Познер: Так же, как джаз того времени был необыкновенно радостным, так и машины, они отражают какой-то подъем, какой-то оптимизм, вот радость. Смотришь на них и улыбаешься как идиот, идешь и улыбаешься.
Ургант: А почему такой закат-то сейчас?
Познер: Значит, что-то происходит внутри, что-то в организме происходит. То, что это не радостное — факт. И это в музыке, кстати говоря, которую вы так любите, вот эту вот современную музыку. В ней мало очень радости, в ней есть другое. Для меня, по крайней мере, в ней есть отчаяние, в ней есть… как это сказать…
Ургант: Ну, я не соглашусь с вами.
Познер: Как это сказать… Даже не отчаяние…
Ургант: Владимир Владимирович, я не соглашусь.
Познер: Но радости никакой.
Ургант: Да есть там радость.
Познер: И улыбаться совершенно не хочется.
Ургант: Владимир Владимирович, вы просто не любите современную музыку.
Спор затянулся довольно надолго, но каждый остался при своем мнении. Я по-прежнему убежден, что музыка сороковых-пятидесятых в Америке была намного более жизнерадостной, чем сегодня; уверен я и в том, что глобализация привела и приводит к единообразию. Впрочем, мой внук Коля, который родился и живет в Берлине, за версту отличает все модели автомобилей друг от друга, как это делал я в далеких сороковых и пятидесятых, так что, возможно, я и заблуждаюсь.
* * *
«Это самый красивый город в Соединенных Штатах Америки. Вероятно, потому, что нисколько Америку не напоминает. Большинство его улиц подымаются с горы на гору. Автомобильная поездка по Сан-Франциско похожа на аттракцион «американские горы» и доставляет пассажиру много сильных ощущений. Тем не менее в центре города есть кусок, который напоминает ровнейший в мире Ленинград, с его площадями и широкими проспектами. Все остальные части Сан-Франциско — это чудесная приморская смесь Неаполя с Шанхаем. Сходство с Неаполем мы можем удостоверить лично. Сходство с Шанхаем находят китайцы, которых в Сан-Франциско множество… На наш европейский взгляд, Сан-Франциско больше похож на европейский город, чем на американский. Здесь, как и везде в Соединенных Штатах Америки, непомерное богатство и непомерная нищета стоят рядышком, плечо к плечу, так что безукоризненный смокинг богача касается грязной блузы безработного грузчика. Но богатство здесь хотя бы не так удручающе однообразно и скучно, а нищета хотя бы живописна.
Сан-Франциско — из тех городов, которые начинают нравиться с первой же минуты и с каждым днем нравятся все больше».
Это, как вы, конечно, поняли, Ильф и Петров.
Интересно, что, уже уезжая из Сан-Франциско и делясь впечатлениями, мы — Ваня, Брайан и я — разошлись в оценках, кроме одной: что Сан-Франциско самый красивый город Америки. Но если и Брайан, и Ваня согласились с Ильфом с Петровым в том, что это город скорее европейский, нежели американский, я с этим согласиться не могу никак: для меня Сан-Франциско — сугубо американский город, он не мог бы появиться нигде, кроме Америки, он совершенно не похож ни на Питер, ни на Неаполь, ни, как утверждал Ваня, на Стокгольм; о Шанхае ничего сказать не могу, не был, но судя по фотографиям и киносъемкам этого «китайского чуда» — не похож, хотя бы потому, что я не ощутил наличия души у «чуда», а у Сан-Франциско невозможно не ощутить ее, и, может быть, именно эта душа и придает городу то исключительное обаяние, которое сразу же пленяет приезжего.
Красот много в Сан-Франциско, но выделяется среди них сказочный мост Золотых Ворот. Рассказывают, что выдающийся конструктор самолетов Андрей Николаевич Туполев как-то сказал: «Некрасивая машина летать не будет». Мост будет служить мостом независимо от его внешнего вида, это понятно, но мост — это часть города, часть ландшафта… Прав был старик Туполев, прав, есть связь между эстетикой и прикладным применением чего-либо. Попробуйте представить себе Сан-Франциско без этой грациозной стальной нити, повисшей высоко над входом в бухту Золотых Ворот; издали сотни и тысячи вертикальных тросов, удерживающих всю конструкцию, кажутся музыкальными струнами невиданного инструмента, созданного для забавы Бога Ветров. Мост выкрашен не в традиционный стальной цвет, а в цвет красноватой охры. Собственно, этой антикоррозионной краской покрывают изначально все мосты, потом уже красят в цвет металла. Говорят, что когда перед глазами жителей Сан-Франциско предстал красный мост на фоне голубого неба, они обратились к городским властям с просьбой, чтобы стальной краской его не покрывали. Не знаю, правда это или нет, но и в самом деле, красота необыкновенная.
