– Жозе, – сказал он, – наконец-то! Я был уверен, что вы вернетесь.
Я смотрела на него, на этого упрямого человечка. Мне показалось, что я впервые смотрю ему в лицо. Все те же голубые глаза, поблескивающие за стеклами очков, тот же темно-синий костюмчик, те же безжизненные руки. С огромным усилием я вспомнила, что именно этот человек так долго был для меня символом поддержки. Теперь он казался мне каким-то чужаком, маньяком – образ тусклый и в то же время пугающий.
– Вы все еще сердитесь? Ведь с этим покончено, не так ли?
– Да, Юлиус, – сказала я, – с этим покончено.
– Я думаю, вы поняли, что все это делалось для вашего же блага. Возможно, я был несколько неловок.
Он улыбался, очевидно, весьма довольный собой. А у меня снова возникло то же ощущение, что и первый раз, в «Салина» – что передо мной какой-то незнакомый и совершенно непонятный механизм. Я не могла припомнить ни одного хотя бы краткого диалога между нами, я помнила только его монолог на пляже, тот единственный раз, когда он показал мне более или менее понятное лицо, и только это воспоминание заставляло меня в нерешительности стоять перед ним вместо того, чтобы убежать.
– Я получал о вас известия все лето, – добавил он. – Я знаю Солонь так же хорошо, как и вы.
– Опять ваши частные сыщики…
Он улыбнулся.
– Вы ведь не думаете, что я перестал заботиться о вас?
Гнев вдруг охватил меня, и я услышала собственные слова прежде, чем решила их произнести.
– А ваши частные сыщики уже доложили вам, что я жду ребенка?
На миг он застыл в растерянности, затем снова овладел собой.
– Но это очень хорошая новость, Жозе. Мы прекрасно воспитаем этого ребенка.
– Это ребенок Луи, – сказала я. – В будущем месяце мы поженимся.
И тут, к моему удивлению, к моему величайшему ужасу, его лицо исказилось, глаза наполнились слезами, он яростно затопал ногами и замахал руками.
– Это неправда, – вопил он, – это неправда, это невозможно!
Я смотрела на него, оцепенев, как вдруг позади него появился шофер и схватил его за плечи как раз в тот момент, когда он хотел меня ударить. Стали собираться люди.
– Это мой ребенок, – вскрикивал Юлиус, – и вы тоже, вы тоже моя!
– Мсье Крам, – говорил шофер, оттаскивая его назад, – мсье Крам…
– Оставьте меня, – кричал Юлиус, – оставьте меня! Это невозможно, говорю вам, этот ребенок мой!
Шофер утащил его, а я внезапно очнулась от столбняка, повернулась и бросилась в первое попавшееся кафе. Я долго сидела там, стуча зубами и пытаясь овладеть собой. Я не решалась выйти, мне казалось, я снова увижу Юлиуса на том же месте, увижу, как он задыхается и топает ногами, а на глазах у него эти ужасные слезы ярости, разочарования и, может быть, любви. Я позвонила Дидье, он заехал за мной и проводил домой.
Через два месяца я узнала о смерти Юлиуса А. Крама. По-видимому, он скончался от сердечного приступа вследствие злоупотребления тонизирующими средствами, транквилизаторами и другими лекарствами-уловками. Мы прошли по жизни друг друга, неизменно параллельным курсом и неизменно чуждые друг другу. Мы видели друг друга только в профиль и никогда друг друга не любили. Он мечтал лишь владеть мной, а я – убежать от него, вот и все; если вдуматься, история довольно жалкая. И все-таки я знаю, что, когда время все расставит по местам, в моей хрупкой памяти я увижу только прядь светлых волос, виднеющуюся над гамаком, и услышу голос, неуверенный и усталый: «…с тех пор, как я познакомился с вами, мне не бывает скучно».
Debout (фр.) – стоя. – Примеч. пер.
Честная игра (англ.).
