тайни: ну, расскажи тайни, что тебя беспокоит.
ответить я на это не могу – он так это сказал, что вместо «тайни» запросто можно подставить слово «маме».
я: а тайни может нормально разговаривать?
тайни (изо всех сил подражая андерсону куперу[14]): может, да. но когда он это делает, выходит далеко не так весело.
я: ты как педик.
тайни: гм… а на это типа нет причин?
я: да, но. я не знаю. мне педики не нравятся.
тайни: но сам-то ты себе наверняка нравишься?
блинский блин, хотел бы я тоже быть с той же планеты, откуда он прилетел. он это серьезно? я смотрю на тайни и понимаю, что да.
я: с чего бы я вдруг себе нравился? никому не нравлюсь.
тайни: мне нравишься.
я: ты меня не знаешь совсем.
тайни: но хочу узнать.
это так глупо, но я вдруг начинаю орать.
я: заткнись! заткнись!
тайни вроде сильно обиделся, так что приходится объясняться.
я: ха, блин, не в тебе дело, ясно? ты хороший. а я нет. я плохой. понял? и прекрати это!
теперь он не обиженный; теперь он грустный. за меня грустит. он видит меня насквозь. боже.
я: какой бред.
тайни как будто знает, что если он до меня дотронется, то я, наверное, сорвусь на нем и начну его колотить, расплачусь, после чего ни за что не захочу его видеть. поэтому он молча сидит, а я хватаюсь за голову, словно чтобы ее не разорвало – в буквальном смысле. дело-то в том, что ему даже не обязательно меня трогать, потому что тайни купер такой человек, что когда он рядом, ты это знаешь. ему достаточно просто быть поблизости.
я: черт черт черт черт черт черт черт черт
вот что самое ненормальное и гадкое: где-то в глубине я думаю, что заслужил это. что, может, если бы я не был таким говном, айзек оказался бы настоящим. не будь я таким дерьмовым человеком, у меня все могло бы пойти нормально. и это несправедливо, потому что я не просил, чтобы папа нас бросил, я не просил депрессию, я не просил, чтобы мы были бедные, я не просил, чтобы меня возбуждали пацаны, я не просил уродиться таким тупым, я не просил, чтобы у меня настоящих друзей не было, я не просил, чтобы у меня такое дерьмо лезло изо рта, которое лезет, когда я его открываю. я надеялся лишь немного передохнуть от всего этого, надеялся на хоть что-то одно хорошее, блин, а оказалось, что запрос явно чрезмерный, я слишком размечтался.
и я не понимаю, почему этот парень, который сам о себе мюзиклы пишет, сидит со мной. я что, настолько жалкий? или ему звездочку дают за заслуги, когда он по кускам собирает разбитых людей?
я отпускаю голову. не помогает. вынырнув на поверхность, я смотрю на тайни, и опять меня охватывает это странное чувство. он не просто на меня смотрит – он меня видит. и глаза у него практически сияют.
тайни: я никогда на первом свидании не целуюсь.
я смотрю на него, совершенно ничего не понимая, а он потом добавляет:
тайни: …но иногда делаю исключения.
мой прежний шок сменяется шоком другого вида, ударом тока, так как в этот самый момент, хотя он и огромный, хотя он и совсем меня не знает, хотя он занимает места на скамейке в три раза больше, чем я, тайни купер вдруг на удивление начинает казаться несомненно привлекательным. да, кожа гладкая, улыбка мягкая, а самое главное глаза – в них такая дикая надежда, такое безумное желание и какая-то смешная взбалмошность, и даже при том, что, на мой взгляд, это совершенно глупо, и при том, что никогда не почувствую того, что чувствует он, я как минимум не против его поцеловать и посмотреть, что произойдет. тайни после сказанного начинает краснеть, и даже наклониться ко мне робеет, поэтому я сам приподнимаюсь и целую его с открытыми глазами, потому что мне хочется увидеть его удивление и счастье, ведь своих я не увижу и даже не почувствую.
это не как целовать диван. это как целовать парня. парня наконец-то.
он закрывает глаза. когда мы отстраняемся друг от друга, тайни улыбается.
тайни: я и не предполагал, что так проведу вечер.
я: уж а я-то.
мне хочется убежать. не с ним. просто лишь бы не возвращаться в школу, к своей жизни. если бы меня там не ждала мама, я бы, наверное, это сделал. мне хочется убежать, потому что я все потерял. уверен, что, если бы я сказал это тайни куперу, он бы отметил, что потерял я не только хорошее, но и плохое. что, солнце завтра встанет или еще какое дерьмо в этом духе. но я бы ему не поверил. ни во что из этого я не верю.
тайни: слушай, я ведь даже не знаю, как тебя зовут.
я: уилл грейсон.
