Когда Кроссвордиста увезли в палату интенсивной терапии, от нечего делать я решил взглянуть на последний разгаданный им кроссворд. Он был исчиркан полностью... но пустые клетки оказались заполнены не ответами... даже не словами... а бессмысленным набором букв.
***
Я заставлю тебя заткнуться, говорю же, заставлю, нет больше сил терпеть эти издевательства, надо срочно найти какой-нибудь кляп, отвлекающий маневр, может быть трубка, да, конечно, у меня есть трубка-трубочка и при ней отличный табачок, принесите пепельницу, пожалуйста, старый футляр от электробритвы «Микма», очень удобный для трубочных причиндалов, сюда влезают две, даже три трубки, топталка, несколько ершиков и ребристая пачка Original Choice, смешно ты придумал про небопродукты, нет, вправду смешно, кстати во Франции морепродукты называются les fruits de mer, морские фрукты, нет, ты подумай, какие-нибудь креветки или мидии, и вдруг фрукты, с чего бы это, слушай, а представляешь, вдруг моя мама сидит сейчас в каком-нибудь ресторане на Елисейских полях и тоже заказывает fruits de mer, вот было бы забавно!
А ведь Лупетта тоже нервничает, смеется громче обычного и накрасилась как-то по-особенному, господи, какая она красивая, несмотря на косметику.
А ты заметила, что к текиле забыли подать соль и лимон, может подозвать официантку, да ладно, раз уж начали, давай так, голую текилу, почему ты смеешься, мне понравилось, как ты сказала «голую текилу», в этом что... черт... черт-черт-черт, что случилось, я забыл дома табак, все взял, а табак забыл, не понимаю, как так получилось, я точно помню, как его клал, ну не расстраивайся, ты же сам мне говорил, когда мы только познакомились, помнишь, трубка не вызывает привыкания, как сигареты, и ты можешь не курить сколько захочешь, ведь ты мне не солгал, а, да, что ты, конечно нет, просто обидно, но ведь больше ты ничего не забыл, что ты имеешь в виду, да так... ну что, пойдем, давай, рассчитайте нас, пожалуйста.
Дождик зарядил не на шутку, подержи зонтик, я попробую застопить побыстрее, чтобы не мокнуть, снова «копейка», слава Богу, не этот... семеновод, ну, куда поедем, в любимом голосе появился звенящий оттенок, как в фильме про роботов, и дождь стучит тоже слишком звонко, надо поднять окно, кто я — медь звенящая или кимвал звучащий, — а может, это всего лишь простуда, в ушах с утра какой-то шум, ну что — звонкий вызов — я теперь девушка свободная, какие будут предложения?
Вот он, момент истины, ко мне я тебя не приглашаю, родители за стенкой и все такое, и правильно делаешь, я бы и сама не согласилась, в твою коммуналку, разумеется, мы не поедем тоже, ты догадлив, Чебурашка, остается одно, выбирай, «Невский Палас», «Астория» или «Европа», да ладно, я не хочу тебя разорить, давай в какое-нибудь более демократичное место, смотри, вот, например «Октябрьская».
Водитель притормозил. Я расплатился. Открыл дверцу. Вышел. Открыл зонтик. Подал Лупетте руку. Она выпорхнула из машины прямо в мои объятия, и мы сразу стали целоваться. Но что-то мешало мне, как обычно, «ласточкой» нырнуть в ее поцелуй. Не получилось даже «солдатиком». Всему виной была эта ужасная какофония, бритвенной резью отдающаяся в ушах. Словно невидимая рука повернула до максимума ручку громкости с надписью «Звуки большого города». Фальшивящие миелофоны дождя в водосточных трубах, свербящие колодки машин, тормозящих перед светофором, шаркающие подошвы прохожих на ржавых крышках люков, наждачный шелест неразличимых голосов. Да черт с ними, со звуками! С хозяйкой моего сердца тоже творилось что-то не то. И дело тут не в двух рюмках текилы. Она вела себя чересчур... чересчур напористо. Слишком напористо для моей Лупетты.
***
Днем наша палата больше всего напоминает зал ожидания на провинциальном железнодорожном вокзале. Если бы я захотел нагнать пафоса, то назвал бы его Залом Ожидания Поезда до Станции Смерть. Но вся петрушка в том, что нет тут никакого пафоса. Днем с огнем не найдешь. Раньше мне казалось, что когда человеку прямо в ухо суют секундомер обратного отсчета, он сразу меняется. Начинает считать, а значит, ценить оставшиеся часы. Дудки. Если не обращать внимания на явные стигматы смерти, украшающие наши тела, те, кто здесь лежит, меньше всего похожи на людей, готовящихся к последнему прости. Несколько месяцев, проведенных в этой палате, позволяют представить наиболее типичную схему поведения, которой следует большинство моих соседей. Как ни странно, с классическими стадиями умирания, о которых твердят онкологические талмуды, она имеет мало общего. По моим наблюдениям, за исключением первичной паники и финальной агонии есть только одна стадия. Я ее так и назвал: «Ожидание поезда».
