Нынешняя эмиграция, за исключением буквально нескольких конкретных людей, не была вынуждена уехать, не бежала от кого-либо, она уехала, как мне кажется, безо всякого сожаления, она Россию не любила. Ее дети, как правило, либо говорят плохо по-русски, либо не говорят вовсе (о том, чтобы писать и читать, не может быть и речи). Нынешняя по большей части бравирует тем, что, мол, «мы — американцы!», хотя они американцы лишь постольку, поскольку имеют американский паспорт.
Иммиграцию Западного побережья роднят с иммиграцией Восточного побережья лишь немногие, но, на мой взгляд, принципиально важные черты:
— Расизм. Они выходцы из СССР и России, плохо относятся к чернокожим, латиносам и прочим «цветным».
— Консерватизм, граничащий с реакционностью. Они голосуют за республиканцев, они горячие патриоты Буша, войны в Ираке, они поддерживают идею нанесения ядерного удара по Ирану, они против каких-либо государственных социальных программ, направленных на помощь малоимущим.
— «Антирусский» рефлекс. Я имею в виду их абсолютное нежелание согласиться с тем, что в России происходит или может происходить хоть что-что хорошее, их страстное желание обличать Россию, винить ее во всех грехах. Иногда это производит комическое впечатление, но чаще меня, признаться, раздражает. Вместе с тем «антирусский» рефлекс вовсе не мешает им приезжать в Россию, чтобы заработать немалые деньги.
Нарисованная мной картина, конечно же, не является абсолютной, кроме того, она слишком черно-белая, все это я понимаю, но в целом, но в плане имеющегося вектора картина точна.
Вместе с тем я далек от мысли винить кого-либо за то, что он уехал.
Почему осел в Америке Степан Пачиков? Да потому, с одной стороны, что в СССР он был на заметке у КГБ и немало настрадался от доблестных рыцарей меча и щита; а с другой, потому что в Америке он обнаружил простор для своей деятельности, не надо было заниматься тяжелой, изнурительной и мелочной борьбой с чиновниками, никто не требовал от него взяток, он обнаружил, что в определенном смысле все зависит только от него, от его способностей и, может быть, самое главное, он почувствовал себя в безопасности. Нет, не в том смысле, что никто не нападет на него, не украдет его детей, не в смысле отсутствия жуликов и прочего криминала, а в том важнейшем смысле, что его защищает закон, что, в отличие от подавляющего большинства российских граждан, он не боится полицейского, чиновника, власти, против которых он бессилен, которые могли бы с ним делать все, что хотят и от которых у него не было бы никакой защиты.
Это относится ко всем бывшим соотечественникам, с которыми мне довелось разговаривать.
Например, к Науму Гузику, человеку, заработавшему миллионы (он сам не знает, сколько у него денег), эмигрировавшему в 1972 году.
— Понимаете, — говорил он мне, — я женился в России на немке, ну и начались неприятности. Я не мог получить работу, потому что занимался высокими технологиями, а жена-немка была противопоказана. Вот я приехал сюда и понял, что здесь есть правила, есть законы, они работают, ты понимаешь, на каком ты свете.
То же самое, хотя чуть по-другому, сказал Макс Левчин, которого родители привезли еще совсем мальчиком.
— У нас было на все про все семьсот долларов, — рассказывает он. — Но я учился, закончил хай-скул, поступил в университет штата Иллинойс, специализировался по компьютерной линии, создал небольшой бизнес, потерял все деньги, которые были, потом второй раз повторил пройденное, а потом с приятелем создал программу оплаты покупок по Интернету.
Программа эта называется «Пейпал», Левчин с партнером продали ее компании «Е bay» за полтора миллиарда долларов.
— Если есть идея, если ты способен ее воплотить, тебе никто не мешает, здесь полный простор, делай что хочешь.
— Вы сразу почувствовали себя дома? — спросил я. Левчин задумался, потом сказал:
— Я не уверен, что я себя дома чувствую и сейчас…
Однако он не собирается переезжать.
Еще одно: почти вся иммиграция за всю историю Америки — за исключением самой ранней, бежавшей от религиозного преследования — не имела идеологической мотивации. Люди приезжали в поисках лучшей жизни, имея при этом в виду прежде всего вопрос материальный. Русская иммиграция — исключение из этого правила. Идет ли речь о самой первой волне конца XIX — начала XX века, бежавшей от антисемитизма и политических преследований, о тех, кто бежал от большевиков после 1917 года, о тех, кто ушел вместе с немцами в конце сороковых, или, наконец, об эмиграции семидесятых-восьмидесятых, главным стимулом была идеология, нежелание жить в соответствии с существующими порядками. До сих пор в России принято говорить, что они уезжали «за колбасой». Это не так.
