Она ни о чем не позаботилась — вот и смотрит теперь бессмысленно на черную редьку.
О возвращении в Москву никто не заикался. Валерий целыми днями сидел дома, воспитывал сыновей. Судя по всему, попивал. Муся бегала по знакомым, будто бы искала работу. Пыталась перепродать шубы. Про интернат для Ивана речи уже не было — первого сентября мальчики вышли из квартиры с букетами, направляясь, надо полагать, в обычную школу. И у старшего, и у младшего — скромные астры. Отец спускался по лестнице следом, глядел в затылки детям, как надсмотрщик.
Уроки они теперь учили, начиная с двух часов, как только Иван возвращался из школы.
— Болван! — кричал Валерий за стенкой. — Тупица! Тварь!
Вполне возможно, имел в виду и себя.
Однажды, в какой-то особенно громкий день, Лина не выдержала. Вышла на площадку, позвонила в дверь.
Открыл разъяренный Валерий. Где-то глубоко в квартире всхлипывал мальчик.
— А Лукас у вас на продленке? — зачем-то спросила Лина.
Валерий, ни слова не сказав, ушел в кухню, долго чиркал там спичками — от злости не мог прикурить. Лина пошла следом. Кухня была заставлена банками с соленьями, вареньями, овощной икрой, компотами. Над форточкой висели длинные нити сушеных грибов, похожие на какие-то страшные бусы.
— Зачем вы с ним так?
— Что? — не понял Валерий. — А, вы заступаться пришли?
— Я каждый день слушаю, как он плачет.
— Ясно, — кивнул Валерий. — Жалко стало, да?
— С Лукасом вы по-другому общаетесь. Вы его любите. Но Ваня ведь тоже ваш сын.
— А вам не приходило в голову, — взревел Валерий, — что у каждого ребенка своя кредитная история? Это дерьмо мне всю жизнь отравило! Гнилой насквозь.
Валерий выругался сквозь зубы, полушепотом — так обычно делают женщины.
— Ребенок не может быть гнилым, — сказала Лина.
Валерий так вдавил окурок в блюдце, будто это был виновник дефолта и его личный враг. Потом выбежал с кухни и начал метаться по всей квартире, собирая в большой пластиковый пакет какие-то вещи. Лина заметила ботинок, книгу, спортивные штаны…
— Папочка, не надо! — вопил Ваня, пытаясь остановить отца, но тот легко стряхнул его с руки, как сухой листик с дерева. Лина не знала, что делать — зачем она во всё это ввязалась? Зачем ей чужие беды, если она и свою-то пережить не может?
Валерий набил наконец пакет доверху, открыл дверь и с удовольствием вытолкнул из квартиры сначала Ваню, а потом Лину.
— Попробуйте сами! — торжествующе сказал он.
Лина попыталась обнять мальчика, но он отшатнулся, как чужой пес. Сел на пол в коридоре.
— Тебе тринадцать, да? — спросила она просто для того, чтобы хоть что-нибудь спросить.
Ваня просидел на полу почти целый час, потом всё же согласился умыться и зайти в комнату.
Лина не сомневалась — сейчас придет Муся и заберет сына, но за стеной было тихо, как при соседе-бирюке.
— Ваня, — позвала с кухни. — Ты картошку вареную любишь? Или жареную?
Они поели вдвоем, это было приятно. Ваня сидел рядом, и от него пахло знакомым, почему-то ленинградским запахом. Глаза опухли от слез.
— Телевизор включить? Или сразу ляжешь?
Когда мальчик уснул, Лина разобрала пакет с его вещами. Повесила школьный жилет на плечики, рядом с Сашиным пиджаком. Брюки нужно было погладить — и это тоже оказалось приятно. В левом кармане — дырка, Лина зашила ее, смакуя каждую секунду.
В тот вечер она засыпала, думая: сегодня у меня есть ребенок.
Наутро за Ваней тоже никто не пришел. И сами не открывали — Лина, хоть и боялась Валерия, но всё же с утра исправно жала на кнопку звонка. Безуспешно.
Ваня спал, а ведь ему нужно в школу! Лина не знала, как разбудить его, чтобы не напугать. В конце концов просто раздернула шторы, и мальчика пробудил яркий свет из окна.
— Будешь завтракать?
Ваня сказал, что будет.
— Мне куда сегодня приходить? — спросил он.
— Ко мне. Я буду ждать.
Мусю она встретила только к вечеру — та выносила из квартиры раскормленный чемодан. Увидела Лину и жарко вспыхнула:
— Линка! Я сама в шоке! Но Валерий уперся: пускай, говорит, она попробует, прежде чем нас осуждать. Мы едем в Москву, на время. Лукас у бабки. А Ваня — пусть он правда у тебя поживет, ты не против? Бабка с ним тоже не справляется.
Лина вспомнила бабушку-Баха, ее суровое, непрощающее лицо. И как сладко она щебетала за стеной с крошечным Ваней.
— Пусть поживет, конечно. Но всё это неправильно.
Муся махнула рукой:
— Скоро сама поймешь. Не подержишь дверь? Чемодан, зараза, не проходит.
Лина гадала: что же такое она должна понять? Ваня вел себя тихо, как рыбка: из школы приходил вовремя, ел, смотрел телевизор. Говорить с ним было мучительно — он отвечал так скупо, как будто тратил с каждым словом не слова, но деньги.
