– Да. Ты уверен?
Я не знал, зачем он это спросил. Жора, судя по всему, так и не смог поверить, что наш пациент выжил благодаря инъекции липосом, содержащих фрагменты генов секвойи. Или той швейцарской ели.
– Ты уверен, – снова спросил он, – что все достоверно?..
– Об этом писали и «Nature», и «Science».
– Мало ли, – хмыкнул Жора, – я не все успеваю читать, да и не очень-то верю написанному. И ты же знаешь: я даже Чехова…
– Знаю, – сказал я, – не всего прочитал.
Жора кивнул: да.
Это была правда. Все достижения науки он узнавал от кого попало и всегда среди сора новостей отбирал те, что изменяли представление о предмете его интересов. Его невозможно было застать в библиотеке или у телевизора. Газеты он использовал как оберточную бумагу. Никаких симпозиумов, ни научных конференций, ни коллоквиумов он не посещал: «Чушь собачья, чердачная пыль, ярмарка тщеславия…». Он никогда не важничал и не кичился своим, так сказать, показным невежеством, но всегда жил в кипящем слое науки.
Ты думаешь, наши липосомы спасли монарха?
Я был в этом уверен.
– Слушай, что если нам попытаться создать клон нашего миллионера или, скажем, твой? Или мой?..
Он не мог не прийти к этой мысли.
– Как испытательный полигон, как модель!
Он смотрел мне в глаза, но не видел меня.
– Того же Брежнева…
– Ленина, Сталина, – сказал я.
Жора посмотрел на меня оценивающе. Он не принимал моей иронии. Я тоже не шутил.
– Я серьезно, – сказал он.
– Валеру Леонтьева, – сказал я и посмотрел ему в глаза.
– Мне нравятся хорошо пахнущие ухоженные мальчики, – ни глазом не моргнув отпарировал он.
Мы рассмеялись.
Убеждать его в том, что я давно об этом мечтал, не было никакой необходимости. Мне чудились не только отряды маленьких Лениных, Сталиных и тех же Брежневых с Кобзонами и Табачниками, но и полчища Навуходоносоров, Рамзесов, Сенек и Спиноз, Цезарей и Наполеонов. И, конечно, Толстых, Моцартов, Эйнштейнов… Ух, как разгулялось по древу истории мое воображение!
– И это ведь будут не какие-то там Гомункулусы и Големы, – вторя мне, говорил теперь Жора, – не андроиды и Буратино, а настоящие, живые, Цезари и цари плоть от плоти… И нам не надо быть Иегуде-Леве Бен-Бецалеле, верно ведь?
– Повтори, – сказал я.
– Иегуде-Леве Бен-Бецалеле, – выпалил Жора еще раз.
– Верно, – сказал я и улыбнулся.
– Ты победил, – сдался наконец Жора, – этот твой сокрушительный победоносный царизм перекрыл мне дыхание. Полчища твоих полководцев и царей скоро выползут из преисподней и тогда…
Жора был не последний мечтатель.
– Был?..
– Но и это еще было не все! Гетерогенный геном! – вот полет мысли, вот золотая ариаднина нить вечной жизни! Тем более что у нас уже был первый опыт – наш молодеющий на глазах миллионер.
Синие глаза Жоры взялись поволокой под мерный перестук подземки.
– Мне кажется, я тоже не последний гений, – произнес он, нахлобучивая шапку на глаза и снова проваливаясь в спячку. – В твоих Гильгамешах и Навудоносорах что-то все-таки есть. И мне еще вот что очень нравится: какая это светлая радость – вихрем пронестись по истории!
А меня радовало и то, что постепенно мысль о клонировании, как о возможном подспорье в поисках путей увеличения продолжительности жизни, проникала в его мозг и с каждым днем все настойчивее овладевала всем его существом, становясь одной из ключевых тем наших бесед. Нам, по мнению Жоры, не нужны были ни Ленин, ни Сталин, ни Тутанхамон или какой-то Навуходоносор. Мы хотели вырастить клон и изучать его поведение в различных экспериментальных условиях. Как модель. Она, думали мы, и подсказала бы нам, как надо жить, чтобы жить долго. Я не спорил. Я и сам так думал, хотя у меня, как было сказано, были свои взгляды по поводу дальнейшей судьбы клонов. Сама идея получения копии Цезаря или Наполеона была, конечно, достойна восхищения. Но и только. Хотя как знать? Я не мог себе даже представить, как можно распорядиться судьбой вдруг возникшего, так сказать, с кондачка Наполеона! Идея для какого-нибудь научно-фантастического романа или киносценария – да! Но воплотить эту идею в жизнь – нет, это было, по мнению Жоры, нереально. Собственно, мы никогда и не развивали эту идею. Как и тысячи других, она просто жила в нас и была лишь предметом нашего восхищения. Мы никому о ней не рассказывали – нас бы здесь засмеяли. Хотя слухи об успешном клонировании животных где-то за океаном уже набирали силу и долетали и до наших ушей. Вот и Симонян привез свежие новости. Мы загорелись…
К тому времени Михась укатил за границу, но к Новому году мы исправно получали свои миллионы. А Вит, Вит беспощадно их тратил. С умом. Он забросил науку в тот же час и миг, как только завладел правом подписи на банковских чеках. Жора верил в его коммерческий гений, а я верил Жоре. Скажу еще одну вещь: мы бы с Жорой никогда бы не нашли применения нашим деньгам. И никогда бы не стали из-за них врагами. Деньги всегда были для нас ничто, а большие деньги – ничем. У нас, у меня и у Жоры, просто все валилось из рук, как только нам приходилось вытеснять мысли о наших клеточках мыслями о купле-продаже, дебите-кредите, наварах и прибылях, бонусах и… Я говорю это без всякого красного словца. Это состояние и отношение к деньгам нужно пережить, с ним нужно переспать не одну ночь.