* * *
Перечитал написанное и подумал, что ничего не сказал об очаровании Сан-Франциско. О красоте его домов, об улицах, взмывающих вверх и стремительно скатывающихся вниз, о чудном кабельном трамвайчике, который весело катит по этим самым горкам, одинаково радушно возя как туристов, так и жителей города; я ничего не написал о набережной и его вкуснейших ресторанах, о морских котиках, которые лениво греются в лучах редкого здесь солнца, но необыкновенно оживают, когда им кажется, что вы принесли им что-нибудь вкусненькое; не написал я о том, как хорошо и легко здесь дышится, как приветливы люди, как Ильф и Петров почувствовали, что надо им скорее ехать дальше, не то они станут пленниками этого очарования. Пленниками могли стать и мы.
Понятно, что если бы не было Голливуда, мы не поехали бы в Лос-Анджелес. Но мне совершенно непонятно, почему Ильф и Петров, которые посвятили целые три главы Голливуду, даже не упомянули Лос-Анджелес. Возможно, город тогда не представлял никакого интереса. Возможно и то, что мимо их внимания проскользнула совершенно необычная структура этого города: словно русская матрешка, он состоит из девяти или десяти самостоятельных административных единиц, лишь одной из которых является Голливуд, центр американской, если не мировой, киноиндустрии.
Мы провели в «Городе Ангелов», как часто называют Лос-Анджелес, четыре дня, и у нас не было ни одной свободной минуты. Сегодня, вспоминая это время и силясь выстроить в какой-то ряд то, что произвело самое сильное впечатление, мне кажется, что я смотрю в игрушечный калейдоскоп: вращаю его, и яркие кусочки цветного стекла перекатываются, образуя разного рода фигуры, они все время меняются, невозможно зафиксировать их в каком-то логическом порядке, к тому же их множество, кажется, что им нет конца.
Думаю, читатель простит меня за некоторую хаотичность изложения, равно как и за то, что и я, как Ильф и Петров, сосредоточусь на Голливуде. Но все же сначала поделюсь впечатлениями от «калейдоскопа».
Начну с мексиканцев, или, как их чаще всего называют, латиносов. Вы их почти не встретите в тех районах, где живут люди богатые, скажем, в Пасифик Палиссейдс, в Брентвуде, а если и встретите, то это будут сборщики мусора, домашняя прислуга, садовники и тому подобное. Но вообще Лос-Анджелес — город латиносов: они составляют почти половину всего населения, в то время как так называемое белое население еле дотягивает до одной трети. В этом, быть может, есть некоторая историческая справедливость: Калифорния когда-то принадлежала Испании, потом, когда «Новая Испания» добилась независимости, Калифорния перешла к Мексике, но в середине XIX века, в результате Американо-Мексиканской войны, США аннексировали Калифорнию, «очистив» ее от бывших хозяев. И вот, за следующие полтораста лет, мексиканцы вернулись, можно даже сказать «оккупировали» свои старые владения. И возникает парадоксальный вопрос: как здесь работает «плавильный котел»? Кто во что плавится? Исходя из того, что я увидел, кажется, что мексиканцы остаются мексиканцами, хоть с американскими паспортами, хоть без.
Мы заходим в бильярдную в одном из мексиканских районов. Ни одного белого лица. Ни одной женщины, если не считать той единственной, которая стоит за стойкой бара и продает пиво. Восемь бильярдных столов, за которыми играют мужчины средних лет и старше. Пытаемся заговорить с ними — бесполезно: они не говорят по-английски. С большим трудом находим переводчика. Нашего собеседника зовут Гуаделупе Мартинес. Ему за шестьдесят, носит усы, обветренное и обожженное солнцем лицо все в морщинах.
— Давно живете в Америке?
— Лет сорок. Приехал по программе брасерос.
— Это что такое?
— Во время Второй мировой войны и сразу после не хватало рабочих рук, вот они и придумали эту программу.
— А что значит «брасерос»?
— Тот, кто работает руками. Вот я, например. Собирал персики, спаржу, рыл канавы, работал грузчиком…
Вокруг нас собирается группа любопытствующих.