он подскакивает со скамейки, едва не повалив меня в траву.
тайни: нет!
я: э… да?
тайни: ну это же вообще самое шикарное!
и начинает хохотать и орать.
тайни: я целовался с уиллом грейсоном! я целовался с уиллом грейсоном!
заметив, что напугал меня больше, чем акула, он снова садится и продолжает.
тайни: я рад, что это был ты.
я вспоминаю другого уилла грейсона. интересно, как у него дела с джейн.
я: но я-то не из таких, материал о ком в журнал севентин посылают.
у тайни свет в глазах вспыхивает.
тайни: он тебе рассказал?
я: ага.
тайни: его же, считай, обокрали. я так взбесился, письмо в редакцию писал. но его даже не опубликовали.
я вдруг начинаю страшно завидовать, что у д.у.г. есть такой друг, как тайни. я даже подумать не могу о том, чтобы кто-то из-за меня в редакцию писал. я представить не могу, что кто-то хоть что-то для моего некролога напишет.
я обдумываю все случившееся, в том числе, что, когда вернусь домой, мне даже поделиться не с кем будет. потом смотрю на тайни и, к собственному удивлению, снова его целую. потому что а фигли. вот совершенно – ну а фигли.
это длится какое-то время. и от поцелуев с таким большим парнем я сам становлюсь большим. в паузах он спрашивает, где я живу, что сегодня произошло, какие у меня планы на жизнь, какое мороженое больше всего люблю. я отвечаю на те вопросы, на которые могу (это почти только про где живу и мороженое), а насчет остального, говорю, представления не имею.
на нас особо никто не смотрит, но мне начинает так казаться. поэтому мы останавливаемся, и я не могу удержаться от мыслей об айзеке, и хотя этот поворот с тайни получился интересным, в целом-то все равно все плохо, как будто ураган разрушил мой дом. а тайни – единственная уцелевшая комната. мне кажется, что я ему как будто что-то за это должен, так что я говорю
я: я рад, что ты есть.
тайни: я сейчас тоже рад быть.
я: ты даже не представляешь, как насчет меня ошибаешься.
тайни: это ты даже не представляешь, как насчет себя ошибаешься.
я: прекрати.
тайни: только после тебя.
я: я предупреждаю.
я понятия не имею, как любовь завязана на правде, и наоборот. я тут о любви даже не думаю. пока еще слиииишком рано. но я хочу, чтобы все было честно. и хотя я спорю с тайни и спорю с собой, правда становится все более очевидной.
пора нам подумать о том, как, блин, из этого может хоть что-то выйти.
Остается десять минут до звонка на первый урок, когда я, сидя спиной к своему шкафчику, вижу в коридоре бегущего в мою сторону Тайни с плакатами, анонсирующими прослушивание, в руках.
– Грейсон! – вопит он.
– Привет, – отвечаю я. Встаю, беру у него плакат и прижимаю к стене. Тайни роняет остальные и тот, что держу, принимается прикреплять скотчем, отрывая его зубами. Потом поднимает брошенные, делает несколько шагов в сторону, и процедура повторяется. И все это время он говорит. Сердце у него колотится, он моргает, дышит, почки выводят токсины, и он говорит – все эти процессы у Тайни совершенно неконтролируемые.
– Извини, что не вернулся за тобой к «Френчи», но я подумал, ты сообразишь, что я взял такси. Короче, мы с Уиллом дошли до Боба, и, блин, Грейсон, я знаю, что такое уже говорил, но он мне серьезно понравился. Ну, ты же понимаешь, только с тем, кто серьезно нравится, можно дойти до самого Боба, слушая, как он рассказывает о своем друге, который ему не друг ни в каком смысле, – а еще я ему спел. И представь себе, Грейсон: я целовался с Уиллом Грейсоном! Я. Блин. Целовался. С самим. Уиллом. Грейсоном. И типа ничего личного, но я тебе уже триллиард раз говорил, что, хоть ты и отменный пацан, я бы левое яйцо поставил на то, что никогда не буду целоваться с Уиллом Грейсоном, – но представляешь!
– Ага… – отвечаю я.
Но Тайни даже не дожидается окончания этого «ага», он говорит дальше:
– И он мне эсэмэски шлет каждые сорок две секунды, причем гениальные, я так рад, потому что в кармане приятно вибрирует, такое напоминание у бедра. Что он… Вот еще одна. – Я держу плакат, а Тайни достает из кармана джинсов телефон. – Кайф.
– Что пишет? – интересуюсь я.
– Это конфиденциально. Мне кажется, он рассчитывает, что я болтать об этом не буду, понимаешь?
Я мог бы отметить, насколько смешно думать, что Тайни не проболтается, но молчу. Он приклеивает плакат и шагает дальше по коридору. Я за ним.