Кстати, о деньгах. Мусе даже в голову не пришло оставить сыну хоть сколько-то — скорее всего, она об этом просто не задумалась. А может, Лина казалась ей обеспеченной — кто знает? Но сбережений у Лины не было — то, что платили за уроки, она сразу проживала. Ваню нужно было кормить мясом, он рос — и ел с такой неряшливой жадностью, что Лина выходила из кухни, лишь бы этого не видеть.
В ее кошельке всегда лежала неприкосновенная купюра — на черный день. Для Лины — вполне крупная. Однажды днем, когда Ваня был в школе, а Лина ехала от ученика, ее как будто дернул кто-то изнутри — проверить кошелек.
Купюры не было.
Лина решила, что сама где-то обронила. Или в магазине вытащили. Расстроилась, конечно, и, чтобы прикрыть прореху в чувстве безопасности, тем же вечером положила в кошелек другую купюру. Номиналом пониже.
Через день исчезла и она.
— Ваня, ты случайно не брал у меня деньги? — спросила за ужином Лина.
Мальчик выронил вилку.
— Нет, не брал, — почему-то басом сказал он. — А много пропало?
Лина промолчала. И не придумала ничего лучше, как спрятать кошелек. Теперь он постоянно лежал в секретере, под ключом, и Лина часто забывала достать его перед тем, как выйти из дома, — всё это было очень неудобно.
— Вас в школу вызывают, — сказал ей Ваня спустя неделю после этой истории.
— Что случилось? — испугалась Лина.
— Математичка. Бесит вообще. Только ко мне придирается, орет.
Лина пошла в школу, представилась тетей. Математичка оказалась прелестнейшей — как из девятнадцатого века. Длинная юбка, волосы зачесаны кверху, бледные пальцы в мелу.
— Не знаю, что делать с вашим Иваном, — развела руками учительница. — У него сплошные двойки! На контрольных пишет только свою фамилию на листе, и ту — с ошибкой. Но ведь он не умственно отсталый. Нужно сидеть с ним дома — и упрямо решать задачи, одну за другой!
Вечером Лина позвала Ваню в кухню, где светлее. Раскрыла учебник. Мальчик послушно сгорбился над тетрадью, от него пахло горьковатым потом. Так пахнут осенние цветы — бархатцы.
— Читай условия, — велела Лина.
— «Призвал царь к себе Ивана и велел помочь ему поделить свое царство:
„Вот тебе карта. На ней всё мое государство, как на ладони. Я на старости лет хочу пожить с Царь-девицей спокойно и потому оставляю себе только 54/90 от своего государства. А остальную часть надо разделить между моими четырьмя сыновьями, чтобы каждому осталась одинаковая по размеру часть. Ты уж их не обижай, Ванюша!“
Пошел Иван со своей бедой к Коню-Горбунку.
Что же посоветовал ему Конек?».
Лина обрадовалась, что задачка такая легкая, но Ваня смотрел в учебник несчастным взглядом.
— Видишь, — решила подбодрить, — задачка про тебя. Про Ивана…
— …дурака, — уточнил мальчик.
Лина смутилась.
— Что мы с тобой примем за единицу?
— Не знаю.
— А ты подумай.
— Не хочу.
— Хорошо, я подскажу. За единицу мы примем всё государство.
Она объясняла решение, думая, что на самом деле, скорее, государство принимает свой народ за единицу. Точнее, за ноль.
Но вслух спросила:
— Ты понял? Сколько осталось всем детям?
— Тридцать шесть девяностых.
— И как узнать, сколько достанется каждому?
Ваня молчал. Глаза у него были не голубые, как у Валерия, а ярко-синие.
— На что нужно разделить тридцать шесть девяностых?
— Не знаю.
— Сколько сыновей у отца?
— Да не помню я, сколько сыновей у этого отца! Мне… на этого отца, и на его сыновей, и на коня этого горбатого! В гробу их всех видал, в белых тапках!
Лина заплакала. Занятие окончилось.
А утром, за завтраком, Ваня сказал вполголоса:
— Девять девяностых.
Лина не сразу поняла, о чем он. Но потом просияла — правильно!
— Только надо еще дробь сократить, чтобы ответ был точным. Девять девяностых — это у нас сколько?
— Не знаю, — сказал Ваня. — Одна десятая?
Они занимались теперь каждый вечер, по крошечке отгрызая от каждой из наук. С другими предметами у Вани было не лучше, английский просто отсутствовал — мальчик даже алфавита не знал. Зато он начал разговаривать с Линой — рассказал, как мечтал увидеть мумию в Мавзолее, пока отец не обозвал его идиотом и не объяснил, что эта мумия не имеет никакого отношения к Египту. Рассказал, что умеет ловить мух на лету, — ему нравится, как мухи щекочут лапками ладонь. Рассказал, что деньги он воровал у Лины для того, чтобы отдать долг отцу — Валерий обещал вычесть из него всё потраченное в Москве на репетиторов. Что маму он любит, а отца ненавидит, и желает ему смерти, и представляет эту смерть в подробностях. Что младший брат очень болен, и поэтому родителям не хватает любви на обоих своих детей. Что бабушка раньше любила его, а теперь не хочет даже видеть — ведь он плохо учится и друзей у него нет. Их никогда, за всю его длинную жизнь, не было.
