Катарина Причард - Девяностые годы

— И, конечно, — закончила Лора со счастливой улыбкой, — когда Олф нашел золото, моим родителям пришлось с ним примириться. Они устроили нам пышную свадьбу, и вот мы здесь.

Затем Салли принялась рассказывать историю своей любви, и среди низкорослых деревьев, покрытых серой листвой, зазвенел веселый женский смех. Не то чтобы в этой истории было что-нибудь очень смешное, но Салли рассказывала так забавно!

— Мой отец страшно гордился, что он был одним из первых пионеров на Юго-Западе, — начала она. — А мама, конечно, ни на минуту не позволяла нам забывать о том, что она урожденная Рассел из Расселтона, хотя и уехала с папой в эти дикие места, работала, как вол, и вырастила большую семью. Ведь нас было шестеро — пять девочек и один мальчик. Брат — самый младший, моложе меня. Мы все ужасно взволновались, когда от губернатора сэра Уильяма Робинсона пришло письмо, в котором он просил разрешения прислать к нам из Англии сына своего старого друга, чтобы юноша познакомился с жизнью в колониях. Его высокородие Моррис Фитц-Моррис Гауг намерен, мол, приобрести здесь землю и хочет посмотреть, как мы хозяйничаем на скотоводческой ферме. Ну, папа пригласил его к нам в Ворринап, и Моррис приехал.

Мама заявила, что он типичный молодой англичанин, любезный и очаровательный. Но как же мы хохотали, особенно Боб и я, когда Моррис появился перед нами в замшевых бриджах, высоких начищенных сапогах со шпорами, шелковой рубашке и широкополой шляпе, чтобы отправиться на отбор скота. Солоно ему пришлось в первый же день, что он поехал с нами и мы помчались через заросли. Шляпу свою он потерял, а шелковая рубашка оказалась разорванной в клочья; к тому же он упал с лошади, неожиданно споткнувшейся на берегу речонки. Моррис перелетел через ее голову и угодил в воду. Но он отнесся к своей неудаче очень добродушно, а наездник он был в самом деле отличный. Поэтому мы с удовольствием ему все показывали и учили его загонять скот и обращаться с туземными работниками.

Папа обычно звал меня своим старшим пастухом. Я с шестнадцати лет повсюду ездила с ним. На Юго-Западе трудно было достать пастухов, и я очень гордилась, что умею ездить верхом и загонять скот не хуже любого мужчины. Мама не возражала, так как необходимо было помогать папе, а Боб был еще мальчишкой, и у нас работали только два туземных пастуха. Ей даже в голову не могло прийти, что Моррис обратит на меня внимание. Я ведь была такая нескладная, черная от загара, настоящий гадкий утенок, как мама меня называла.

— Что вы говорите, Салли! — воскликнула Мари. — Не может быть!

— Так вот, мама надеялась, что Моррис влюбится в Сесили или Грейс, — продолжала Салли. — Они были светловолосые, хорошенькие. И мои две другие сестры, Фанни и Филлис, тоже были недурны. Но Грэйс и Сесили провели целое лето в Перте и побывали на балу и на приеме в губернаторском доме. У них были платья понарядней наших — мама считала, что они должны выйти замуж первыми. Конечно, они помогали Фанни и Филлис на ферме и тоже работали по дому, но мама больше заботилась о Сесили и Грейс, чем об остальных. Она заставляла их мазать руки кремом и надевать на ночь перчатки, мыть лицо молочной сывороткой и часами расчесывать волосы. Бедная мама, перед приездом Морриса она целыми днями возилась с их платьями, подновляя их. С моей стороны было очень дурно, что я разрушила все ее планы.

— Ой, Салли, как же вы это сделали? — засмеялась Лора.

— Сама не знаю, — засмеялась и Салли. — Я вовсе этого не хотела. Когда Моррис поцеловал меня и сказал: «Я обожаю вас, Салли!» — у меня от удивления язык отнялся. Но это было чудесно: ведь он был настоящий прекрасный принц из сказки, и я никак не могла понять, почему он влюбился именно в меня. Я решила, что, вероятно, его восхитило, как ловко я управляюсь с лошадьми и что я умею загонять и клеймить скот. Но Моррис и слышать об этом не хотел.

— Моя дорогая маленькая Салли, — говорил он, — я люблю вашу молодость и смелость, я люблю ваш вздернутый носик и ваши дикарские повадки, но больше всего я люблю вас потому, что я вас люблю. Вот и все, что я могу сказать.

— Ну, само собой, я тоже в него влюбилась, — продолжала Салли, — и очень боялась, что скажут папа и мама, когда узнают. Папа очень рассердился, услышав от Морриса, что он хочет жениться на мне.

— Вы можете взять любую из моих дочерей, — напрямик сказал он Моррису, — но я не могу обойтись без Салли.