– Я тебя понимаю.
– Если ты в жизни занят тем, без чего люди не могут, – поучал меня Жора, – деньги всегда найдут тебя сами. И дадут тебе жару!
Это было истинной правдой.
– Научись говорить деньгам «нет», и они будут липнуть к тебе как банный лист к заднице, – проповедовал Жора, – ведь деньги – как женщины: «чем меньше женщину мы любим, тем лучше…». Запомни это правило: чем мы менее любопытны к тому, что привлекает безмерное внимание толпы, тем настойчивее это то возвеличивает тебя в ее глазах. Присмотрись к жизни…
Чего я все-таки опасался: нас могут обойти. Престиж первооткрывателя был для меня еще достаточно важен, чтобы не принимать его в расчет. Я как только мог неназойливо и не торопясь подводил Жору к мысли о том, что даже в наших условиях возможно получить клон.
– Да, – соглашался он, – но зачем? Мы все равно будем плестись в хвосте мировых достижений. Хотя, знаешь, ты прав: мы сможем. Надо пытаться, а перспективы этого дела бескрайние.
Его убеждение в том, что мы в состоянии осилить технологию клонирования человека, вселяло надежду. Он, конечно же, будет готов поддержать новое направление в нашей деятельности, как только почувствует уверенность хоть в малейшем успехе.
О своих клеточках, об Азе и нашем первом клоне, который мы вырастили в бане, я все еще помалкивал.
Прошло еще какое-то время. Мы по-прежнему возились с композициями, пытаясь соединить несоединимое. Например, в сперму кита подмешивали то мумие с цветочной пыльцой, то мед перемешивали с дорогими выдержанными винами и вытяжкой из чеснока или лиофилизированным прополисом, маточковым молочком или корнем женьшеня, а то вдруг корицу смешивали с перцем и добавляли легендарный АУ-8, который Алтмери расхваливал на все лады. Котел долгожительства постоянно кипел, в нем варились Жорины идеи. Аленков то и дело привносил свои коррективные штучки, дымился пар небывалых надежд… Сказывалась сила привычки, заскорузлый стереотип мыслей. Метод научного тычка жил и властвовал: да, царил, щедро царил над нами.
Мы из Лумумбы перебрались в Курьяново…
Желтый домик в Курьяново давно привели в полный порядок.
Сюда не стыдно было привозить иностранных гостей, охать и ахать по поводу наших технологий, пить шампанское и фотографироваться у модуля по дезинтеграции тканей. Это было новым обнадеживающим направлением в изучении свойств раковых клеток. Теперь считалось общепризнанным, что раковые клетки, дедифференцируясь, получают автономию путем изменений свойств клеточной поверхности и изучение ее состава и реакций на те или иные воздействия стало модой в биологической и медицинской науках. Внимание ученых мира было приковано к реакциям клеточной поверхности в самых разных условиях in vivo и in vitro. Аленков быстро собрал факты мировой науки в этой области и так же быстро издал книжку «Клеточная поверхность и реакции клеток», ставшей бестселлером среди ученых. Казалось, как это часто бывает, что рак будет вот-вот побежден, а значит, и жить станут дольше. Преждевременно умирают ведь от болезней старости – рака, заболеваний сосудов и сердца, чего там еще?.. При этом никто не думает ни о каком конце генетического кода. Куда там! Какой конец?! Какой генофонд и какие гены?! До клиники гена научная мысль еще не дошла. Еще нет способов управлять работой гена на уровне целого организма в клиническом, так сказать, аспекте.
У меня к этому времени появились свои испытательные апартаменты, где я мог предаваться любимому делу. Мой отсек, бокс, сектор так и назывался – молекулярно-генетическая лаборатория. Это была моя вотчина, мой хлев и очаг, поприще во плоти, если хотите – мой скит. Я был полновластным хозяином и добился того, чтобы здесь было поменьше людей. Когда Жоре нужно было спрятаться от назойливых посетителей, жен или вездесущих папарацци, он бежал ко мне: спрячь! Я прятал. Мы пили пиво и трепались обо всем на свете.
