только плохие новости…
– Да?
– У нас тут двое чудом уцелевших: отличный счет, правда?
Я взял стул и сел рядом с ней.
– Расскажите, Мелизанда, расскажите: мне нужно проветрить голову.
– Ну, – начала она, – во-первых, служащая «Реальпрома». Единственная, кого не было на месте, когда там рвануло, – она как раз вошла в лифт. Войди она туда минутой раньше и – хоп! – взлетела бы на воздух вместе с остальными. Надо же. Шок, конечно, но даже никакой серьезной контузии. Вы хоть представляете? Она опоздала!
– Представляю, – пробормотал я. – Со мной наоборот. Пришел раньше времени.
– Раньше времени?
– Семейное дело, совершенно неинтересное. Так вот, значит, кто нам устроил чудо. Расскажите о втором.
– Второй – это пострадавший пассажир.
– Пострадавший пассажир?
– Вы редко ездите в метро, господин Фён, иначе знали бы, о чем я говорю. «Пострадавшие пассажиры» – это те, кто упал на рельсы. В общем, будем прямо говорить – те, кто кончает с собой. Вы только подумайте, покончить с собой, бросившись под поезд, так глупо!
– Вот как? Вы находите это глупым? Собственно, зовите меня Альбером, мне это доставит огромное удовольствие.
– Почему бы и нет. Так о чем бишь я… Хотя зачем я вам все это рассказываю? Если бы доктор Сави был здесь, он бы меня отругал!
– Продолжайте, Мелизанда, я нахожу это захватывающим.
– Люди думают, что, бросившись под поезд, они сразу же умрут, безболезненно. А вместо этого в большинстве случаев остаются калеками. Вот уж удача так удача!
– В самом деле.
– А что до тех, кто умирает в конце концов, то обычно они сперва мучаются несколько дней и ночей! Хотите мое мнение? Если бы люди знали, как опасно кончать с собой, они бы от этого отказались.
– Мелизанда…
– А? Ладно, согласна. Поняла, что сморозила. Короче, этот парень…
– Мужчина?
– Тридцать пять лет, не больше. Так вот, этот парень спустился на ближайшую от его дома станцию и прыгнул под первый же появившийся поезд. В результате застрял между вагоном и платформой. Я не говорю, что он в полной форме, пришлось немного над ним поработать, но все-таки он еще дешево отделался – легкая черепная травма, несколько переломов и, конечно, впечатление, будто его протащило между двух дорожных катков. Но он жив, Альбер! Даже в сознании, тупица эдакий, и может говорить! Чудо!