— Я тоже, — ответил Моррис.

Мама объяснила мне, что для моих старших сестер будет ужасным ударом, если я выйду замуж раньше них. Просто оскорбление. И потом папа нуждается во мне как помощнице. А я плакала и плакала; я заявила, что папа вполне может достать пастуха, если он положит ему приличное жалованье. Все было напрасно. Родители отказались дать согласие на мой брак с Моррисом. Мне, мол, только восемнадцать лет, я слишком молода и сама не знаю, чего хочу, и они боятся, что Моррис не тот человек, которому они могли бы доверить мое счастье, — хотя им это и в голову не приходило, когда они мечтали выдать за Морриса Сесили или Грэйс.

— И почему это родители всегда такие неблагоразумные! — воскликнула Лора.

— Тогда мы с Моррисом бежали. Доехали верхом до Банбери, а там сели на пароход и добрались до Фримантла, где и поженились. Папа и мама так мне и не простили этого.

— Ваши родители живы? — спросила Мари.

— Папа утонул, пытаясь переправиться через реку во время разлива, — сказала Салли, и лицо ее омрачилось. — Мама умерла в прошлом году.

— Но вы не жалеете, что вышли за Морриса? — спросила Лора, думая про себя: не сошла ли уже романтическая позолота с этого брака?

— О нет! — горячо воскликнула Салли. — Мы были очень счастливы, хотя иной раз и выпадали трудные минуты. Сначала мы жили в гостинице в Перте, и Моррис накупил мне кучу нарядов. Я ведь была просто деревенской девчонкой, и он решил, что меня нужно учить, как вести себя. Мама пришла бы в ужас от одной мысли, что кто-нибудь из ее дочерей не умеет держаться в обществе мило и достойно. Но Моррис заставлял меня ходить взад и вперед по комнате, чтобы проверить, сумею ли я справиться со шлейфом вечернего платья, и сотни раз я должна была репетировать реверансы, прежде чем он повел меня обедать к леди Робинсон. Сэр Уильям Робинсон сердился на Морриса за то, что Моррис, по его выражению, злоупотребил колониальным гостеприимством и бежал не с той дочкой, с какой надо было; но все же он принял нас очень хорошо. В конце концов Моррис поссорился с ним из-за чего-то другого. Я так и не узнала из-за чего. А потом мы уехали.

Отец Морриса купил ему овцеводческую ферму за Йорком. Моррис был очень доволен, но я с самого начала поняла, что у нас ничего не выйдет. В этой местности нет воды и рабочих ничем не заманишь, а Моррис хотел жить так, как будто он в английском поместье. Когда Моррис продал Буингарра и вложил все деньги в фрезерские рудники в Южном Кресте, его отец рассердился. Он перестал помогать нам, а тут рудники закрылись, и мы, конечно, остались ни с чем. Как-то надо было жить, и я открыла пансион. Моррис злился на меня за это, но не могла же я все время брать в долг у лавочников и занимать деньги.

Салли заговорила тише, в ее голосе слышался горький вызов:

— Моррис считает, что с меня достаточно быть миссис Моррис Фитц-Моррис Гауг, но я говорю ему, что я дочь пионера, не стыжусь работы, и буду делать то, что нужно, чтобы заработать кусок хлеба.

Она вскочила и пошла прочь.

Мари и Лора, переглянувшись, поднялись с камня, на котором сидели, и побежали за ней. Салли обернулась и посмотрела на них в упор, глаза ее сверкали.

— Я не виню Морриса, — сказала она. — Просто мы слишком по-разному воспитаны, от этого и все размолвки между нами. Я люблю его. И уверена, что он любит меня, хотя этого, быть может, и не скажешь, судя по тому, как он заставляет меня ждать его здесь. Даже не потрудился приехать и встретить.

Она вдруг заплакала. Но когда Мари и Лора начали утешать ее и подыскивать оправдания для Морриса, уверяя, что он, конечно, хотел приехать, да не смог, Салли быстро овладела собой.

— Какая я дура! — воскликнула она, улыбаясь сквозь слезы.

И они направились к городу, весело болтая и смеясь, как будто ничто не нарушило их приятной прогулки.

Однажды, когда подруги, набрав большие букеты цветов, возвращались под вечер в гостиницу Фогарти и проходили по одной из улиц мимо жалких хибарок из гофрированного железа и циновок, они увидели, что у окон сидят китайские и японские девушки. Девушки эти казались неживыми, точно куклы с раскрашенными лицами и тщательно причесанными волосами. Мари остановилась и, улыбаясь, принялась разглядывать их. Салли изумленно ахнула, но Лора была шокирована и, отвернувшись, ускорила шаг. Девушки в окнах смотрели на них неподвижными черными глазами, без улыбки, словно это были просто картинки, вставленные в деревянные оконные рамы этих убогих домишек.