В доме пахло яблочным пирогом. Тихая домашняя работница увлекла детей в детскую комнату. Оттуда доносился их чистый перезвон.
Стол был накрыт в столовой. Основное блюдо — картошка с грибами. Губернатор любил картошку с мясом. Мясо тоже было. Стояло отдельно.
— Спасибо за цветы, — сказала Надька. — У меня никогда не было таких красивых цветов.
Губернатор оглядел букет, стоящий в высокой вазе на полу. Он любил полевые цветы, васильки, ромашки. А эти белые гробовые каллы его пугали.
— Неправда, — не поверил Иван.
— Правда. Сегодня я не хочу врать. И не буду.
Надька сидела напротив. Была спокойна и грустна.
Губернатор разлил вино по фужерам. Вино было густым, терпким.
— Это с твоих виноградников? — спросила Надька.
— С французских. У нас в Сибири виноград не растет.
Они пили и смотрели друг на друга.
— Расскажи о себе, — попросил губернатор.
— Не интересно, — сказала Надька.
— Мне интересно.
Надька подумала и стала рассказывать — все-все-все… Европейский период, московский период и последний семилетний марафон, именуемый «Андрей». Ничего не пропустила и никого.
Период «Андрей» закончен, и теперь в ней пустота, чернота и невесомость. Как в космосе. И она не знает, как ей дальше жить.
— Если бы я не боялась смерти, я бы не жила, — созналась Надька.
Горел нижний свет. В полумраке Надька была такая молодая, почти девочка, и уже так смертельно уставшая.
— Просто у тебя не было мужика, — сказал губернатор.
— Как это не было? — не поняла Надька. — У меня их воз и маленькая тележка.
— Много — значит, ни одного. Нужен один.
Надька молчала. Постигала простую истину.
— Немец — больной. Русский — инфантильный, как ребенок. Все тянул в рот и ни за что не хотел отвечать. Это не мужики. Мужик — тот, кто отвечает за женщину.
Надька слушала.
— Ты была одна. Без поддержки. Выживала как могла. А это очень трудно. Уж я-то знаю… Тебя никто не любил.
— Может быть, я не стою любви? — бесстрашно спросила Надька.
— Ты не фальшивая, настоящая, — определил губернатор. — Ты бриллиант среди стекляшек. Ты яркая и неожиданная, как фейерверк в ночном небе…
«Фейерверк в ночном небе…» Это была новая точка зрения. Надька привыкла к тому, что все ее клянут и критикуют: так нельзя, так плохо… А оказывается, все можно и все хорошо. Она права одним фактом своего существования. Она — есть, и этого достаточно.
В Надькиной груди зажглась ответная теплота. Она смотрела на губернатора, и он показался ей красивым со своей чистой смуглой лысиной, чистыми и крепкими зубами. От него исходила мужская сила.
— Оставайся, — сказала Надька.
— А как же дети?
— Дети в своей комнате, мы — в своей.
— Я не могу…
— Не поняла.
— Я останусь только в том случае, если я на тебе женюсь. Тогда детям будет понятно — почему я здесь сплю.
— Ну так женись, — просто сказала Надька.
— А ты пойдешь?
— Пойду.
— А зачем это тебе? Ты молодая, а мне пятьдесят.
— Я всегда мечтала выйти замуж за Аристотеля Онассиса. Ты на него похож.
— Такой же маленький и лысый?
— Когда ты становишься на свой кошелек, ты самый высокий.
— Меняешь молодость на деньги?
— Нет. Меняю молодость на силу.
Иван Шубин поверил. Ему хотелось верить, и он поверил. Он никогда не чувствовал своего возраста, он только знал, что ему — пятьдесят. Но эта цифра не имела к нему никакого отношения.
— Останься, — попросила Надька.
— Нет. Я не могу на цыпочках, утром, как вор… Я мужик деревенский, простой. Мне гордость не позволяет.
— Странно…
Андрей уходил именно на цыпочках, именно как вор.
Надька забыла, что бывает по-другому.
Губернатор спустился на лифте. Консьерж посмотрел на него, в глазах стояло много чего. «Верный бериевец», — подумал Иван. Хотя для бериевца консьерж был молод. То поколение вымерло.
Губернатор вышел из подъезда.
Шофер тихо тронул машину.
— Я женюсь, — сказал Иван. Он доверял своему шоферу.
Шофер приподнял брови.
— Потому что если не сейчас, то когда? — спросил Иван.
Это был риторический вопрос, который не требовал ответа.
— А вы ее знаете? — поинтересовался шофер. Это был вопрос-предостережение.
— Я ее чувствую, — ответил Иван.
Чувство важнее знания.
Губернатор ушел. Надька позвонила Ксении.
— У меня новость, — сказала Надька.