Прежде всего постучите по дереву. Постучали? Не слышу, громче! Вот, уже лучше. Тогда поехали. Итак, вам стал известен неутешительный диагноз, который в народе именуют сочетанием двух страшных слов «рак» и «кровь». Стадия IIIb или IV (по статистике, большинство больных узнают приговор слишком поздно). По уму, надо бы сразу свести счеты с жизнью любым доступным способом, но по жилам уже разлился парализующий волю яд по имени надежда. Впереди «жесткая» химия и пересадка костного мозга. Отсюда и начинается свистопляска: поиск донора костного мозга, поиск 30 тысяч долларов на трансплантацию (если их нет, придется продать квартиру), поиск лекарств, выбор стационара... Все это выглядит как жалкая пародия на охоту за дефицитными билетами на поезд дальнего следования. Можно было бы полететь самолетом, причем без нервотрепки, и оказаться в пункте назначения уже через считанные часы. Но вы решили растянуть удовольствие и выбрали поезд. Представьте, что муторная очередь в кассу, вопли и взятки спекулянтам наконец-то позади, и, сжимая в одной руке драгоценный билет, а в другой — видавший виды чемодан, вы оказываетесь на вокзале. Но тут механический женский голос объявляет, что отправление состава задерживается вплоть до особого распоряжения, и, вволю наругавшись, вы направляетесь в зал ожидания. Раньше вам здесь бывать не приходилось, поэтому все вокруг вызывает живой интерес: храпящие пассажиры на скамейках, носильщики, уборщики, бомжи и прочая вокзальная шушера. Но довольно быстро вы привыкаете к своему окружению и пытаетесь по возможности скоротать время. Выбор, правда, невелик: чтение, музыка, разгадывание кроссвордов, перебирание четок, а для особо общительных — карты или дешевый треп на злобу дня... Не успев познакомиться, вы готовы до хрипоты спорить с багроволицым соседом о судьбах страны и мира. Время летит незаметно, и когда вы уже начинаете забывать, где сидите, динамик неожиданно каркает: «Состав подан под посадку», — и вы судорожно хватаетесь за чемодан. Но что это? Просторные своды зала ожидания внезапно сжимаются до синих больничных стен, пассажиры оборачиваются соседями по палате, носильщики — санитарами, проводники — докторами, и вместо того чтобы пригласить вас в купе, они всаживают в ключицу саднящую распорку, подсоединенную трубками к каким-то склянкам с булькающими жидкостями. И вместо привычной фразы «Просим пассажиров занять свои места, а провожающих выйти из вагонов» сквозь посмертное марево до вас доносится: «Просим родственников и друзей пройти в зал, чтобы проститься с покойным».
Представив эту картину, я даже прыснул со смеху. Но Геннадий Петрович так громко спорил с Виталиком о политическом будущем России, что на меня никто не обратил внимания.
***
Я теперь девушка свободная, какие будут предложения; первое предложение раствориться в капельках дождя, скользящих по твоей щеке, второе предложение обернуться огоньками машин, отражающимися в твоих глазах, третье предложение воплотиться волнением, с которым ты кусаешь губы; люди добрые, помогите выкарабкаться, вылезти, выползти из навязшего в зубах сценария, я чувствую себя рукой, на которую вместо белой лайковой перчатки упорно натягивают потный вонючий носок; седой швейцар с военной выправкой смотрит с пониманием, в его мыльном взгляде неправильные мысли, это не то, что вы думаете, товарищ в отставке, это совсем другое, ну почему вы все мне не верите, мокрые стены пахнут грибным отчаянием, все пойдет как по маслу, ты догадлив, Чебурашка.
Я теперь девушка свободная, какие будут предложения; первое предложение окрасился месяц багрянцем, где волны шумели у скал, второе предложение поедем, красотка, кататься, третье предложение давно я тебя поджидал; седой швейцар с военной выправкой понимающе подмигивает; нет, все должно быть по-другому, как объяснить ей, что это неправильно; номинанты нобелевской премии по любви в обнимку летят по коридору, а это точно наш этаж, чертыхаясь, ковыряются в замке, ну все, придется звать на помощь, смеясь вваливаются в номер, а тут, кстати, ничего, целуются, путаясь в одежде, аккуратнее, не порви, в нетерпении падают на застеленную кровать, да, да, еще, еще, я люблю тебя, и я, и я, и я того же мнения, по-другому и быть не может, все как у людей.