Нет большего удовольствия сначала насладиться видом моста, а затем трусцой пробежаться по нему от Сан-Франциско до начала графства Марин, время от времени глядя вниз на сине-зеленые воды Тихого океана, увенчанные белыми барашками и рисунками волн, говорящими о мощном течении. Дальше виднеется остров Алькатрас, теперь уже не самая страшная тюрьма Америки, а музей, где можно увидеть камеру, в которой сидел сам Аль Капоне. Говорят, никому не удалось сбежать с Алькатраса, хотя трое заключенных исчезли: то ли утонули, то ли стали закуской большой белой акулы (они нерестятся в этих водах), то ли и в самом деле сбежали так, что никто никогда больше ничего о них не слышал.
Кстати, Капоне как раз сидел там в то время, когда побывали в Сан-Франциско Ильф с Петровым, сидел за неуплату налогов, хотя было хорошо известно, что он был главой организованной преступности Чикаго, что на его счету было множество кровавых убийств, что он сколотил состояние на грабежах, бутлегерстве, проституции и прочих уголовных делах. Но, поскольку не смогли поймать его ни на чем другом, поймали на неуплате налогов. Заковыристая это штука, американское правосудие, нельзя сказать, чтобы оно было слепо и глухо к богатству и положению подсудимого. Состояние Капоне оценивалось тогда в сто миллионов долларов — в сегодняшних деньгах это что-то порядка одного миллиарда. Капоне был приговорен к одиннадцати годам тюрьмы в 1931 году, но в 1939-м был выпущен в связи с обнаружением у него последней стадии сифилиса. Он умер в своем флоридском имении в 1947 году.
Американская Фемида, чьи глаза завязаны, чтобы она ничего не видела, и которая держит в одной руке весы, а в другой — меч, достойна, на мой взгляд, уважения, она все-таки дает американцу право надеяться на справедливый суд, но, как точно отметил Оруэлл, «все животные равны, но некоторые животные равнее других».
Помимо всего прочего, мост Золотых Ворот притягивает самоубийц — согласно данным полиции города, отсюда бросаются в среднем раз в пятнадцать дней, летят вниз и через четыре секунды ударяются о воду со скоростью сто двадцать километров в час. За все годы лишь шесть человек выжили, хотя и стали пожизненно инвалидами. Одна женщина выжила без особых увечий, но через год бросилась вновь, на сей раз с концами.
Сан-Франциско славится не только своим мостом, но и Чайна-тауном, районом, в котором проживают китайцы, и Кастро, районом, в котором проживают гомосексуалы.
Чайна-таун — буквально «китай-город» — поражает прежде всего тем, что, попав в него, ты попадаешь в другую страну. Здесь почти не говорят по-английски, все надписи — по-китайски, торгуют китайскими товарами, в продовольственных магазинах предлагают только китайскую еду. Первые китайцы появились здесь давно, еще в XVIII веке, даже раньше, но это были китайцы обеспеченные — купцы, торговцы, люди образованные и работящие. Их приняли с распростертыми объятиями. Но когда «золотая лихорадка», словно гигантский магнит, притянула сюда десятки тысяч бедных китайцев, готовых работать день и ночь за гроши, отношение изменилось. Дело дошло до принятия законов, запрещавших приезд китаянок («чтобы не расплодились»), в результате чего соотношение китайцев к китаянкам в последней четверти XIX века стало 29:1; потом был принят закон, вообще запрещавший иммиграцию китайцев.
Позже эти ограничения были отменены, но чайна-тауны, как мне кажется, образовались как своего рода опорные пункты или крепости, в которых китайцы-иммигранты могли укрыться от враждебного им внешнего мира. В течение долгих лет чайна-тауны были центрами контрабанды, наркобизнеса и проституции. Сегодня это уже не так; в Сан-Франциско Чайна-таун стал одним из самых посещаемых туристами мест, но в отличие от прочих иммигрантских районов, которые, возникнув и окрепнув, потом стали исчезать по мере того, как второе и третье поколения иммигрантов становились «настоящими» американцами (влияние «плавильного котла»), чайна-тауны не исчезают. Более того, они расширяют свои границы. Так, «Маленькая Италия», одно из самых примечательных мест Нью-Йорка, почти исчезла: ее поглощает и скоро поглотит Чайна-таун.