— Ты беременна? — испугалась Ксения.
— Губернатор Шубин сделал мне предложение.
— Этого не может быть, — не поверила Ксения.
— Иван Савельевич сделал мне предложение, и я приняла.
Ксения долго молчала. Потом спросила:
— А что он в тебе нашел?
— Меня, — сказала Надька. — И себя.
Положила трубку и тут же набрала Нэлю.
— Я выхожу замуж, — сообщила Надька.
— Ты уже говорила.
— Не за Андрея. За губернатора Шубина.
— А где ты его взяла? — не поняла Нэля.
— Бог послал.
— На дом?
— Нет. До востребования.
— Когда?
— Вчера.
— И уже замуж?
— Когда СКЛАДЫВАЕТСЯ, то складывается сразу. Или никогда.
Нэля замолчала, как провалилась.
Похоже, что Надька права. Корявая Фрида прочно сидела в своей супружеской нише, и выковырять ее оттуда было невозможно. Да никто и не пытался.
Следующий звонок был Нине.
— Я выхожу замуж. За Онассиса.
— За грека? — удивилась Нина.
— За русского. У русских тоже есть Онассисы.
— А как же Андрей? — не поняла Нина. — Была такая любовь…
— Любовь бывает долгою, а жизнь еще длинней…
— Это слова из песни, — заметила Нина.
В Москву пришла поздняя осень. То подмерзало, то таяло. Губернатор предложил съездить в теплые края.
Чистое море плескало у ног. Надька сказала:
— Хорошо бы здесь иметь свой домик…
И домик у моря возник. Просто сказка о рыбаке и рыбке. Для этого понадобился один телефонный звонок губернатора. И закрутились адвокаты, нотариусы. Завелась налаженная машина. Надька ни во что не вникала. И вот это поразило больше всего: не надо вникать, брать в голову, напрягаться, доставать деньги, унижаться, харкать печенью… Можно просто стоять на берегу, втирать в кожу морковный лосьон. Каротин полезен для кожи.
Единственно неприятным оказался момент: ее укусила в грудь какая-то сволочь, грудь раздулась, как дирижабль. И второе: она называла Ивана Андреем. Значит, Андрей сидел в подсознании. И в сознании.
Когда вернулись, стало ясно, что квартира мала. Дети клубились во всех комнатах и были всегда.
Губернатор купил соседнюю квартиру. Соседи упирались, но губернатор предложим им условия, от которых они не смогли отказаться. И опять ходили какие-то люди, договаривались, оформляли, рабочие прорубали стену. Дети топотали в соседней квартире, как кони.
— А где мой папа? — спрашивал Лука.
— Он уехал, — отвечала Надька.
Но на самом деле уехала она. Отъехала от прежней жизни.
Андрей приучил ее к топтанию на месте: шаг вперед и два назад. А тут — рывок в космос, как ракета на Байконуре. Раз — и ты в другой галактике.
Жизнь с губернатором — действительно другая галактика. Его приглашали постоянно: на премьеры, на презентации. Он входил в обойму людей, которых приглашают. В обойму избранных и востребованных.
Все без исключения заискивающе смотрели на губернатора, дребезжали хвостами. Надьке тоже перепадали эти взгляды и дребезжание. Но она научилась смотреть сквозь. Видеть и не видеть. Она мысленно плевала на них сверху. Не хочешь, чтобы на тебя плевали, — не подставляйся. Не проси. А если попросил — тебя нет. Власти предержащие ценят независимость. А совки склонны к халяве. Привыкли за семьдесят лет.
Надька упивалась ощущением превосходства. Срабатывала программа РЕВАНШ. Ее долго унижали, навязывали низкую самооценку. Теперь ее очередь. Надька уже прошла через огонь и воды. Теперь шла через медные трубы. Правда, трубы пели и сверкали для Ивана Шубина, но свет падал и на Надьку.
Андрей Хныкин тем временем выдерживал паузу. Он воспринимал Надькино молчание как давление. Когда она обижалась, то пропадала вот так, с концами. Не преследовала. Не трезвонила как сумасшедшая.
На ее давление-молчание Андрей отвечал своим. Кто кого. Кто первым не выдержит.
Сейчас прошло больше двух месяцев. Первым не выдержал Андрей. У него было чувство, будто он нырнул на большую глубину. И не дышит. И если сейчас не вынырнет — у него разорвется сердце. Ему была необходима ее захватническая энергия. Андрей черпал в ее агрессии свою силу. Ведь если его ТАК хотят, значит, он чего-то стоит. Светлана тянула его справа, Надька — слева, и он находился в распорках, как электрический столб. Стоял устойчиво. А если Надькина тяга ослабевала, он заваливался. Земля плыла из-под ног.
